Мария быстро открыла глаза, испуганно вжала голову в подушку. Красные летящие круги тут же и отступили, но почему–то со страшной скоростью вертелось все вокруг и здесь, в ее комнате: и потолок ходил ходуном вместе с люстрой, и шкаф вслед за ним поднимался куда–то вверх по безжалостной спирали, и яркое солнечное окно, и закрытая дверь… «Так это ж у меня голова кружится!» — догадалась Мария и снова чуть прикрыла глаза, изо всех сил пытаясь остановить страшный калейдоскоп. Словно повинуясь ее желанию, потолок и в самом деле установился на свое законное место, навис обычным белым квадратом с вычурной лепниной посередке, и окно положенным ему образом уже впускает в комнату свет, а не пляшет сумасшедшим солнечным зайчиком… Подняв с подушки голову, она попыталась даже и встать, выбраться–выкарабкаться из продавленной в поролоне ямки, да не тут–то было. Тело не слушалось. Задрожало от жуткой слабости, голова сама собой опрокинулась на подушку и даже потолок снова предательски сдвинулся с места, грозя начать свою бешеную пляску. «Ладно, ладно, буду лежать…» — испуганно решила Мария, замерев. Тут же ее пробил холодный пот, окончательно пригвоздив к постели новой волной слабости, нехорошей, тошнотворно–дрожащей… Что ж это с ней такое, господи? И голоса какие–то доносятся словно издалека, или кажется ей? Нет, не кажется, знакомые голоса–то. Только странные какие… Вон вроде Настенька кричит–скандалит, повизгивает даже. А этот громкий голос на Ниночкин похож. А этот, на одной злобной нотке, Славиков… Господи, ну конечно — они ж все на Брискины поминки собрались… Все пришли, как и обещали… Только самые близкие… А она тут разлеглась, как колода, и не готово у нее ничего. И Сашеньки где–то нет, и голоса ее не слышно. Неуж и в самом деле выгнали девчонку? Нет, надо обязательно суметь встать, что же это…Как же, она не позволит…
Мария снова осторожно подняла голову, попыталась приподняться на локте и с размаху полетела вверх, вместе с набравшим бешеную скорость потолком, вместе с появившимися перед глазами красно–оранжевыми кругами. Как страшно…Как страшно ее туда уносит… Боже…И голосов уже не разобрать…
— …Да ты всю жизнь как сыр в масле катаешься, Нинка, как тебе не стыдно! Еще и хахаля своего сюда привела, бессовестная! — уже в который раз повторяла одну и туже фразу Настя, с неприязнью глядя на скромно усевшегося в уголке старого дивана красивого парня, который смотрелся с сидящим рядом с ним Костиком почти принцем заморским. Потерялся совсем с ним Костик–то, заморыш–заморышем сидит ее кровиночка…
— Настя, успокойся, наконец! Ну что ты кричишь, как торговка базарная. Мы же с тобой обо всем давно договорились…
— А вот фиг тебе! Обдурить меня решила с подходцами своими жалостными? Нет уж! Она, вишь ли, влюбилась на старости лет! Да не нужна ты вовсе хахалю своему! Сама не видишь, что ли? И даже с тети Машиной квартирой не нужна. Вон он как на тебя презрительно смотрит! Тоже мне, купить она его хочет…Да слабо тебе, Нинка, такого хахаля прикупить! Я же вижу – он парень себе на уме… А что, не так, что ли? Чего молчишь–то, Костька?!
— Мам, успокойся… Ты молодец, все правильно говоришь, только не кричи, ладно? Давайте цивилизованно все решим, без базара… — тихо проговорил Костик, вставая с дивана и подходя к матери, стоящей монументом посреди большой гостиной. Обняв за полные плечи, он ласково провел ее к креслу, усадил, тронул успокаивающе за руку и медленно подошел к сидящей в другом кресле Нине, остановился перед ней задумчиво.
— Тетечка Ниночка, а ведь мама права, знаешь ли… — ласково ей улыбаясь, тихо проговорил он. – Почему это ты вдруг захотела половину себе забрать? Еще и маме голову задурила… Несправедливо, однако. Бабулечка ведь всех обещала прописать, правда? И маминых троих деток в том числе…
— Да не разрешат ей прописать столько народу, Костик! Я узнавала…
— Может быть, может быть. Поэтому я и предлагаю прописать здесь кого–то одного, а лучше всего, человека со стороны, абсолютно незаинтересованного, для объективности будущего решения, так сказать. Он потом сам и квартиру приватизирует, и продаст, и комиссионные свои получит. А деньги мы поделим по справедливости, и тебя, тетечка Ниночка, не обидим…
— Ну так давай вот Олега и пропишем! – встрепенулась ему навстречу Нина.
