Вова взял пустой диск и занялся привычным делом. Только сейчас до него дошло, что страшные немцы были очень близко, чего он абсолютно не ожидал, но почему-то ушли. Просто немцев в деревеньке было очень мало, и отразить атаку целой роты они никак не могли. Немного постреляв, немцы удрали, бросив посреди улицы неисправный мотоцикл с простреленным баком. Бак прострелили сами немцы, рассчитывая, что вытекающий бензин загорится. Но он не загорелся, и мотоцикл остался стоять посреди темного остро пахнущего пятна, впитавшегося в сухую землю бензина.

Подтянувшиеся красноармейцы уже обследовали трофей, но ничего интересного, кроме набора инструментов, не обнаружили. То, что первоначально приняли за ведро с крышкой, оказалось немецким противогазом. И тут Вове приспичило. Он зашел в ближайший двор, пристроился к углу, расстегнул и… С воплем вылетел обратно.

– Ты чего? – удивился Акимов.

– T-там т-труп.

– Чей?

– Н-немецкий.

– Пошли посмотрим, – предложил Федоров.

– Мотню застегни, – посоветовал Акимов.

Смотреть на убитого сбежалась треть роты. Труп в мышастой форме спокойно лежал там же, где Вова чуть не справил на него малую нужду. Простреленная голова в луже запекшейся крови. Рядом лежала немецкая винтовка. Именно она привлекла внимание сержанта, Федоров заинтересовался содержимым вражеского ранца. Несвежее нательное белье и фрицевские мыльно-рыльные бросили рядом с хозяином, туда же отправились письма и семейные фотографии. По рукам пошла пачка галет, которую тут же распотрошили, Вове и кусочка не досталось. Банку консервов, «мой фриц, мои трофеи», прибрал себе Федоров. Больше ничего интересного не нашлось.

Ба-бах! Бах! Бах!

– Немцы!!!

Обратно к спасительным кустам добежали быстрее, чем шли в атаку. Немцы больше не стреляли. У брошенных скаток и вещмешков собралась только половина роты. Ротный тоже исчез, командование ротой принял взводный номер раз. Через час пришел приказ окопаться. Михал Михалыч и Вова начали вгрызаться в землю своими кургузыми лопатками. Понемногу начали собираться остальные, но человек двадцать так и не досчитались. Кухня вечером не прибыла, и пулеметчики приговорили трофейные консервы с ржаными сухарями. Оказался колбасный фарш.

– Вкусно, – отметил первый номер, запивая ужин водой из фляги.

– Мгм, – согласился еще жующий Вова.

Деревенька осталась немцам. Командир роты появился только на следующий день, где он ночью шлялся, никто спросить не рискнул. Хамин прошелся вдоль позиций роты, наорал на подчиненных, раздал взыскания. Заметив шевеление на позициях русских, немцы засадили в их направлении длинную пулеметную очередь. Пули пошли не над землей, а выше, защелкали по кронам деревьев. От этого создалось впечатление, что стреляют не только спереди, но и с боков, и сзади. Все пригнулись, закрутили головами, хоть и понятно, что в тылу только свои, но все равно неприятно.

Дошла очередь и до пулеметчиков.

– Вы где окоп вырыли, вашу перемать?! Какой отсюда обзор?! Где сектора обстрела?!

Старлей отмерил полтора десятка метров от прежней и ткнул пальцем в землю.

– Здесь копайте!

Чем прежняя позиция была плоха, Вова так и не понял. Обзор? Сектора? Да ни хрена вроде не изменилось. На всякий случай глубоко копать не стали. Вдруг завтра опять позицию менять или вообще в другое место пошлют, а то и в атаку. Бруствер, обращенный в сторону деревни, прикрыли дерном, хотя многие этим не озаботились, дав ротному еще один повод для разноса и построения многоэтажных конструкций с помощью великого и могучего.

Сколько-то фильмов о войне Три Процента в детстве все-таки посмотрел. Во всех фильмах солдаты сидели в траншеях. Глубоких таких траншеях. И дно у них было досочками выложено, и стенки каким-то плетнем укреплены, чтобы не осыпались. А тут понарыли каждый для себя каких-то ямок и сидят в них. Соединять их между собой траншеей никто не пытался, да и приказа такого не было. Пулеметчикам проще, они хоть поговорить друг с другом могут, а остальным до вечера в своих ячейках сидеть. С другой стороны, начальство тоже не беспокоит, лафа. Вечером старшина с кухней приедет…

Однако просидеть весь день безвылазно не удалось. Первым не выдержал Михал Михалыч.

