– Вы хотите сказать: послание адресовалось вашему мужу? Недоброжелатель (если он был) заранее изучил ваши привычки и знал, что ящик откроет именно Михаил Юрьевич?
– Не знаю, однако письмо и впрямь адресовалось ему. А я его прочла чисто случайно.
– Что там было?
– Да ничего особенного. Просто открытка. Обычная, почтовая. Какие во всех туристических местах продают. По пять штук за один евро, знаете? Вот и на той изображен был какой-то средневековый европейский городок. Судя по архитектуре, немецкий. Во всяком случае, стиль готический. Я сперва думала: очередная реклама – трюк турфирмы – и карточку перевернула. А там марка наклеена. Наш почтовый адрес, от руки написан, все честь по чести, имя получателя, по-русски: Нетребину Михаилу Юрьевичу – и короткий текст. Тоже от руки, несколько слов, я их накрепко запомнила. Всего пять слов. Что-то вроде стиха: «Твой черед. Настал твой год».
– Твой черед, настал твой год, – автоматически повторил за ней я, – действительно, легко запомнить.
Женщина усмехнулась совсем невесело:
– Особенно если увидишь, какой эффект вызывают эти, в общем, невинные слова.
– Да? Ваш муж испугался?
– Очень! Он как раз уже завел машину. Я подсела к нему, протянула открытку. Он взял, прочел, перевернул, увидел картинку – и буквально переменился в лице. Аж побелел весь. Знаете, в старых романах было выражение: будто пораженный громом. Вот и его будто оглушило. Словно граната разорвалась. Я Мишу спрашиваю, сначала со смехом: что, мол, такое случилось? – а он молчит. Я снова, уже с тревогой: «Миша, Миша!» И тут он очнулся да как заорет на меня: «Ты почему читаешь чужие письма?! Да кто тебе дал право?!» Ну и всякую такую вашу мужскую ересь несет. Когда вы на слабых да на женщинах свои неудачи и тревоги вымещаете.
«А вы, дамочка, оказывается, феминистка», – с усмешкой подумал я, но со своими комментариями в ее рассказ встревать не стал.
– А потом он взял открытку, со злобой смял ее, но ему показалось мало, и тогда он выскочил из машины, порвал на мелкие кусочки, сжал в кулаке, добежал до ближайшего мусорного бака, бросил в него. И только после пробежки, выпустив пар, хоть немного успокоился. Сел за руль, громко сказал: «Будем считать случившееся неудачной шуткой» – и больше мы никогда с ним происшедшее не обсуждали. Но я видела: ему как-то поплохело после происшествия. Он и без того дерганым был в последнее время – а тут совсем разнервничался. Иногда взглянешь на него, когда он думает, что никто не видит – а он сидит как истукан, весь бледный, на лбу бисеринки пота, а в глазах – ужас. А еще если до него неожиданно дотронешься, он весь аж дернется от страха – хотя всегда мужик был неробкого десятка – я и прикасаться к нему прекратила.
– Значит, сама роковая открытка погибла безвозвратно, – уточнил я. – А что вы про нее запомнили? Какой там город был изображен? Обычно ведь на туристических карточках название подписывают.
– И там оно тоже было, – кивнула дама. – Но не на лицевой стороне, не на самой фотографии, а на обороте, там, где текст и адрес, маленькими буквами. Я хоть увидела, да не запомнила. Что-то немецкое мне показалось. Или, может, бельгийское, голландское? Но вот что? Город мне совершенно незнакомый. Не Берлин, не Гамбург, не Нюрнберг.
– А вы говорите, на открытку была приклеена марка?
– Да, была. Какая-то тоже заграничная. Гашенная штемпелем.
– А почерк? Мужской, женский? Ручкой написано, карандашом, фломастером?
– Почерк, мне кажется, такой быстрый, размашистый, словно человек привык много писать. Но вот адрес – там, наоборот, каждая буковка отдельно, тщательно выписана: улица, город, страна. А мужчина писал или женщина, не могу вам сказать. Никакого впечатления у меня не создалось.
– А само послание? Как там? «Твой черед, пришел твой год»?
– «Твой черед, настал твой год», – машинально поправила гостья.
– Вы говорите, с мужем это не обсуждали?
– Нет.
– Даже не заговаривали?
– Нет. Я его слишком хорошо знаю. Понимала, что, если начну, наткнусь, как минимум, на приступ гнева.
– Но сама-то вы по поводу послания размышляли? Идеи, догадки появлялись?
