Он шёл, падал, вставал, поворачивал в разные стороны, не переставая рыдать, безутешно захлёбываясь от страха и отчаяния. Под ним образовалась лужица, он разучился смотреть, ходить, соображать, зато голос у него становился всё громче и пронзительней, все силы уходили в голос. Вдруг он почувствовал мягкий толчок под бок, услышал тяжёлое дыхание матери, примчавшейся откуда-то издалека. Большой язык облизал разом всю его маленькую морду. Её зубы мягко и крепко сжались, ухватив за мягкую складку на шее, и он повис в воздухе, разом замолчав. Страха как не бывало. Он не очень-то любил, когда мать таскала его за шиворот, но сейчас даже не пикнул. Растопырив лапки, не шевелясь, он поехал, беспомощно покачиваясь в зубах матери, успокоенный и счастливый, обратно в родную ямку… В другой раз он ушёл гораздо дальше и опасливо обошёл кофейник. Прошёл мимо ржавых жестянок от консервов, мимо старого башмака с загнутым кверху носом и вдруг увидел что-то пёстрое, большое на костлявых ногах, что стояло перед ним, вытягивая длинную шею, уставилось на него в упор круглым глазом. Он сразу вспомнил случай с кофейником. «Ну, на этот раз ты внутрь меня не заманишь, ещё опять застрянешь», – подумал щенок и начал потихоньку пятиться. Костлявые ноги двинулись, шея вытянулась, и чудище его клюнуло. Тогда его охватила ярость, и он впервые в жизни зарычал и залаял тонким голоском, неуклюже припадая на передние лапы. Петух, возмущенно бормоча, повернулся и с надменным видом отошёл порывистыми шагами. Всю ночь после этого происшествия щенок вздрагивал во сне, и ему снились петухи и кофейники. То кофейник, угрожающе вытягивая длинную шею, готовился его клюнуть, то сам он застревал в петухе и никакие мог выбраться обратно.
Утром он проснулся от холода. Матери рядом с ним не было. Он был один в мокрой от росы ямке. Он сел, опираясь на передние лапки, задирая кверху свою маленькую морду, заскулил, а потом стал подвывать, поворачиваясь во все четыре стороны, чтоб услышала мать. Всё было напрасно, мать не появлялась. Тогда он замолчал и долго уныло сидел, тупо глядя перед собой, не зная, что же ему теперь делать. Родная ямка без матери потеряла для него всю прелесть. Он выкарабкался из неё и, спотыкаясь, побрёл куда глаза глядят. Привычный шум моря становился всё ближе. Кустарник кончился, и щенок увидел большое, открытое пространство, усыпанное жёлтым песком. Впереди что-то большое двигалось, переливалось и сверкало на солнце. Это было море. Он подошёл поближе и вдруг почувствовал на себе холодные брызги. Белая пена набежала, окружила его со всех сторон и зашипела. Он не очень испугался, угрожающе сморщил нос и изо всех сил ударил лапой по самому большому пузырю, но это мало помогло – новые пузыри вздувались и шипели вокруг него, и его ещё раз обдало брызгами. Он невольно попятился, неуклюже стараясь обтереть морду лапками.
Дети, играющие на берегу, его заметили, подняли на руки и наперебой стали тискать, гладить и называть ласковыми именами. Щенков именно в таком возрасте люди охотно рисуют на конфетных коробках и изображают на открытках. Толстенький, с короткими ножками, больше похожий на какого-нибудь маленького барсучка или хомячка, чем на собаку, он помещался весь на двух детских ладонях. Ребятишкам это очень нравилось. Щенку люди тоже понравились. С ними он не чувствовал себя одиноким, а когда все стали его наперебой звать к себе, угощать кусочками чего-то вкусного – понравились ему ещё больше. Стоило ему тявкнуть или далеко высунуть язык – все смеялись и восхищались. Когда его подносили к воде, поддерживая на руках, он начинал болтать лапками, и все опять восхищались, как он здорово «плавает». После первой встречи с ребятишками он стал поджидать их на берегу каждый день. Они вместе влезали в воду, играли, ели. На руках его таскали так много, что ему даже надоедало, и он начинал капризничать. Ему очень льстило общее внимание, потому что маленькие собачки очень чувствительны к лести (почти так же, как маленькие человечки). Они также любят, чтобы их гладили, ласкали, расхваливали и баловали, чтоб им всеми способами внушали, что они самые интересные, умные, необыкновенные и красивые собачки (или человечки) на всём белом свете.
