Особенно отличался своими потерями милиционер 49-го отделения милиции Расщупкин. Как-то, в начале 1925 года, он конвоировал в тюрьму другого милиционера — Савостьянова и по дороге потерял его. (Наверное, просто отпустил под честное слово.) Правда, на следующий день Савостьянов нашелся. В другой раз Расщупкин зашел с конвоируемым в столовую пообедать «по-товарищески». Выпили, поговорили, и Расщупкин так расчувствовался, что отпустил арестанта домой. Тот, как говорится, ушел и не вернулся. Еще один интересный случай произошел с Расщупкиным, когда он «прозевал» двух малолеток, которых сопровождал в исправдом. Недолго думая, Расщупкин уговорил двух беспризорников назваться именами беглецов и доставил их в исправительное учреждение. Когда самозванцы поняли, где находятся, то подняли крик и назвали свои настоящие имена. Расщупкину, к счастью, вскоре удалось найти беглецов и доставить их в исправдом. Милиционер Макаров конвоировал в Волоколамский исправдом Тихомирова и Милютину, осужденных на десять лет лишения свободы. Милютину сдал в Новинский исправдом, а с Тихомировым отправился бродить по городу. Заходили в чайные, к знакомым Тихомирова. Наконец Макаров отпустил Тихомирова на базар, откуда он не вернулся. Правда, через некоторое время Тихомиров нашелся. Макаров за халатность был осужден на три месяца ареста.

Вообще конвоиры были ребята простые. Старых конвоиров, надзирателей, охранявших царские тюрьмы, расстреливали, в лучшем случае сажали. Им не могли простить жестокого обращения с заключенными. (Правда, кое-кому удалось пристроиться и при новой власти: бывший начальник Кутамарской, а потом Зарентуйской тюрем Ковалев, например, одно время заведовал, скрыв свое прошлое, концентрационными лагерями, но таких, как он, было немного.)

Новые конвоиры и надзиратели были душевнее, по крайней мере к своему брату, пролетарию. Например, компанию надзирателей из Таганского дома заключения можно было часто видеть в пивной «Стенька Разин» на Таганской площади. Они проводили там свободное от дежурства время за дружеской беседой. Как-то раз, 17 июля 1926 года, среди бела дня к их компании подошла жена одного из надзирателей (его в компании не было) и поинтересовалась, где находится ее муж. Это назойливое любопытство так возмутило Саввушку Петрова, сидевшего за столом в форме и с наганом на боку, что он не выдержал и, не будучи в силах контролировать выражения, отчитал жену неизвестного надзирателя, а потом заявил ей: «Какое тебе дело, где твой муж?!» После этих слов вышеупомянутая жена потребовала у подошедшего к столику милиционера отвести Петрова в милицию. Милиционер поступил умно. Он не стал задерживать Петрова, а объявил, что пойдет за постовым, который имеет право задерживать людей в форме. Пока милиционер ходил, а собравшаяся толпа обсуждала случившееся, вся компания через черный ход смылась из «Стеньки Разина». Жена конвоира осталась ни с чем. Не мог же Саввушка сообщить ей о том, что ее муж спит беспробудным сном после вчерашнего у продавщицы Нинки из мясного отдела гастронома, что напротив!

Конечно, не всем так везло, как Саввушке. Фельдшер санчасти Бутырской тюрьмы Евдокия Алексеевна Вельнер-Зубарева за то, что передала письмо политической заключенной Прусаковой ее дочери 29 марта 1929 года, была выслана из Москвы на три года с запрещением проживать в ряде крупных городов страны.

На тот же срок был выслан из Москвы в июне 1927 года Александр Николаевич Гранатовский. Он работал старшим помощником начальника Таганского дома заключения. Вина его была в том, что он, во-первых, скрыл свое офицерское звание и службу в белой армии, а во-вторых, приходил на работу в нетрезвом состоянии, устраивал пирушки с заключенными, разрешал им по своему усмотрению свидания и передачи.

