Я слегка зашипела сквозь зубы, но вполне владела каждым мускулом.
— Вы хотели сказать мне что-то еще, господин мой? — спросила я ласковым тоном, не уклоняясь от его объятий и губ, оказавшихся совсем рядом с моими.
— Да. Я хочу, чтобы вы поддержали меня, помогли убедить короля.
— Да ведь я уже говорила вам, что не стану противиться помолвке.
— И только? Ничуть не больше? Мне думается, что у вас есть для этого стимул, госпожа.
Он улыбался бесстыдно обольстительно, но в голове у меня молоточками стучало предчувствие опасности.
— Что за стимул?
— Было бы в высшей степени нежелательно — для нас обоих, но для вас, Элеонора, особенно, — чтобы до слуха Людовика дошли сплетни о тех неделях, что мы провели в Пуату. О сладких встречах в башне Мобержон. Женщину, уличенную в супружеской неверности, всегда наказывают гораздо строже, нежели мужчину.
Я едва не задохнулась. Едва.
— Вы запугиваете меня, господин мой граф? — спросила я голосом нежным, как шелк моего платья, которое сминали в эту минуту его руки.
— Запугиваю? Вовсе нет, госпожа. Я не стану вас запугивать, просто пытаюсь убедить.
И поцеловал меня.
Черт бы его побрал, поцеловал крепко-крепко, властно, так что во мне снова вскипели весь жар и все краски Пуату. Но за всей сладостью поцелуя я ощутила вкус опасности. Этакий настораживающий терпкий привкус. И в самом деле, надо быть настороже. Если уж говорить до конца честно, то я почувствовала, как у меня по спине поползли ледяные струйки страха.
Это была, разумеется, высшая степень почета: Людовик и Жоффруа сидели вместе за королевским столом, бок о бок, король Франции и рядом с ним — один из самых могущественных его вассалов. Как неудачно! Людовик стал бледен, словно угасающая свеча, жизнь в нем едва теплилась. А рядом пылал яркий факел — граф Анжуйский. Я сидела по другую сторону от Жоффруа, остро ощущая каждую мелочь, малейшую игру света и тени. Людовик учтив и нерешителен, он всегда был простаком. Жоффруа безукоризненно почтителен, обаятелен, его доводы неотразимы. Как и его коварство. Аббат Сюжер слушал его, поджав губы, и все больше хмурился, но по какой причине, я еще не сумела понять. Он так и не смог простить мне той речи, которая позволила претворить в жизнь мечту Людовика об иерусалимском походе, но причиной его недовольства на сей раз была явно не я. Сидел за столом и Анри Плантагенет, уделявший внимание и яствам, и обсуждению политических вопросов, причем политика привлекала его чаще. Его взгляд перебегал с одного из спорящих на другого, он анализировал, взвешивал, запоминал.
Едва мы перешли к заключительным блюдам первой перемены: разнообразному тушеному мясу и каше с молоком, — как Жоффруа приступил к своему делу. Он был не таков, чтобы терять время даром.
— Есть у меня, государь, одно предложение. Вот мой сын и наследник… Я подыскиваю ему супругу. Такую, чтобы ее могущество и влияние не уступали тем, какими в свое время будет обладать мой сын.
Людовик слегка приподнял бесцветные брови, проявляя вялый интерес.
— Когда это время придет, Анри будет графом Анжуйским и герцогом Нормандским, следовательно, одним из первейших ваших баронов.
На Людовика это по-прежнему не производило большого впечатления. Зато Сюжер навострил уши и отставил подальше свой кубок и тарелку. Проявляя такт, я откинулась на спинку кресла и потягивала слабенькое анжуйское вино — пусть они себе беседуют, а я пока буду внимательно слушать.
Мне снова бросился в глаза Анри. Он подался вперед, настороженный, словно гончая, почуявшая лису. На мгновение наши взгляды встретились — его глаза ярко горели искренним интересом. Они задержались на мне, расширились, и в тот миг я совершенно ясно поняла, что этот юноша гораздо глубже, нежели его отец, хотя и не умеет так притворяться. Я подозревала, что замыслы Анри довольно точно отражаются у него на лице. Интересный молодой человек. Он теперь научился выдержке, чего в Пуатье еще не было. Наверное, бьющей через край живости в нем не убавилось, но теперь он умел ее обуздывать и жестко сосредоточиваться на одном предмете.
Да, верно, вынужденная бездеятельность раздражала его.
