Воровской мир не только мерзок, но и разнообразен. От нищего бродяги до образованного и умного мерзавца — вот диапазон лиц, занимающихся этой «профессией». На ворах не лежит каинова печать, как на убийцах, их не мучит совесть («Бог велел делиться»). Их добродетель — удачная, счастливая кража. «Доброму вору все впору», — говорят они о похищенном. Разнообразие же способов хищения позволяет вербовать в воровское сословие людей разных наклонностей и ремесел.
В двадцатые годы у воров, как у проституток и гомосексуалистов, были свои «места» в Москве. Скверик на Триумфальной площади, где теперь стоит памятник Маяковскому, назывался «пятачок». Здесь воры встречались, заводили связи. Воров здесь можно было увидеть самых разных.
Находили в Москве и воровские склады. Такой склад, например, в 1926 году был обнаружен в Дангауэровской слободе. Склад был забит роскошными коврами, сундуками, набитыми мануфактурой, бельем и другими вещами.
Воровали кто как умел. Встречались, в частности, воры, не гнушавшиеся ради наживы тяжелым физическим трудом. Кражи они совершали с помощью подкопа, или «кобура», на воровском жаргоне. Об одной такой краже говорила вся Москва. А дело было так. На углу Большой Дмитровки и Столешникова переулка находился меховой магазин Госторга. В ночь на 12 октября 1928 года в нем произошла кража на десятки тысяч рублей. Двери, замки и окна в магазине оказались целы. Кража была совершена через пролом в стене, к которому вел подземный ход. В МУРе знали несколько специалистов по таким кражам. Одним из них был сын бывшего начальника московской сыскной полиции Швабе. Правда, в то время он числился арестованным и должен был находиться в тюрьме. Однако, как выяснилось, Швабе к тому времени убежал из Сокольнического исправдома и где находился — неизвестно. Тогда агенты нагрянули к нему на квартиру с обыском и нашли в ней похищенные меха. Когда осмотрели место происшествия, то установили, что тоннель до магазина протянулся на несколько метров и что подземные работы преступники освещали с помощью специального кабеля. И вот еще что было обидно: подкоп вели дольше двух недель, за это время работники уголовного розыска три раза выезжали на место подкопа по сигналам работников магазина, но ничего не поняли и, следовательно, ничего не сделали. Правда, выставили пост, но, когда постовые менялись и пост на полчаса оставался пустым, преступники копали изо всех сил и довели-таки подземный ход до магазина, посрамив тем самым стражей порядка.
Кража мануфактуры с проломом стены магазина, находившегося в доме 27 по Сретенке, произошла в ночь на 6 июня 1925 года. Преступникам удалось скрыться, и их не нашли.
Мерлин, Печура, Грановский, Фалановский, Лурье, Алескер-Кушель, Гольбранх и Харащ сняли помещение для столярной мастерской в подвале под складом треста «Моссукно» и, проделав дырку в полу, как крысы, тащили потихоньку со склада мануфактуру. Ими же было снято помещение для «часовых дел мастера» по соседству с магазином «Красный платок» на Сретенке, откуда они так же, сделав пролом, похитили товары. Преступники были арестованы и осуждены.
Громила, как тогда говорили, Михневич по кличке «Акробат» в ночь на 22 декабря 1924 года проломил потолок в магазине «Шелкотрест» на углу Столешникова переулка и Петровки и похитил товаров на 3 тысячи рублей. Подобным способом он из магазина, находившегося в доме 27 по Сретенке (том же самом), в ночь на 19 января 1925 года похитил товаров на 10 тысяч рублей, а в ночь на 28 февраля 1925 года из магазина Русско-Бухарского акционерного общества, в доме 11 по Третьяковскому проезду, похитил каракулевые шкурки и манто на сумму более 2 тысяч рублей. Часть похищенного была найдена в квартире его сожительницы Монастырской.
Большинство же воров подкопов не делали, стен и потолков не ломали, сейфов не взламывали. Основными их орудиями были ловкие руки, быстрые ноги и находчивость.
