— Главное, — говорит, — Дорогу найти и всем указать.

— Чего-чего? — спрашивают въедливые профессора.

— Дорогу найти, — невозмутимо отвечает Лешка, — Раньше-то все дороги вели к коммунизму. Так? Сейчас, вроде бы, к капитализму. А куда на самом деле — неизвестно. Так? Вот и надо ее найти, определить, так сказать, и всем разобъяснить. — переглянулись профессора, пожевали губами — да, мало ли что? Хоть сейчас, вроде, и не те времена, а вдруг что? Да, и старенькие они уже, так что не переживут ежели что. И поставили на всякий случай четверку.

К самой же защите Лешка готовился еще более тщательно — он не только помыл шею и побрился, но и — это больше всего поразило Куньку, — проснулся ни свет ни заря. Лешка так рано вставал только раз в жизни — когда шел первый раз в первый класс.

— Леша, ты не заболел ли часом? — спросонья забеспокоилась Люська.

— Да, что ты говоришь!? — беззлобно огрызнулся Лешка, — Ты, чай, не забыла, что у меня сегодня защита? — Люську как ветром сдуло с дивана. Она метнулась на кухню, загремела кастрюлями и скоро до Лешкиного тонкого с утра обоняния долетел нежный аромат яичницы. Войдя в кухню, Лешка не без глубокой внутренней радости увидал рядом со сковородкой граненый стопарик с холодной водочкой — сразу стало ясно, что защита кандидатской диссертации действительно близка:

— Леша, прими, не ради пьянства, а чтобы волнение побороть. — Люська умоляюще посмотрела на мужа, — Я ить специально узнавала — ну, многие так делают перед защитою. Прими, не томи душу.

После завтрака появились Ватруш с Кунькой. Правда, они вошли в квартиру разными путями, но почти одновременно. Лешка даже как-то не сразу сообразил

— новый какой-то запах. А откуда ему было взяться-то? Серой воняет — так Лешка знает как. Не первый раз черти у него в гостях. А тут как на грех еще более душистое, от чего лешкины внутренности наружу выворачивает. Лешка даже думать начал, что это все у него от волнения — защита все-таки. Но Ватруш успокоил: увидел, как Лешка носом из стороны в сторону водит, так сразу за плечи обнял:

— Ты, Петрович, пойми нас правильно. Мы узнали, что многие ученые — люди несознательные. Во время защиты уходят из зала, не слушают, голосуют черти как! Так вот мы и решили у дверей Куньку поставить. Это от него так круто пахнет.

— А-а-а…— удивленно протянул Лешка и на всякий случай закрыл нос.

Когда пришли в зал заседаний, Ватруш сразу же послал Куньку на самый верхний этаж института. И список членов совета дал, чтобы, значит, Кунька обошел их всех и на заседание пригласил. Кунька хоть и ехидный, но исполнительный. Заходит к одному, другому и говорит:

— Здравствуйте, я Кунька! Приглашаю, — говорит, — Вас на защиту.

А профессор и слова в ответ вымолвить не может. Вылетает из кабинета, зажавши нос, и бегом по коридору. А Кунька-злодей сзади топает и все смотрит, чтобы нигде не задержался. Не прошло и получаса, а Кунька уже всех собрал и сам встал на часах, у двери. Хорошо догадался дверь поплотнее закрыть, а то вместо защиты пришлось бы скорую вызывать.

Вышел Лешка к доске, стоит, опершись на толстую диссертацию — ее черти у кого-то стащили, — и улыбается. Секретарь совета документы лешкины вслух зачитывает, а Лешка слушает и ушам своим не верит: он, оказывается, и лауреат, и почетный член, и дипломант… Короче, черти что и кое-что с боку.

Все косятся на Лешку, на его толстую диссертацию — все-таки, весомый вклад в науку, — килограмма три-четыре, не меньше.

— Может, — председатель совета аж со своего места поднялся. То ли ему стало неудобно сидеть, когда рядом живой классик стоит, то ли ноги затекли, то ли, опять-таки, черти что подстроили, — Сразу голосовать будем? — а сам на дверь косится.

— Все ясно, — раздалось в зале, — Что ж мы, не понимаем, что ли? — тут же и проголосовали. Единогласно! Лешка в самом конце долго расшаркивался, кланялся, обещал у них же еще и докторскую диссертацию защитить. Всех приглашал на банкет, но профессора вдруг почуяли, что в коридоре Куньки-то нет, — а чего ж ему там просто так стоять, ежели и так проголосовали? — и тут же все потянулись к выходу.