Многие из задержанных, перед тем как попасть в тюрьму, содержались в специальных помещениях при отделениях милиции. Жизнь в них тоже была, как говорится, не сахар. Из справки, составленной по результатам проверки такого помещения при 22-м отделении милиции, что у Павелецкого вокзала, за 1925 год узнаем, что на день арестованному полагались похлебка и фунт (409,5 грамма) хлеба, которые доставлялись из городского арестного дома, а также кипяток. Его приво зили из милицейского клуба. Конечно, это были голодные годы. Прилично кормить арестантов было непозволительной роскошью для страны. Сайд Курейша (мусульманин из Индии) в книге «Пять лет в советских тюрьмах» пишет о том, что в 1923 году в Бутырской тюрьме началась голодовка, вызванная отвратительной пищей. Заключенные требовали увеличения дневной порции хлеба с одного до полутора фунтов, выдачи двух, а не одной, столовых ложек сахара раз в десять дней и улучшения качества супа. Голодовка переросла в бунт. Заключенные били стекла в окнах, кричали на всю улицу о своих требованиях и несправедливостях тюремного начальства. У стен тюрьмы собралась толпа. В тюрьму прибыла комиссия во главе с прокурором Катаняном. Прокурор сказал, что требования будут уважены. Тюрьма успокоилась. Но на следующий день из каждой камеры взяли по несколько зачинщиков бунта, которые, как посчитал Курейша, были расстреляны без суда. Проявилось ли здесь коварство прокурора? Не думаю. Просто прокурор ничего не решал. Решало ОГПУ. Что касается расстрела, то, возможно, он и был, хотя свидетельств его не сохранилось. Методы революционной борьбы были ближе и народу, и его правительству, чем методы буржуазной юстиции.

После большой Бутырской тюрьмы заглянем в маленькую, в Сретенскую. Если бы мы в двадцатые-тридцатые годы пошли от Трубной площади вдоль бульвара к Петровским Воротам, то в конце первого переулка направо (3-го Колобовского) увидели каланчу Сретенской пожарной части, а под ней Сретенский арестный дом. Там и теперь стоят красные аварийные машины, только Мосгаза. Близкое соседство пожарников и тюремщиков приводило иногда к недоразумениям. Пожарник заберется на каланчу дежурить, ну а милиционер, охраняющий дом заключения, запрет вход на каланчу да уйдет куда-нибудь с пакетом. Пожарник так и сидит на каланче, дожидается своего освобождения.

В мае 1924 года корреспондент «Известий» административного отдела Моссовета увидел в домзаке чистоту, цветочки на окнах, портреты вождей над койками арестованных. Заключенные, как сообщалось в корреспонденции, выписывали «Правду», занимались в школе, устраивали литературные вечера. Прямо не тюрьма, а литературный институт. Хотя почему бы не повесить портреты вождей, не раскрыть окна? Однако то л и время шло быстро, то ли корреспонденту устроили хороший прием в домзаке, но только картина, которую представлял он в 1926 году, стала совсем иной. Посещавший в те времена дома заключений по делам службы работник уголовного розыска Павел Сергеевич Ларионов рассказывал, как, войдя в камеру, давал команду всем отойти в противоположный угол. Если этого не сделать, то заключенные, стоявшие сзади, забросают тебя вшами. Вот такая была обстановка. Вообще Сретенский домзак был старый, давно не ремонтированный. Побывавшие в нем отмечали, что в камерах душно, с потолков валилась штукатурка, полы прогнили, камеры переполнены. Вместо одиннадцати — пятнадцати человек в них содержалось тридцать пять — сорок, поэтому многие спали под койками, в проходах, прямо на полу или подложив под себя тонкие дореволюционные матрацы, содержавшие в себе немного гнилой соломенной трухи. Ели заключенные на полу — столов не было. Учебно-воспитательную часть домзака возглавлял некий Певзнер. Фактически он был главным в этом убогом заведении. Он переводил арестованных из камеры в камеру по своему усмотрению, вызывал их (не являясь следователем) к себе на допрос после одиннадцати часов вечера и, вообще, делал все, что хотел. Воспитательная работа в тюрьме не велась. Из книг, хранившихся в библиотеке, заключенные крутили цигарки и делали карты, которыми играли в «стос». В 1927 году Сретенский домзак возглавил Фрумзон. В это время руководство страны стало уделять больше внимания производственной деятельности осужденных. Выполнение плана тогда являлось основным показателем в деятельности исправительно-трудовых учреждений. Заключенные Сретенского домзака работали в каменоломнях у Щелковских фабрик, за Клязьмой. Добывали желтый камень, содержащий магнезит, необходимый чугунолитейным заводам. В летнее время заключенные купались в Клязьме, играли в городки, ловили рыбу.