– Размышляла – но ни до чего не додумалась. Кроме лежащего на поверхности, у мужа в жизни есть тайна, имеется могущественный враг, и Миша стал чего-то смертельно бояться.
– Может, кто-то у вас знакомый в Германии (Бельгии, Нидерландах) живет? Недоброжелатель?
– Я и в этом направлении думала. Без толку. – Все время внешне холодная и даже безучастная, она вдруг неожиданно добавила личностную оценку происходящего: – Извелась прямо вся. – Прозвучало немножко неорганично для ее ледяного аристократизма, слишком простонародно, зато искренне.
– А супруг ваш в тех краях бывал? Или, может, вы вместе с ним ездили?
– Он у меня все больше по экзотическим странам специализируется. Ювелир, знаете. Индия, Вьетнам, Таиланд, Колумбия, Венесуэла. Но летать туда он всегда старался через Европу. Через Франкфурт, иногда через Париж. Объяснял, что так удобнее, а потом какие-то интересы у него в Европе все-таки были, поэтому он там почти всегда на день-два задерживался. Или на пути туда, или на обратном. Но что за интересы и что он там делал – я ни малейшего понятия не имею.
Женщина в процессе разговора расслабилась. Мышцы уже не были столь напряжены, как вначале, руки спокойно лежали на коленях, дыхание стало ровным, скулы порозовели.
– Алина Григорьевна, – сказал я осторожно. – Вероятно, вам сказали, что я в своей работе использую определенные экстрасенсорные способы расследования…
– Я потому именно к вам и пришла.
– …поэтому я хочу попросить позволения посмотреть вас. Посмотреть ментально, я имею в виду. Я вас ни в коем случае ни в чем не подозреваю – однако вы, конечно, знаете, что память наша устроена странным образом. То, что напрочь, кажется, и безнадежно забылось – в подсознании на деле осталось. Какая-то незначительная деталь, которую вы увидели да всерьез не приняли, на деле вырастает в большую проблему.
– Что-то вроде сеанса гипноза, – понятливо кивнула гостья.
– Только безо всякого сна. Вы будете в здравом уме и полном сознании.
– Значит, сеанс черной магии с последующим разоблачением, – слабо улыбнулась Алина Григорьевна.
– Приятно иметь дело со столь культурным, начитанным человеком, – кивнул я. – Что ж! Я, со своей стороны, хочу заверить, что все, что я, так сказать, увижу в вас, останется строго между нами, это разглашению не подлежит и ни в коем случае не будет использовано против вас.
– Да уж, будьте добры.
– Дайте мне руку. Закройте глаза. Подумайте о предмете нашей беседы. О муже. Открытке. Прочих происшествиях.
Я не просто хотел выудить из клиентки больше деталей (кои и впрямь имеют свойство застревать в подсознании). В ходе нашей с ней беседы мне показалось, что она со мной не до конца искренна. Точнее, что есть у нее по отношению к собственному супругу определенные угрызения совести. Чтобы проверить догадку, я и собирался заглянуть в ее мозги. К тому же если бы она вдруг отказалась от «сканирования», я бы мог с чистым сердцем, в свою очередь, отступиться от дальнейшей работы с нею. А я в данном случае предчувствовал долгую, сложную, а может, даже опасную возню.
Однако она согласилась на сканирование – и, взявшись за гуж, негоже было говорить, что не дюж. Я подошел к ней, сел в пустое кресло рядом, принял ее руку и постарался на пару минут стать ею.
Поразительно! Когда б люди знали, сколь глубоко я могу проникать в их ментальные тайны, они бы, я думаю, никогда б не давали мне согласия на прочтение их душ. Но народ то ли относится к процедуре несерьезно, как к игре, то ли не верит в мои сверхспособности и поэтому дозволяет заглянуть к ним в нутро с легкостью необыкновенной.
Вот и Нетребина. Прикрыла глазки, протянула ручку – и отдалась мне. В духовном смысле, естественно. Однако я подобное проникновение считаю более интимным, более глубоким, что ли, чем любой физический, физиологический контакт. И, может быть, напротив, хорошо, что дамочки, мои клиентки, о подобном не задумываются – иначе вряд ли кто-то из них позволил мне проделывать с ними такие кунштюки. А с Алиной проникновение оказалось столь глубоким, как редко бывает – видимо, сыграла свою роль наша предварительная беседа, в ходе которой я осторожно, кругами, подбирался к ней. Впрочем, свою последнюю мысль я додумать не успел. С головой погрузился в чужие.
