– Что ты имеешь в виду?

– Знаешь, кто командует белыми в Ачинске?

– Нет! Я только приехал из Красноярска и еще не в курсе.

– Сам император Михаил Александрович! Вот так-то!

– Ох ты, – Чума даже привстал с кресла. – А не новый ли Лжедмитрий он, часом? Кто знает…

– Нет, это исключено. Два офицера его уверенно опознали. Кроме того, у местных селян на стенках имеются портреты царской семьи. Вон там, на столике, один лежит, я специально взял.

– Пся крев, – снова выругался Чума, но в голосе послышалось облегчение. – Это был заговор, и мы его проморгали. И чехи… Ведь войска Арчегова именуются Сибирской императорской армией – а это неспроста.

– И рвутся сюда, – подытожил Румша, – чехи очищают для их прохода один путь. Потому и движение на восток застопорилось…

– Пан полковник. – Дверь в салон отворили, и на пороге вырос поручик. – Срочные депеши из Иркутска. Только что расшифровали.

– От Сыровы?

– Нет, пан полковник. Хотя переданы чешским шифром. Вам от полковника Арчегова. Так же, как и генералу Каппелю. Третья депеша для передачи русскому царю Михаилу от премьер-министра Сибирского правительства Вологодского.

– Давайте сюда! – Валериан Чума протянул руку и жадно впился глазами. Не столько прочитал, а буквально проглотил текст и тут же протянул листы Румше. Тот читал медленнее, но по мере прочтения лицо полковника непроизвольно вытягивалось от удивления.

– Что нам теперь делать? – задумчиво вопросил Чума, но в голосе офицера явственно слышалось нескрываемое облегчение.

– Принимать предложение Арчегова. Это единственный выход, другого просто нет. И поможет нам матка Бозка Ченстоховска…

Красноярск

– Господин генерал, красный начдив Лапин на проводе, – капитан Полонский, адъютант генерала Бронислава Зиневича, сильно тряхнул своего начальника за плечо. Тот открыл глаза – но смысл сказанного не сразу добрался до разума. Но когда все же достиг его, генерал тут же сорвался с места, как ошпаренный кипятком таракан.

Полонский брезгливо сжал губы – за последние дни генерал полностью утратил уважение всех офицеров, став безвольной марионеткой Евгения Колосова, главы новоявленной эсеровской власти в Красноярске.

Истеричный и желчный эсер умел говорить хорошо подвешенным языком и хуже того – убеждать. На своем любимом коньке – настоящем рассвете Сибирской государственности, если «общественностью» будет установлена «демократическая» власть, он вовлек генерала в восстание против Колчака. Еще бы – убрать «контрреволюционного правителя», взять власть в свои руки и убедить красных, что «розовый» Красноярск станет для них союзником, и потому нет нужды на него наступать.

Разагитировав разложившиеся сибирские части, эсеры вовлекли их в переворот. Вот только через три дня вся затея стала трещать по швам. Солдаты им не захотели подчиняться, а когда Зиневич стал убеждать, как «сын рабочего и крестьянина», его просто послали на извечные три русские буквы, силой выпроводив из казарм.

Полонский усмехнулся – надо же, выискался сынок двух папашек. Теперь гонористый поляк относился к патрону со скрываемой брезгливостью, как один шляхтич может презирать другого, замазанного грязью и дерьмом. События последних дней его еще больше убедили в том, что он сделал большую ошибку, поставив не на ту «лошадь». Тем более что вчера в Красноярске стало известно, как полковник Арчегов распотрошил Иркутский Политцентр, нанеся при этом поражение чехам.

Создание Сибирского правительства во главе с Вологодским окончательно добило химеру «розовой власти». Вот только договориться с Иркутском у Колосова не вышло – премьер-министр пригрозил отдать его под суд вместе с Зиневичем за содействие большевикам. А в присланной позднее телеграмме Арчегова эсерам и предателю генералу (уже за измену Сибири!) настоятельно предложили самим вернуть ситуацию к «статус-кво», чтоб уберечь жизни от знакомства с виселицей.

