Она стала карни в пятнадцать, двадцать восемь лет тому назад, и никогда не искала для себя другой жизни. Ей нравились бесконечные переезды, свобода, люди ярмарочного шоу.

Впрочем, иногда ей надоедало предсказывать судьбу, надоедала безграничная глупость тех, кто приходил в ее шатер. Она знала тысячу способов задурить голову этим лохам и еще тысячу убедить любого из них (после того, как он уже расплатился за прогноз на будущее, составленный на основе линий на ладони) раскошелиться еще на несколько долларов, благодаря которым он мог узнать некие важные нюансы, упущенные в первом прогнозе. Легкость, с которой ей удавалось манипулировать людьми, раздражала Зену. Она убеждала себя, что все делает правильно, что это всего лишь лохи – не карни, то есть не настоящие люди.

Изредка она подумывала над тем, чтобы бросить предсказывать судьбу. Она могла найти партнершу, женщину, которая ранее гадала по ладони. Сие означало, что придется делиться прибылью, но Зену это не волновало. Ей принадлежали два популярных аттракциона, и за год, за вычетом налогов, она зарабатывала больше, чем полдюжины лохов, которые приходили сюда, чтобы потратить свои денежки. Но она продолжала изображать цыганку, чтобы делать хоть что-то: не относилась к тем женщинам, которые могли сидеть сложа руки и наслаждаться бездельем.

К пятнадцати годам у нее уже была хорошо развитая женская фигура, и свою карьеру в ярмарочном шоу она начала, танцуя канкан. И теперь, когда ее уж совсем доставала роль мадам Зены, она подумывала о том, чтобы открыть свое танцевальное шоу. И даже самой выйти на сцену. Почему нет?

Ей было сорок три, но она знала, что еще может возбуждать похотливых лохов. Выглядела она на десять лет моложе. Темно-каштановые густые волосы не тронула седина. Они обрамляли красивое, без морщинок лицо. И глаза у нее были редкого, фиолетового цвета. Давным-давно, когда она танцевала, у нее была фантастическая фигура. Зена ее сохранила благодаря диете и физическим упражнениям. Природа пошла ей навстречу и в другом: большая грудь с годами не обвисла под собственной тяжестью.

Но, даже представляя себе возвращение на сцену, Зена понимала, что это не для нее. Канкан был всего лишь иным способом манипулирования лохами, то есть в принципе ничем не отличался от предсказания судьбы. А ей хотелось чего-то другого. Оставалось только придумать, чего именно.

Ворон шевельнулся, ударил крыльями, оборвав ход ее мыслей.

В этот самый момент Конрад Стрейкер вошел в шатер. Сел на тот стул, который всегда занимали лохи, по другую сторону стола от мадам Зены. Наклонился вперед, на лице читалась озабоченность.

– Ну?

– Опять пролет, – ответила Зена.

Он наклонился еще ближе.

– Ты уверена, что мы говорим об одной и той же девушке?

– Да.

– Она была в сине-сером свитере.

– Да, да, – кивнула Зена. – И билет она получила от Призрака.

– Как ее звали? Ты выяснила?

– Конечно. Лаура Олвайн.

– Имя матери?

– Сандра. Не Эллен. И Сандра – натуральная блондинка, не брюнетка, какой была Эллен. Темные волосы и глаза Лаура, по ее словам, получила от отца. Мне очень жаль, Конрад. Я выкачала из девушки много информации, предсказывая ее судьбу, но нет ни малейшего соответствия тому, что ты ищешь. Ни малейшего.

– Я был уверен, что это она.

– Ты всегда уверен.

Он посмотрел на нее, и постепенно лицо его налилось кровью. Перевел взгляд на стол, ярость Конрада нарастала, словно структура дерева окончательно вывела его из себя. Он ударил кулаком по столу. Второй раз. Сильно. Ударил полдесятка раз. И продолжал ударять. Шатер наполнился грохотом его яростных ударов. Он тяжело дышал, потел, его трясло. Глаза остекленели. Он начал ругаться, слюна полетела через стол. Из его горла доносились странные, звериные звуки, и он продолжал дубасить кулаком стол, словно живое существо, которое чем-то сильно насолило ему.