— Какого Олега? Вот этого? – мотнул головой в сторону дивана Костик. – Ты что, меня совсем за идиота держишь? Какой же он незаинтересованный? У него тут интерес огромный, двойной и тройной, абсолютно шкурный…
— Слышь, ты! – вдруг тихо подал голос молчащий до сих пор Олег. – Заткнись, а? Ничего мне тут вашего не надо. И вообще – слушать вас всех противно… Сожрать готовы друг друга… Тоже мне, близкие родственники! Да вы больше на крысиное стадо смахиваете…
— А не твое дело, понял? Ты кто вообще такой, чтоб нас тут учить? – взвизгнула из своего кресла Настя.
— Насть, тише…И ты, Олег, помолчи, пожалуйста. Я же тебе помалкивать велела, не помнишь разве? Вот и сиди тихонько, пока люди договариваются, – с тихим шипящим раздражением повернулась к своему приятелю Нина, и, обернувшись к Костику, уже другим, спокойно–деловым тоном продолжила: — В таком случае, мы здесь, Костик, прописываемся вдвоем с твоей матерью, и все. И приватизируем потом квартиру пополам. По крайней мере, это будет справедливо…
— Да где, где справедливо–то?! – снова подскочила из своего кресла Настя. – Ни котенка, ни ребенка у тебя, а половину – отдай? Да фиг с маслом! Я всю жизнь от себя отрываю, хлеба досыта не ем, троих детей на ноги ставлю, а ты? Сама для себя и жила только! Вот и хватит! Иди–ка теперь, поработай, как я. Все теперь сполна получишь, без Гошки–то. Сидит тут, фря накрашенная, — по справедливости ей…
— Мам! Мама! Прекрати, чего ты… — пытался усадить ее снова в кресло Костик.
— А чего она?! – оттолкнула его могучей рукой Настя. – Меня прямо зло сразу берет, когда она начинает за справедливость тут толковать…
— Насть, давай по делу, а? Все равно ведь сегодня этот вопрос решить надо. Ты успокойся, пожалуйста! А о справедливости мы с тобой потом поговорим. Завтра…Ты ж ко мне завтра приехать хотела, денег взять на оплату учебы девочек, так ведь? Вот и поговорим…
— Какая ж ты все–таки сволочь, Нинка, — тихо и горько прошептала Настя, опускаясь, будто падая без сил в кресло и тут же сникая, как потерявший свою начинку воздушный шарик. — Какая сволочь…Всех своими подачками купить хочешь…
— Вот и хорошо. Вот и ладно. Конечно же сволочь, Настенька…
— Нет, я вообще не понимаю, что здесь происходит? Вы что все, с ума посходили, что ли? — раздался из дальнего угла гостиной возмущенно–громкий голос всеми забытого Славика, сидящего аккуратно–пряменько на своем стульчике. – Вы чего тут делите? Оно что, все ваше? Квартиру эту мой дед получал, профессор Онецкий, еще при Сталине… И здесь всегда Онецкие жили! Потомственные медики, между прочим!
— И ты, что ль, потомственный медик? Что–то не похоже… — окинула Славика презрительным взглядом Настя. – Ты, скорее, на дворника смахиваешь, иль на вахтера какого…
— Да, я не медик! Но я – тоже Онецкий! А ваша родственница вообще здесь ни при чем! Кто ж мог предположить, что она дядю Бориса так нагло переживет?
— Да уж, действительно… Совсем обнаглела старушка… — тихо и зло усмехнувшись, пробормотал удивленно Олег.
— А ты вообще помолчи! Маргинал презренный! И все вы… Набежали тут… Плебеи…
— А сам виноват! – снова взвилась–трепыхнулась в своем кресле Настя. – Надо было вовремя прописываться–то! А теперь уж поздно, батюшка! Теперь наша тетка тут одна числится. Потому и фиг тебе! Да и подумаешь, барин какой нашелся! Онецкий он… Сам–то на себя прежде посмотри! Еще и обзывается!
— Тихо, тихо, мама… — снова раздраженно пытался урезонить ее Костик. – Ты успокоишься сегодня или нет?! Мешаешь же только…
— А тетя Маша меня все равно пропишет, поняли? Она мне обещала! Она мне отказать не посмеет! И не надейтесь даже… — обиженно продолжил Славик. – Она–то как раз все понимает…