Вот, например, воры редкой «профессии» — «похоронники». Некто Матвей Ишкин имел высшее образование, был когда-то офицером, но за шулерство его изгнали из полка, затем служил управляющим великокняжеского имения. После революции трижды привлекался к уголовной ответственности за мошенничество, но вину его ни разу доказать не смогли и отпускали. А тем временем ему исполнилось тридцать три года. Нужно было как-то жить. И тут Матвея потянуло к покойникам. Поступил он на работу в похоронное бюро. Получив заказ на гроб, он приходил к заказчикам «отмерять» покойника, а заодно прихватывал что-нибудь на память из дорогостоящего.
Другой «похоронник» — Константин Бурмин. Ему тогда было тридцать четыре года. Узнав о чьей-либо смерти, он, под видом рассыльного, приносил в дом умершего венок с лентой, на которой («это же надо!») была фамилия покойника, да не того. Бурмин, конечно, извинялся, обещал все поправить, переменить ленту и пр. Времени он зря не терял. Пока устанавливал венок, узнавал некоторые подробности об усопшем, во всяком случае, его фамилию, имя и отчество. Через некоторое время он возвращался с «правильным» венком и объяснял, что в конторе все перепутали и послали не тот венок. В квартире он что-нибудь крал во время своего первого посещения и прятал в венок, в котором специально для этого сделал хитроумное приспособление. Оставив второй венок, он с первым покидал благодарных ему за чуткое отношение близких покойного. Таким способом Константин Бурмин совершил десятки краж и попался на сбыте краденого: каракулевой шапки и золотых запонок.
Среди воров-«похоронников» были и такие, которые приходили в квартиры под видом «плакальщиц», мойщиков трупов.
Жили в Москве и воры-поджигатели. Подожгут ночью дверь в каком-нибудь деревянном доме и кричат: «Кидайте вещи, мы посторожим!» Перепуганные жильцы вещи побросают, а воры с ними и смываются.
А в середине двадцатых появился в городе какой-то маньяк-пироман, который поджигал музеи. Поджег музей Л. Н. Толстого на Кропоткинской улице, Исторический музей, музей «Останкино», Музей изящных искусств имени Пушкина. Он приходил в музей как посетитель и незаметно оставлял в каком-нибудь укромном месте склянку, бутылку с зажженной жидкостью. К счастью, огонь во всех случаях удавалось вовремя потушить.
Зинаида Беко, жившая в квартире 10 дома 10 по Благовещенскому переулку, домов не поджигала и ничьей смерти не ждала. Она вычитывала в бюллетене по обмену жилой площади адреса, приходила по ним якобы с целью обмена и что-нибудь крала.
Были воры-«банковцы». Они всегда хорошо одевались и выглядели очень деловыми. Приходя в какое-нибудь кредитное учреждение, они высматривали человека с портфелем, похожего на кассира, и подменивали свой пустой с тряпьем на его с деньгами, а то и просто незаметно резали портфель кассира, похищая из него деньги.
Представляю, какое потрясение переживали служащие, у которых государственные деньги крали тысячами. Но не меньшие потрясения испытывали бедные люди, у которых воры похищали их жалкие копейки. В 1920 году одна женщина, которая жила в доме 19 по Протопоповскому переулку, после того как ее обокрали на Сухаревском рынке, вернулась домой и повесилась, оставив четырех детей. В 1922 году другая, жившая в Сущеве, больная, нетрудоспособная женщина пошла купить хлеб на последние деньги и их у нее украли. Она вернулась домой, задушила двух своих детей и сама удавилась. Вот какой бывает цена «блатной романтики».
На рынках тогда распевали: «Пролетарии всех стран, берегите ваш карман». Воров-карманников было много. Подразделялись они на «ширмачей-шпану», «ширмачей-урок», «гастролеров», «марвихеров». Последние считались воровской аристократией. Хорошо одевались, в обществе появлялись с дамой, нередко очень привлекательной. Мелким воришкам было не до дам. Многие из них не имели постоянного места жительства и ночевали, как тогда говорили, в «гостинице Ветрова», то есть на улице. Воровали они больше на рынках, где кроме них промышляли нищие воры («стрелки»), босяки, базарные воры («хламидники»), мальчишки-«подносчики», которые предлагали гражданам поднести им до дома тяжелые свертки и, сделав пять шагов, бесследно исчезали, «отвертчики», один из которых крал, а другой отвлекал внимание жертв, и другие многочисленные и пакостные ублюдки.