Зену этот эмоциональный взрыв не удивил. Она привыкла к его приступам маниакальной ярости. Все-таки два года была его женой.

В ту грозовую ночь августа 1955 года она стояла под дождем, наблюдая, как он едет на карусели, вращающейся в обратную сторону. Выглядел он таким красивым, романтичным, ранимым, что в ней заговорили и животный, и материнский инстинкты. Зену потянуло к нему, как не тянуло ни к одному мужчине. В феврале следующего года они катились на карусели вместе, но уже как положено.

А через две недели после свадьбы Конрад из-за чего-то пришел в ярость и ударил Зену. Не единожды. Ее это изумило до такой степени, что она не защищалась. Потом он ужаснулся содеянному. Плакал и молил о прощении. Она решила, что этот случай – исключение, а не обычное поведение. Тремя неделями позже он, однако, снова напал на нее, и дело закончилось многочисленными синяками. Еще через две недели, охваченный приступом ярости, он опять попытался ее избить, но теперь уже она была начеку. Врезала ему коленом по яйцам и так исцарапала ногтями лицо, что он отступил. И потом решительно пресекала попытки Конрада пустить в ход кулаки.

Зена изо всех сил старалась сохранить семью, несмотря на взрывной характер мужа. Она словно жила с двумя Конрадами Стрейкерами: одного боялась и ненавидела, второго любила. Первого Конрада отличала жажда насилия, он был непредсказуем, как зверь, склонен к садизму. Второй был добрым, заботливым, обаятельным, отличным любовником, умным собеседником, большим выдумщиком. Какое-то время Зена верила, что любовь, терпение и хорошее отношение могут изменить его. Рассчитывала, что пугающий мистер Хайд полностью исчезнет и в Конраде останется только хороший доктор Джекиль[6]. Но чем больше любви она дарила ему, тем чаще он стремился наброситься на нее с кулаками, будто хотел доказать, что не достоин этой любви.

Она знала, что он презирал себя. Неспособность нравиться себе и жить в мире с собственным разумом, раздражение, вызываемое ненавистью к себе, – вот что являлось причиной его приступов дикой ярости. Что-то чудовищное случилось с ним в стародавние времена, когда его характер только формировался, эта детская трагедия оставила слишком уж глубокие раны, и ничто, даже любовь Зены, не могло их затянуть. Какой-то ужас из его далекого прошлого, какое-то происшествие, за которое он чувствовал ответственность, каждую ночь вызывало у него кошмарные сны. Чувство вины ярким пламенем горело в нем год за годом, превращая в золу, кусочек за кусочком, сердце. Много раз Зена пыталась узнать секрет, который терзал душу Конрада, но он всегда боялся что-либо ей рассказать, боялся, что правда оттолкнет ее и она отвернется от него. Зена заверяла его, что ничего такого не будет, что бы он ей ни рассказал. Зато ему станет гораздо легче, если он наконец-то откроет кому-то душу. Но он так и не смог на это пойти. Зена узнала только одно: событие, воспоминания о котором преследовали его, произошло в канун Рождества, когда ему было двенадцать лет. С той ночи он переменился. День за днем становился более мрачным и склонным к насилию. На короткое время, после того как Эллен родила ему столь желанного ребенка, пусть и со значительными отклонениями от нормы, отношение Конрада к себе стало меняться в лучшую сторону. Но после того, как Эллен убила ребенка, Конрада еще глубже затянуло в трясину отчаяния и ненависти к себе, и, похоже, вытащить его из этой психологической трясины уже никто не мог. Поэтому, после двухлетней борьбы за сохранение семьи, устав от жизни в постоянном страхе перед очередным приступом ярости Конрада, Зена пришла к окончательному выводу, что развод неизбежен. Она от него ушла, но они остались друзьями. Некоторые связывающие их узы не порвались, но оба понимали, что на совместную счастливую жизнь рассчитывать не приходится. Она проехала на карусели, которая крутилась в обратную сторону.

И теперь, наблюдая, как вымещает Конрад свою ярость на столе, Зена осознала, что вся ее любовь к этому мужчине переродилась в жалость. Страсти к нему она более не испытывала, только печаль.