Пролог
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
Я слушаю рокоты сечи И трубные крики татар.
Я вижу над Русью далече Широкий и тихий пожар.
А. Блок
Пролог
Из Кремля их повезли по Никольской улице Великого посада. Большая телега, которую тащили две низкорослые лошади, была окружена конными дружинниками великого князя Московского. В ней находились двое, руки у обоих были связаны за спиной. Один — молодой, угрюмо насупив рыжевато-белесые брови, сидел недвижимо, светлые глаза его, казалось, застыли. Второй — в годах, со свалявшимися седыми волосами и бородой, тревожно вертел головой по сторонам, бросая на стоявших вдоль улицы людей растерянные взгляды.
На Кучковом поле, куда наконец дотащилась телега, высился свежесрубленный помост. Вокруг него стояла конная и пешая стража в темных кафтанах и блестящих шлемах с высокими навершиями, с мечами в ножнах и копьями в руках. По всему полю пестря разноцветными одеждами толпился московский люд: бояре и боярыни в опашенях [1]и летниках, ремесленники и торговцы в зипунах и кафтанах, бабы в сарафанах и душегреях, монахи в рясах и нищие.
На небе клубились тяжелые осенние тучи, моросил холодный дождь. Было серо, пасмурно и тоскливо. Народ замер в тягостном, настороженном молчании. Такого на Москве еще не бывало. Впервые на миру, на людях должна свершиться казнь. И не каких-то там разбойников-душегубцев, а одного из первых бояр московских — Ивана Васильевича Вельяминова, сына последнего московского тысяцкого, главы московской земщины Василия Васильевича, который умер несколько лет назад. Второй осужденный — Некомат, сурожанин [2], богатый московский купец, друг покойного тысяцкого. Великий князь Московский Дмитрий Иванович обвинил их в измене и приговорил к смерти.
И вот на Кучковом поле появились великий князь и его брат Владимир Андреевич Серпуховский с ближними
боярами. Велено было начать казнь. Некомата повели первым. Он шел, не сопротивляясь, едва передвигая ноги, в одной разодранной до пояса рубахе и дрожал от холода и страха. До самого помоста Некомат кое-как держался, но когда поп торопливой скороговоркой отпустил ему грехи, а подручные палача взялись натягивать на его голову мешок, заскулил на все поле, громко и протяжно. Раздался глухой удар топора, плаха окрасилась кровью...
Пришел черед Ивана Васильевича. Он шагал в окружении княжеских дружинников, высоко подняв голову, глаза его не отрывались от плахи. Быстро взошел на помост, оттолкнув плечами стражу, закричал громко:
Не за свою обиду я крамолу против князя Дмитрия ковал! Не потому, что не дал мне Дмитрий стать по праву московским тысяцким, когда преставился мой батюшка!..
На него набросились несколько человек, схватили, поволокли к плахе. Народ зароптал, в разных концах Кучкова поля заголосили бабы, толпа пришла в грозное движение. Стражники обнажили мечи, выставили копья.
На какой-то миг Вельяминов уже у самой плахи снова сумел вскочить па ноги, истошно воскликнул:
За права и вольности ваши, москвичи!..
Его повалили на помост, прижав лицом к доскам, крепко держали, пока поп читал молитву. Но, когда стали надевать мешок, он опять успел выкрикнуть :
За вас, москвичи, смерть принимаю!..
И тут какой-то чернобородый монах в надвинутом на глазах капюшоне, проскочив между двумя стражниками, вдруг ринулся к помосту...
Я с тобой, Иван Василич!
Богатырского сложения дружинник метнулся за ним, тяжелая рука камнем упала на плечо чернеца, схватила его, будто мальчонку.
Не дурствуй, отче, так и голову потерять можно.
Держи его крепко: должно, лазутчик вельяминовский! — заметил второй воин с большим шрамом через всю щеку. Но богатырь, что схватил чернеца, шепнул ему в самое ухо: «Беги, отче!..» — и незаметно оттолкнул в толпу...
Сверкнул взнесенный в руках палача топор — и окровавленная голова Ивана Васильевича Вельяминова скатилась на помост.
