История открытия Вуда — своеобразный археологический роман. После того, как он буквально изрыл окрестности Эфеса и ничуть не приблизился к цели, ему наконец-то повезло. Как-то раз, проводя раскопки в древнем театре — том самом здании, где состоялся описанный в Деяниях мятеж серебряников — Вуд обнаружил остаток плиты с латинской надписью. В ней говорилось, что некий римлянин по имени Фибий Салюстарий, живший в Эфесе через пятьдесят лет после посещения города Павлом, пожертвовал храму Дианы множество серебряных и золотых образов, каждый весом от шести до семи фунтов. Помимо этого, он завещал храму значительную сумму, которую надлежало употребить на ремонт и очистку указанных образов. В заключение Салюстарий изъявлял желание, чтобы его дары пронесли по городу — от храма до театра — в ходе очередной праздничной процессии. Причем он оговаривал, чтобы образы внесли в город через Магнесийские ворота, а вынесли на обратном пути — через Корессианские. Подобный протяженный маршрут наверняка был выбран из тщеславных соображений: римлянину хотелось, чтобы как можно больше эфесян увидели его щедрые дары. Археолог мгновенно оценил важность находки. Вот ведь как случается: благодаря тщеславию неведомого римлянина, который умер восемнадцать столетий тому назад, Джон Вуд получил ключ к решению задачи, над которой бился шесть лет! Если удастся отыскать указанные ворота и вычислить пути, ведущие к ним, то он сумеет добраться до вожделенного храма!

Вуд приступил к работе с удвоенной энергией и, действительно, вскоре обнаружил Магнесийские, а вслед за ними и Корессианские ворота. Следуя рассчитанному маршруту, он нашел место, где некогда стоял знаменитый храм Дианы Эфесской! Случилось это в последний день 1869 года, когда все финансовые ресурсы были уже на исходе. Настал миг триумфа! Последние три недели Вуда по ночам одолевали приступы малярии, он был измучен и истощен. Но как же он ликовал и радовался находкам! Вот они — сохранившиеся колонны, остатки мраморного напольного покрытия и, самое главное, украшенные скульптурными изображениями барабаны колонн, которые считались отличительной особенностью именно храма Дианы Эфесской. Захватывающую историю своих поисков и их триумфального завершения Вуд изложил в книге под названием «Эфесские открытия».

Находка Вуда вызвала переполох в научных кругах. Одним из первых в Эфес с поздравлениями прибыл доктор Шлиман, на тот момент еще не успевший прославиться открытием легендарной Трои. По собственному признанию Шлимана, в Эфес его привело неодолимое желание ощутить под ногами плиты, некогда устилавшие пол величественного храма. Оглядевшись по сторонам, он заметил — с некоторой долей зависти, столь понятной ученым-исследователям, — что своим открытием Вуд обеспечил себе бессмертие. Хотел бы я присутствовать при исторической встрече: с одной стороны, полный законной гордости Джон Вуд, а с другой Шлиман, которого в будущем ожидает еще более оглушительная слава открывателя легендарной Трои. Более того, у этого человека присутствовал сверхъестественный дар (которым он воспользуется сполна) — заставлять землю делиться сокровищами, скрытыми в недрах.

Для транспортировки в Англию многотонных находок Вуда пришлось использовать мановар. Впрочем с легкой руки лорда Элгина использование Королевского военно-морского флота в качестве археологического транспорта стало привычным делом. Археологи уже привыкли к этому и раздражались, когда капитаны военных кораблей отказывались расширить люки — чтобы можно было разместить наиболее массивные из античных экспонатов. Благодаря Вуду и Королевскому флоту нынешние посетители Британского музея имеют возможность любоваться великолепными скульптурными барабанами Эфесского храма. Если Павел когда-либо поднимался по ступеням этого храма, то, вполне возможно, древние камни, выставленные в Британском музее, помнят прикосновение его руки или скромного одеяния.

Город Эфес находился примерно в миле от храма Дианы. Сам храм был построен в низине, а город расположился на более возвышенной территории, переходящей в предгорья Приона.