– Ты тут смотри, а я пошел.

И, пригибаясь, рванул по кустам в ротные тылы, приперло человека. Лопухов, выполняя приказ, сначала просто смотрел, потом смотреть надоело, и он взялся за шейку приклада. Тяжелый, гад. Прижал приклад к плечу, заглянул в прорезь прицела. До крайних домов отсюда метров пятьсот-шестьсот, для пулемета самое то, и прицел уже заранее выставлен. Три Процента поворочал стволом вправо-влево. У немцев – тишина, никакого движения, а ведь они где-то там. И пулемет, который утром полоснул по позициям роты, сейчас также смотрит своим пламегасителем на восток. Вова вдавил предохранитель и потянул спусковой крючок. Спуск поддался легко – затвор-то не взведен. Играться с пулеметом быстро надоело, и Лопухов опустил приклад. А там и первый номер вернулся.

– С облегчением, Михал Михалыч.

Федоров на подобные подколки не реагировал, он их просто не замечал.

– Как обстановка? – поинтересовался он.

– Нормально. Не видно никого и ничего.

В этот момент с немецкой стороны сухо треснул одиночный выстрел. В кустах с нашей стороны произошла вспышка активности, но все быстро стихло – народ попрятался по своим ячейкам.

– Снайпер, – заметил Михал Михалыч. – Не повезло кому-то. И ты башку за бруствер убери. Чего вылез?

Голову Вова спрятал, не казенная все-таки. Часа три все тихо сидели по своим ячейкам, потом у одного возникли срочные потребности и он рискнул рвануть через простреливаемую полосу, за ним второй. Немцы подождали-подождали, а потом врезали из минометов. Сначала раздался странный свист, потом… Бах! Бах! Вова резко нырнул поглубже в окоп, Федоров стащил пулемет с бруствера, больно стукнув Лопухова по плечу этой железякой.

– Подвинься.

Двигаться было особо некуда. Здоровенный Михал Михалыч, пулемет, ящик с дисками, два вещмешка. Места почти не оставалось и Вова рискнул приподняться выше, тем более, что мины рвались в стороне от их окопа. Ба-бах! Мина рванула где-то рядом. Ш-ших, ш-ших! В нескольких сантиметрах от Вовиной головы взметнулся грунт, выбитый из стенки окопа. Да это же… Осколки! Сразу же захотелось каску на голову и окоп поглубже, а еще лучше в блиндаж. В три… Нет, в пять накатов. И какого хрена столько времени без дела сидели? Двадцать раз могли ячейку углубить!

Обстрел закончился так же внезапно, как и начался. Над позициями роты повисла тишина. Народ зашевелился в ячейках, ощупывал себя, пытаясь понять все ли в порядке, не зацепил ли какой-нибудь осколок. Те, кому досталось от ударной волны, трясли головой, пытаясь восстановить слух. Вова стряхнул с плеч заброшенную в окоп землю, приподнялся, хлопнул по бедру пилоткой, натянул ее обратно на голову и извлек из чехла свою лопатку. Первый номер вытащил свою, и они, не сговариваясь, начали вгрызаться в дно окопа. Выбрасывая взрыхленный грунт, Лопухов приподнялся над уровнем земли и увидел, как из соседней ячейки так же летит земля. После наступления темноты выяснилось, что рота потеряла двоих убитыми и двоих ранеными.

Так простояли три недели, точнее, просидели в ячейках. Кроме спорадических минометных обстрелов немцы практически не досаждали, так, постреливали иногда, да по ночам периодически пускали фосфоресцирующие осветительные ракеты. Но тем не менее, практически ни один день не обходился без потерь. Один, два, а то и три бойца отправлялись в тыл или закапывались в наспех вырытой товарищами неглубокой могиле. Еще была возможность похоронить всех погибших.

В один из дней, после обеда, с немецкой стороны наступила неожиданная, непривычная тишина. Народ насторожился, но до вечера ничего не случилось. Ночью только обычные ракеты, да дежурные пулеметные очереди, напоминающие русским, что доблестные солдаты фюрера на своих постах не спят. А с утра опять тишина. Загадка разрешилась просто.