Отовсюду послышались негодующие возгласы, жалостливые восклицания, громкий женский плач.
Часть первая
ГЛАВА 1
Уже совсем рассвело, когда Федор выехал к берегу Оки. Под утренним ветерком шумел лес, в лучах солнца серебрились на листьях капли дождя. Барабанил по мокрой коре дятел, заливалась иволга. Река неслышно плескалась
опустынный берег, поросший ивами. Крутой склон не позволял спуститься к воде, а брод, которым дозорные вчера переправились через Оку, лежал дальше, вниз по течению.
Конь устал, не слушал поводьев. Всадник нехотя спешился, отпустил подпругу, засыпал из переметной сумы в торбу овес. Лишь после этого снял шлем и мокрый после ночного ливня кафтан, насухо вытер меч и кинжал. Не спеша развесил сушить на кусте орешника одежду, покусывая травинку, присел на поваленную буреломом сосну. На душе у Федора было неспокойно.
Накануне под вечер они с напарником видели ордынский отряд с проводником — боярином рязанским. Встревоженные порубежники решили разделиться — старший по дозору направился в разведку на полдень, Федор должен был возвратиться в Коломну, чтобы предупредить воеводу об ордынцах. Дозорные были из сторожевой станицы, которая несколько дней назад покинула город.
Минуло два года после Куликовой битвы, в которой русские рати под началом великого князя Московского Дмитрия Ивановича разгромили полчища Золотой Орды, возглавляемые Мамаем. По всем южным рубежам Московского княжества стали воздвигаться сторожевые укрепления — заслоны от набегов врагов. В острогах за частоколами и рвами располагалась дозорная стража. Два раза в месяц, не глядя на зной, мороз, распутицу, открывались ворота острогов, выпуская сторожевой отряд в тридцать-сорок конных воинов. Разбившись по двое, они направлялись нести порубежную службу. Иногда скрытно переправлялись через Оку — на правом берегу реки уже начинались земли великого княжества Рязанского, соперника Москвы,— это было связано с риском и доверялось только храбрым, надежным людям. Таким считался и порубежник Федор. Где только не приходилось ему сражаться с ордынцами! Под Булгарами, на Пьяне и Воже, с Мамаем на Куликовом поле. В Коломне, через которую лежал путь Федора, когда возвращался после Куликовской
битвы, он узнал, что в острог набирают охочих людей служить на порубежъе, да там и остался...
Отдохнувший конь зарысил вдоль берега, который становился более пологим. Пепельно-серые лишайники соснового бора сменились зеленым травяным ковром в ельниках. За ними, в крутой излучине,— брод. Однако Федор не торопился спускаться к воде — враги могли выйти к той же переправе. Только когда убедился, что берег безлюден, направил коня в Оку.
Жеребец зашлепал но мелководью и остановился — почуял глубину.
Малость проплыть надо,—ободряюще похлопал коня по холке Федор, но тот лишь настороженно косился на всадника и переминался с ноги на ногу.
Э-гей! Пошел! — Порубежник хлестнул жеребца плетью. Вздрогнув, тот запрядал ушами и рванулся вперед.
На другой стороне Оки Федор почувствовал себя увереннее — здесь начиналась Московская земля.
«Ежели ничего не случится, заполдень буду в Коломне...» — подумал он, въезжая в чащу.
По мере того, как порубежник удалялся от реки, лес вокруг становился все мрачнее и глуше. Дубы и ели, росшие вперемежку, тесно переплетались в вышине ветвями, и на земле царил полумрак. Лишь местами болотистые низины с чахлыми березками и черной ольхой разрывали дебри, и солнце, которое уже высоко взобралось на небо, отражалось в стоячей воде. Одно неосмотрительное движение в сторону — и быть беде!..
Настороженно прислушиваясь, порубежник думал о встрече с врагами. Что, если ордынцы готовятся к нашествию, и передовой отряд направлялся к Оке разведать броды для переправы? Тогда от Федора и его напарника будет зависеть судьба многих русских людей...
