— Я так не думаю, — глухо отозвался Михаил Александрович, сжав зубы — слова Арчегова жгли хлыстом по оголенным нервам. До ломоты зубов было больно от чувства собственной беспомощности.

Военный министр словно не видел страданий монарха и тем же резким голосом безжалостно крушил «песчаные замки», которые они тут возвели, дожидаясь его приезда.

— А другая половина из этих хозяев что делает? — с ехидцей в голосе осведомился Фомин у Арчегова.

— Большая часть на Украине бузит, атаманы всякие там косяками ходят. На Тамбовщине мужицкое восстание занимается, да по всей России то там, то тут богатые мужички в крепкие ватаги сбиваются. Только ты, Семен Федотович, не обольщайся — сейчас они за нас не встанут, наоборот, супротив воевать будут. И лозунг у них соответствующий имеется — бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют!

— Если волк люто грызет твоего врага, то это не значит, что он стал твоим другом! — Шмайсер делано рассмеялся.

— А еще десять миллионов?

Михаил Александрович спросил с интересом — даже такой утрированный социально-политический расклад вызвал у него любопытство.

— Половина — горожане, мещане, священники, либеральная интеллигенция — те за нас, ибо уже вкусили всех прелестей совдепии. Но помогать они не будут, не надейтесь. Террор их многому научил, они в тряпочку помалкивать горазды. А вот другая половина есть аппарат Советской власти, весьма эффективный. Намного лучше того, что мы имеем здесь! В плане жесткости и жестокости, я хотел отметить. И весомую часть его составляют евреи, которые раньше находились в загоне, за «чертой оседлости». А потому стоять за свою власть они станут крепко.

— Это сто миллионов, но в империи без малого было 170, если мне память не изменяет.

— Думаю, Мики, уже на пять миллионов меньше!

Арчегов явственно скрипнул зубами, сжал кулаки. Он припомнил одно циничное высказывание, что смерть одного человека — это трагедия, а миллионов — статистика.

— И Мировая война лепту внесла, а за Гражданскую и говорить не хочется. Сто миллионов под Советами, это я навскидку назвал. Миллионов 25 на Польшу, Финляндию, Прибалтику и Бессарабию приходится. Эти однозначно враги империи, так что их независимость легче признать, чем воевать еще и с ними. Миллионов 12 в Закавказье, и, за исключением армян, грузины с азербайджанцами нам враждебны.

— Имеется еще 28 миллионов, — подытожил Шмайсер и начал обстоятельно делать свои собственные выводы, как бы переняв эстафету у военного министра. — Из них 20 миллионов на нашей территории, как минимум шесть настроены вражески, оставшиеся есть инородцы Туркестана. Которым, как я понимаю, гражданская война до лампочки, лишь бы соседа ограбить можно было. Так ведь?

— Верно. Мы имеем не больше 14 миллионов лояльного в той или иной мере к нам населения. А потому потерпим поражение, пусть после долгой и упорной борьбы. Наши возможности просто несопоставимы с коммунистами. Так что, воленс-ноленс, но мы сейчас должны выработать стратегию на будущее. И если ошибемся, господа мои хорошие, то винить нам уже будет некого! Сами виноваты!

Арчегов замолчал, положил на стол ладони и нахмурился. Усмехнулся непонятно чему краешком рта и глухо произнес:

— Вы уж меня простите, но от такой жизни я давно озверел. Только с канскими партизанами разобрался, пока снег стоит, да на бронепоезд. А тут с колес и сразу к вам — жену не видел, маковой росинки во рту не было. А вы мне планы суете. Спору нет, Семен Федотович, Генштаб должен о таких вещах заблаговременно думать… Но дай хотя бы сутки на роздых, ноги еле таскаю… — Арчегов просительно улыбнулся и медленно повернулся к Михаилу Александровичу. — Совсем забыл, ваше величество, поздравить тебя с единодушным решением Сибирского Земского собора!

— Константин Иванович, — на этот раз перебили уже генерала, — его решения во многом были заранее предопределены…

— Нет, государь, через три дня все будет не так, по крайней мере, я надеюсь на это.