Он крошил в пальцах недоеденный кусок хлеба и скатывал из мякиша удивительно ровные, одинаковые по величине шарики, но мысли его были всецело поглощены обсуждением будущей невесты и обдумыванием того, какую власть сулит ему в будущем этот брак.
И вдруг нас обоих пронизала яркая вспышка какого-то неведомого чувства. Нечто большее, чем просто понимание и взаимное одобрение. Я такого даже не представляла. У меня пересохло во рту, и… я почувствовала, что хмурюсь.
Анри Плантагенет состроил виноватую мину, качнул головой и снова стал внимательно прислушиваться к обмену мнениями, который становился все оживленнее.
— Не одни только мои владения унаследует мой сын, — гнул свое Жоффруа, — но через Матильду, супругу мою, сможет непосредственно претендовать на английский трон.
Людовика все это мало трогало.
— Если не считать того, что Стефан, кузен вашей супруги, благополучно сидит на этом троне и имеет сына, который ему наследует. Мне не верится, что большинство английских лордов возьмутся за меч ради Матильды.
Людовик, пусть он и проводил слишком много времени в молитвах, по-прежнему пристально следил за тем, что происходит в соседних государствах — стараниями аббата Сюжера.
— Матильда сталкивается со многими трудностями, с этим я не спорю, — недовольно проворчал Жоффруа. — Английским баронам не очень-то хочется признать над собою власть женщины. Совсем не так, как в утонченной Аквитании, где женщинам не запрещается править. — Он поклонился мне, в глазах вспыхнули огоньки. — Но притязания Стефана покоятся на зыбком основании. Законное право принадлежит моему сыну Анри, и я уверен, что Англия покорится мужчине, чей меч окажется самым могучим. Не хотите ли, Ваше величество, рискнуть вместе со мной? Ваша дочь выйдет замуж за моего сына и в конце концов сделается королевой Английской.
Людовик задумчиво переплел пальцы и посмотрел на Анри, который ответил ему бестрепетным взглядом, разрумянившись от неожиданного внимания.
— А что скажешь ты, Анри Плантагенет? — обратился Людовик к нему.
— Я скажу к тому времени, когда госпожа дочь ваша войдет в возраст и станет моей женой, я стану королем Англии.
Я попыталась сдержать улыбку. Сколько высокомерия, сколько неколебимой уверенности в собственных талантах. Ее с избытком хватило бы и мужчине, вдвое старшему годами. Увлеченный мыслью, Людовик прищурил глаза:
— Думаю, это звучит весьма привлекательно.
— И еще я полагаю, что Ее величество не станет возражать против такого брака.
Людовик медленно повернулся, посмотрел на меня через голову Жоффруа:
— Элеонора?
— Я имел честь встречаться с Ее величеством в Пуатье, когда она пребывала там, — объяснил Жоффруа прежде, чем я успела обдумать свой ответ. С невинной, будто пенка в кувшине с остывшим молоком, улыбкой граф бросил в пруд опасный камешек и теперь хотел посмотреть, как будут разбегаться волны. — Мы предварительно обменивались мнениями о такой перспективе, и не один раз.
— Я не знал об этом, — заметил Людовик, и между бровей у него залегла глубокая складка.
— Ее величество с большим удовольствием показала мне некоторые из своих любимых охотничьих угодий, — продолжал объяснять Жоффруа. — Мы отлично поохотились там.
Вот как! Под слоями тонкого полотна, шелка и парчи позвоночник у меня напрягся, по нему быстрой волной прокатилась дрожь. Анжуец умышленно играл с огнем, который мог обратить в головешку меня.
— Вы были в Пуату, когда там находилась Элеонора? — переспросил Людовик.
— Совершенно справедливо, государь.
Людовик быстро взглянул на меня, и я без труда прочитала то, что было в его взгляде. Разве я не видела этого прежде? Ревность, такая же яркая и зеленая, как шитье на рукаве дорогого камзола Жоффруа. Значит, Жоффруа затевает против меня козни, так выходит? Ни для кого не было тайной, что Людовик квохчет надо мной, как наседка над своим цыпленком. История Маркабрю, изгнанного трубадура, о котором я сильно сожалела, широко распространилась и ясно говорила о нраве Людовика. Стало быть, граф Анжуйский хочет заварить тут для меня кашу? Я по-прежнему улыбалась, но в глубине души закипал гнев, а с ним и немалое презрение. Да как он смеет сидеть здесь и вести опасную игру, подвесив у меня над головой угрозу разоблачения и угрожая обрушить ее, словно острый меч, на мою шею, если я не пойду с ним заодно? Решится ли он так поступить? Откроет ли мою неосторожность перед Людовиком и всем двором?