В последней отчаянной попытке хоть как-то сохранить уже не власть, а саму жизнь Колосов связался по телеграфу с командиром 30-й стрелковой дивизии красных, что подходила к Ачинску. И те вышли сейчас на связь – в соседней комнате застрекотал телеграфный аппарат, поползла бумажная лента. Разговор вел сам Колосов, а генерал только читал адресованные им комдивом Лапиным слова…

– Завтра мы возьмем Красноярск. Белые окружены. Ни на какие соглашения мы не пойдем, – голос Зиневича дрожал от нескрываемого страха. Еще бы – с востока грозят петлею, отступающие по Транссибу колчаковцы просто расстреляют как изменника, а партизаны Щетинкина, что подошли к городу с юга, грозят перебить всех «буржуев», а генерала сварить в котле.

И это была не пустая угроза – в Красноярске «общественность» тряслась от страха, когда до нее дошло сообщение, что в Кузнецке партизаны вырезали половину населения города.

– Передайте им наше пожелание, – послышался умоляющий голос генерала Зиневича.

– Что передать? – Голос Колосова дрожал не меньше. Эсеру тоже было страшно – последняя надежда обрушилась карточным домиком.

– Что мы согласны отдать им всю полноту власти, но только после подхода частей регулярной Красной армии. Ведь власть пока у нас…

Полонский улыбнулся – расчет верный. Вряд ли торжествующие красные поставят к стенке человека, что предал белую армию. Иуды всегда в цене, и большевики охотно таких миловали. До поры до времени…

Аппарат застрекотал, и надиктованное Колосовым сообщение ушло. А через минуту пришел ответ, выползающий белой лентой из аппарата. Лента в дрожащих руках генерала заходила ходуном, будто тот взял живую гадюку.

– Что они пишут?! – В голосе Колосова зазвенела истерика.

– Тут только… Тут только написано, – генерал справился с приступом паники и тихо сказал:

– Мавр сделал свое дело…

Черемхово

Через вагонное окошко по купейным дверям прыгали солнечные зайчики. Ясный зимний день быстро набирал свою силу, жить бы да жить и радоваться детскому смеху да кататься с ребятишками с крутой горки. Мечты, мечты – как они сладостны, без них люди в одночасье превращались в стариков с потухшими взорами.

Только за вагонными стенками стояла совсем иная жизнь, в которой детским мечтаниям не оставалось места. Черемховская станция была буквально забита воинскими эшелонами, состоящими из теплушек и платформ. Рядом грозно высились корпуса бронепоездов, угрожающе топорщивших орудийные стволы в цилиндрических башнях, с накрашенными поверх бело-зелеными нашлепками новоявленного Сибирского государства.

– Ваше превосходительство! С телеграфа доложили – от Иркутска отправился правительственный поезд. Сюда едут министры Михайлов и Яковлев, с ними и контр-адмирал Смирнов. На станцию Зима прибыли «Блестящий» и «Быстрый». Далее дорога плотно забита составами. Чехи только начали растаскивать эшелоны с нашего пути. Майор Белых докладывает, что наша ветка сейчас полностью свободна для прохода.

Молодцеватый подпоручик с забинтованной рукой на черной косынке и аксельбантом адъютанта на правом плече замер, восторженно глядя на молодого, чуть старшего в годах, крепкого и уверенного в себе полковника Арчегова, командующего Сибирской армией.

Потому и обращение было как к генералу, а интонацией офицер выделял – генералов и полковников у нас много, но командующий один. Да с такой заслуженной славой, что армия его на руках носить готова!

– Хорошо, поручик. Скажите полковнику Степанову – пусть поторопит в Головинской и Заларях приемку грузов от чехов. И немедленно отправляет второй батальон стражи для охраны этого перегона. И прошу не беспокоить нас с адмиралом в течение часа! Выполняйте!

Полковник медленно достал из кармана куртки портсигар, вынул папиросу. Чиркнул американской зажигалкой, закурил, глубоко затянулся. Выдохнул густой клубок дыма, неторопливо затянулся еще несколько раз и через минуту искоса глянул по сторонам.

Коридор был уже пуст на всю длину, двери в тамбура плотно закрыты. Исчез и адъютант Колчака лейтенант Трубчанинов, и начальник личной охраны адмирала Удинцев, до того маячившие у дверей первого купе. Полковник усмехнулся – десантники выполнили приказ взять все под охрану буквально, он их хорошо вымуштровал за эти горячие дни.