— Генерал Миллер добьется согласия Земского Собора Северного края, — Шмайсер улыбнулся белыми, как снег, зубами. — В этом нет ни малейшего сомнения. Ни у кого!

— Нужно три соборных решения, не меньше, а Деникин проволочку чинит! — Арчегов снова заговорил напористо и резко. — В Москву поедет сибирская делегация, от Севера тоже будет генерал, но нужен представитель Юга. Учитывайте — нам месяц дороги предстоит, никак не меньше, хоть большевики гарантируют свободный путь и всяческое участие с помощью.

— Не знаю, что там будет! Ошарашил ты меня этим решением, — Фомин встал с кресла, немного прошелся, разминая ноги. Подошел к Арчегову сзади, положил на золотые погоны широкие мужицкие ладони с корявыми узловатыми пальцами. — Ты что задумал, Константин Иванович? Правду говори! Вологодский, Михайлов и ты — слишком представительная делегация, чтобы продлить перемирие, которое большевики сами и нарушат, как пить дать, не пройдет и месяца. Зачем нужна эта поездка — отправим Гинса с Пепеляевым да генерала из резерва!

— Нет, — наотрез отказался Арчегов. — Я должен ехать сам, и премьер, он коренной сибиряк. И Михайлов — сын революционера. Я желаю только одного: чтоб поляки напали на красных по нашему приезду в Белокаменную. Тогда большевики начнут с нами реальные переговоры, для того и нужна представительная делегация. Серьезная, с письменным одобрением его величества любого нашего соглашения с большевиками.

— Это еще зачем? — удивленно выдохнул Михаил Александрович. — И как понимать слово «любое»?

— Даже признание Совдепии, заключения мира с ней на год, обмен полномочными представительствами, немедленное заключение с ними тайного соглашения…

— Твою мать! — только и сказал Фомин.

Шмайсер непроизвольно привстал со стула, а Михаил Александрович отшатнулся.

— Не торопитесь метать громы и молнии, — быстро сказал Арчегов и предупредительно поднял руки, как бы защищаясь. — Я сейчас вам расскажу, что я тут надумал. Если не ошибся в расчете и мы дружно провернем это дело, то тогда, по крайней мере, у нас появятся серьезные шансы. Поймите одно, нужно выиграть время! Потому что иначе война с большевиками закончится нашим неизбежным поражением! Но есть способ его избежать.

— Какой? — спросил Михаил Александрович, а Фомин со Шмайсером молчаливо и недоуменно переглянулись.

— Помочь большевикам начистить ляхам ряшку!

— Что?!!

На добрую минуту воцарилась тишина — собеседники с минуту пытались переварить безумное предложение, однако длительный процесс мышления был прерван дробным смешком Арчегова.

— Большевики грезят о мировой революции, и у них есть основания для таких надежд. В Баварии и Венгрии советская власть задушена, но угли пожарищ еще тлеют, и сильно. Могут вспыхнуть заново. Учитывайте, что Германия сильно недовольна навязанными ей Версальскими условиями. Там пороховая бочка, а мы им пошлем товарища Ленина со спичками. Большевики любят играть такими вещами!

— Ты в своем уме? — осторожно спросил Фомин.

— Конечно. Серьезных препятствий у Москвы ровным счетом два — белые и поляки. Потому мы должны показать, явственно показать Кремлю, что Сибирь воевать с большевиками не желает и готова заключить мир на приемлемых условиях. А если красные признают твой, Михаил Александрович, императорский титул, то ты, со своей стороны, предложишь начать переговоры о мире между всеми враждующими сторонами, признав право народов на самоопределение.

Арчегов усмехнулся, глядя на финальную сцену «Ревизора» — все трое так посмотрели на него, что сомнений у них не осталось: военный министр определенно спятил. И он жизнерадостно засмеялся.

— В чем причина такого непонятного веселья? — глухо спросил Фомин. — Чую, у тебя где-то подвох, а вот где? Пока понять не могу.

— Если мы дадим большевикам четкие гарантии, что полностью выходим из игры, и, более того, поможем им в возне с поляками, которые всегда враждебны России, то полдела будет сделано. Надо только все четко продумать, чтоб прокола не было. В Москве сидят не дураки и голым словам не поверят. Нужны наши конкретные действия.