Пятнадцатиминутная прогулка по пустынной дороге завершается у самых впечатляющих развалин Малой Азии. Малярийные комары, облюбовавшие здешнюю местность, изгнали людей и превратили Эфес в мертвый город. Со временем он превратился в руины, столь милые сердцу Пиранези: исполненные меланхолии развалины домов, сплошь увитые ползучими растениями. Пустынный пейзаж оживляет лишь пара-тройка коз, пасущихся в тени сломанного саркофага, или одинокая фигура крестьянина, чернеющая на фоне багрового заката.

Именно таким предстал моему взору Эфес. Местные жители редко забредают сюда. Время от времени турецкие мальчишки приходят пасти сельджукских коз, но и они, похоже, чувствуют себя неуютно в этих заброшенных развалинах. Уж слишком дикий и неприветливый вид у древнего Эфеса.

Море, которое раньше плескалось у самых стен портовых сооружений, теперь отступило на несколько миль. Этот процесс начался еще во времена римлян. Равнина, на которой стояли храм и прилегающая к нему нижняя часть города, оказалась погребенной под 20-футовым слоем илистых осадков, которые за минувшие столетия принесла река Каистр. Некогда прозрачная лагуна превратилась в огромное болото, комариный рассадник. Здесь ничего не растет, кроме жесткой болотной травы, да тростника, который печально шелестит на ветру. Звук ветра в тростниковых зарослях — музыка Эфеса, слышная даже на вершинах холмов. Этот зловещий напев — все, что осталось от некогда шумного, оживленного города.

На развалинах античного стадиона, чьи контуры все еще просматриваются в зарослях травы, я заметил крестьянина, трудившегося над грядкой. Но когда я направился к нему, мужчина вскинул на меня испуганные глаза, будто увидел древнего эфесянина, восставшего из могилы. Когда-то на этой арене, вырубленной в скале, устраивались шумные представления — дрались гладиаторы, люди погибали от когтей диких животных, а ныне мирный крестьянин выращивает бобы. Я попытался отыскать пещеры, где содержали зверей, но от них не осталось и следа. Скорее всего, фразу Павла — «когда я боролся со зверями в Ефесе» ⁴⁸ — следует воспринимать как метафорическое описание схватки с врагами. Ибо, во-первых, маловероятно, чтобы римского подданного бросили на растерзание диким зверям, а во-вторых, если бы такое и случилось, то вряд ли несчастный вышел бы живым из такой передряги. Однако метафора апостола явно подкрепляется каким-то событием, имевшим место на данной арене. В том, что Павел был хорошо знаком с подобными кровавыми спектаклями, сомневаться не приходится. Но сомневаюсь, что все читатели правильно поняли фразу апостола из Послания к Коринфянам, писанного в Эфесе: «Ибо я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти» ⁴⁹ . Ключевое слово здесь «последние», ибо преступников, приговоренных к смерти, как правило, приберегали для финальной части представления. Сначала следовали соревнования в кулачном бою, состязания бегунов и спортивных колесниц и лишь в самом конце на арену выпускали обнаженных смертников, которым предстояло погибнуть в схватке с дикими зверями.

Обойдя трибуны амфитеатра, я поднялся на склон Приона, откуда открывалась широкая панорама Эфеса. Я увидел высокие отроги Кореса, уходящие к морю. Они образовывали высокую стену, защищающую город с юго-запада. На оконечности этого длинного мыса стояло древнее двухэтажное здание, носившее название темницы святого Павла. Глядя отсюда, с верхней точки, я понял, насколько серьезную угрозу несла река Каистр для окружающей долины. Еще римским инженерам постоянно приходилось заниматься этой проблемой. Дело в том, что эфесская гавань представляла собой искусственно созданную бухту, отстоящую от города на несколько сот ярдов и соединявшуюся с ним специально вырытым каналом. Павел, очутившись в Эфесе, наверняка заинтересовался здешним портом и сравнивал его с искусственной бухтой в родном Тарсе. Регулярные дренажные работы в Эфесе (как, впрочем, и в современном Глазго) являлись вынужденной необходимостью. У эфесского порта и без того хватало недостатков, к коим следовало отнести не только протяженный канал, но и сравнительно небольшую пристань. Над городом постоянно висела угроза, что чужеземные торговые корабли предпочтут пользоваться отличной открытой гаванью Смирны, которая находилась практически рядом — всего в нескольких милях на север.