К вечеру дети разбегались по домам и щенок оставался один на пустынном берегу. Беспорядочная россыпь городских огней мерцала вдалеке, на склоне горы. А около самого берега моря грохотали освещенные яркими лампами краны, разгружая пароходы. За заборами рыбачьих домиков, перекликаясь, лаяли собаки, и щенок с интересом вслушивался, навострив уши, стараясь понять, о чём там у них идёт разговор. Однажды в сумерках он услышал за забором голос, который сразу узнал. Лаяла в своём дворике его мать, привязанная у крыльца в наказание за свой побег. Щенок обрадовался, призывно тявкнул несколько раз как мог громче, и мать его услышала, примолкла и сейчас же нетерпеливо и ласково заскулила в ответ. Щенок помчался вокруг ограды, ища какую-нибудь лазейку. Но везде перед ним была толстая глиняная стена. В одном месте голос матери слышался совсем рядом. Щенок, которого никто этому не учил, стал изо всех сил подкапываться под забор. Мать услышала, как он торопливо работает лапами, и тоже принялась рыть лазейку ему навстречу, изредка тихонько повизгивая, чтоб его подбодрить. Хотя в песке копать было легко, щенок скоро выбился из сил и, тяжело дыша, вылез из норки, которую успел прорыть, и стал жаловаться. Мать ему не отвечала и продолжала копать. Тогда он тоже собрался с силами и молча стал рыть дальше. Перед рассветом мать перестала копать – её не пускала дальше верёвка, как она её ни натягивала. Она втиснулась в выкопанный ею проход и лежала, шумно втягивая воздух и слушая. Щенок уже едва шевелился от усталости. Он тоже просунулся носом как можно дальше, и, хотя они так и не увиделись, они почувствовали друг друга. Было так приятно услышать запах материнского дыхания, знакомый ему ещё с той поры, когда она облизывала его мордочку или перетаскивала с места на место за шиворот, дышала на него во сне, когда он спал, пригревшись у неё под боком. Они подышали друг на друга и поскулили, радуясь и тоскуя, что не могут подойти поближе. Потом во двор вышел хозяин и стал ругать собаку за то, что она подкапывает забор, и завалил лазейку камнем. Испуганный щенок задом выполз из своего подземного хода и убежал. Это была его последняя встреча с матерью.
Свободные от вахты матросы советского торгового корабля «Кама», зашедшего в иностранный порт. целый день бродили по узким переулкам старого восточного города. Вернувшись домой на корабль, потому что в иноземном порту корабль был, как нигде, им домом, кусочком родной земли, разомлевшие от жары и ходьбы по рыночным площадям, где торговали вразнос водой и пыль от верблюжьих копыт оседала на лотках с липкими восточными сластями, они показывали друг другу дешёвые сувениры: лёгкие, как паутина, яркие платочки, металлические брошки, украшенные путаными арабскими узорами, и игрушечные кривые кинжальчики в ножнах. В это время подошёл матрос Мартьянов. Он вытащил из-за пазухи и, нагнувшись, поставил на палубу рыжего щенка. Тот сделал несколько неуверенных шагов и сел, подняв морду, оглядывая окруживших его людей.
– Что-то порода какая-то невиданная? – неуверенно спросил кто-то из команды.
– Порода настоящая морская. Знаешь, где мы его подобрали? В воде. Не боится ни черта, прямо по воде шлёпает. А голодный, как сатана.
Из камбуза принесли мисочку с борщом и начали туда крошить белый хлеб. Собачонка набросилась на еду, ела капусту, булку, а когда мисочку хотели отодвинуть, зарычала, угрожающе наморщив нос. Тогда кругом заговорили: «О-о, кажись, серьёзная собачина!» Псёнок наелся борща, огляделся, подошёл к коку и потянул за шнурок его ботинка.
– Ты что же это делаешь, чёрт лопоухий! – с ожесточением закричал кок, не отодвигая ноги, польщенный, что щенок выбрал именно его ботинок. Шнурок развязался, и собачонка под общий смех стала его тащить к себе, дёргать и рычать… Когда через час вспомнили, что надо решить судьбу щенка, вопрос как-то сам собой решился. Всем показалась дикой мысль, что щенка, который уже поел. развязал три пары шнурков и побывал у многих на руках, можно взять, да и выгнать с корабля. Только боцман, проходя мимо, отворачивался, делая вид, что ничего не замечает. Рано утром на палубе затопотали бегущие ноги матросов, загрохотала лебёдка. И заговорил спокойный голос капитана, точно чудом возникавший по радио то на корме, то на носу, в то время как сам капитан стоял не двигаясь на мостике. С берега отдали концы, и корабль самым малым ходом стал отваливать от каменной стены пирса, и тут из какого-то закоулка, позёвывая и помахивая задранным вверх хвостиком, вылез щенок. Белые кубики домов южного города и бетонный пирс уплывали назад, и всё шире делалась полоса грязной портовой воды с апельсиновыми и банановыми корками, плавающими в радужных пятнах нефти. Капитан спустился по трапу с мостика и подождал боцмана, который поднимался с нижней палубы к нему навстречу.