Многие жали руки, поздравляли и говорили, что такой прекрасной защиты они не помнят. Но все как один отказались идти на банкет, и все косились на дверь и настороженно принюхивались.

Лешка не очень расстроился, что профессора не пришли к нему домой на банкет — итак места мало. Зато друганы все как один — кто с поллитрой, кто с закуской — повеселились от души. Даже новый русский в красной фуфайке пришел и весь вечер приставал к молоденькой чертовке.

Расходились почти что под утро, наплясавшись и напившись досыта. Ватруш все пытался затянуть «Эх, дубинушкой, ухнем!», но никто его не подтягивал. И уж когда все разошлись, Лешка счастливый и усталый уснул совсем рядом с диваном.

Лешка сидел за столом и радостно икал. После вчерашнего банкета в голове слегка шумело — черти постарались на славу. И угощение было что надо, и все другое не уступало. Даже Кунька, свалившийся под стол по старой привычке, и тот праздник не испортил.

— Послушай-ка, Ватруш, — Лешка наклонился над столом и хитро подмигнул, — Пока мы там все меня защищали, у меня мысль родилась. Очень даже длинная. Не поверишь! У меня вообще после защиты вроде как в голове просветлело!

— Ну, Петрович, не томи старого черта, — Ватруш тоже наклонился к Лешке поближе.

— А мысль такая — не поеду я к вам туда. За ненадобностью. — Морда у черта сразу же скисла, — А че ты киснешь? Мы же все можем обговорить здесь. На троих. — Ватруш удивленно оглянулся, — Ты не понял, — Лешка самодовольно хмыкнул, — На троих: ты, я и банка «жигулевского».

На столе сразу же появилась трехлитровая банка с пивом, небольшая горка сушеной воблы и сушки с солью. Лешка даже крякнул от удовольствия.

— Так вот, — Лешка сделал паузу, — У вас там котлы прохудились? Смола да вода стали на костер выливаться, да? — черт в ответ согласно кивнул головой, — И заменить их нечем? И наказание нельзя изменить? — черт испуганно охнул:

— Как же так, изменить? Как же можно? Положено кипеть в смоле — кипи. Положено тонуть — тони. А, ежели, гореть в огне — гори. А чтобы менять, такого у нас не предусмотрено…

— Нет, — Лешка горестно вздохнул, — Не коснулась вас еще по-настоящему перестройка. Ты посмотри как у нас: ежели инженер — иди торгуй в ларек; ежели ученый — иди разгружай баржи или вагоны; а ежели, скажем, новый русский — так носи свой красный пинжак. Правда, лучше бы некоторым из них сменить этот самый пинжак на серую фуфайку с номером, ну, так это можно и после…— Лешка в задумчивости стучал воблой по столу, — Так вот. Я так думаю, ежели наказание отменить нельзя, а нельзя и изменить его, так и не надо этого делать…

— Какая глубокая мысль! — подала голос с дивана Люська, — Нет, не даром тебя все друганы уважают. Ты у меня талантливый!

— Ты лучше помолчи, Люсенька, не сбивай меня с мысли. — Лешка отхлебнул из стакана, — Так я что думаю, самые худые котлы можно было бы и остановить, как бы на капитальный ремонт. До лучших времен. А вот к остальным очереди организовать. А чтобы паника не возникала, у всех на руках номера написать. Народец-то у нас привычный в очередях стоять, а экология несомненно улучшиться. — Ватруш аж застонал в ответ.

— Какая мысль! — Ватруш махнул лапой и из воздуха вдруг появилась записная книжка. Он ловко подхватил ее и начал что-то лихорадочно в нее записывать. Похоже, лешкина мысль ему крайне понравилась. — Петрович, а есть ли еще мысли, а?

— Есть. — Лешка поскреб щетину, — У кандидата наук не может быть отсутствия мыслей. Если, правда, он настоящий. М-да. Так вот моя вторая мысль. Я бы даже сказал, серьезное рационализаторское предложение. Насколько я знаю, одним грешникам положено гореть, а другим кипеть в смоле или еще где. — Ватруш согласно кивнул головой — что положено, то положено. — Так вот, тех, кому положено гореть, нужно использовать как дрова. Тогда и древесину сохраните дефицитную, и еще часть огненных мест можно будет ликвидировать. — Ватруш быстро записывал мудрые лешкины мысли и только изредка согласно мычал и кивал головой.