— Когда приступаем?

— Прямо сейчас Жорж-младший и Люк пошли купить льна. Скоро вернутся. Вы с Никола можете взять эскизы к тебе домой и поработать там. А хочешь, оставайся здесь.

— Лучше здесь, — не раздумывая, ответил я.

Мне нравится на Верхней улице. Комнаты здесь светлее, чем у отца в доме, что притулился возле одной из городских башен, и просторнее, даже несмотря на станок. Мой отец — художник, и он не такой зажиточный, как Жорж. Он работает вместе со старшими братьями, а мне, младшему, некуда приткнуться.

И потом, здесь я рядом с ней. Правда, ей это, по-моему, безразлично. До недавней минуты она не проявляла интереса к мужчинам.

— А то рисуй у Алиеноры в саду, если погода позволит, — бросил Жорж через плечо, выходя из комнаты. — И под ногами у ткачей не будешь путаться. Из-за двух станков здесь тесновато.

В саду так в саду, хорошо бы еще Никола поменьше вился вокруг Алиеноры. Он не вызывает у меня доверия.

Не успел я о ней подумать, а она уже легка на помине, несет мне пива. Алиенора невелика ростом и довольно хрупкая. Все остальные члены семьи гораздо выше.

— Я здесь, Алиенора.

Она направилась ко мне, улыбка на губах, свежее личико, но запнулась о мешок с рисовальными принадлежностями, который я по глупости бросил посреди комнаты. Я успел ее подхватить, но большая часть пива выплеснулась мне на рукав.

— Dieu me garde, [11]— пробормотала она. — Извини. Куда пролилось? Надеюсь, не на рисунки?

— На рукав. Не беда. Подумаешь, пиво.

Она пощупана мой влажный рукав и, сердясь на себя, помотала головой.

— Не беда, — повторил я. — Сам виноват. Не расстраивайся. Обойдусь и без пива.

— Сейчас схожу за новым. — Не слушая меня, она заторопилась на кухню и через несколько минут вернулась с полной кружкой, на этот раз неся ее с осторожностью.

Пока я пил, она стояла рядом. У наших ног лежали рисунки. Я старался отхлебывать маленькими глотками, чтобы пиво не булькало в горле. Когда я с Алиенорой, мне кажется, будто я произвожу ужасно много шума — скриплю башмаками, клацаю зубами, чешу в затылке, кашляю и сморкаюсь.

— Расскажи мне эту историю, — попросила она.

Голос у нее тихий и мягкий. Так же мягко она ходит, поворачивает голову, берет что-то в руки, улыбается. Она вся такая чистенькая и аккуратненькая.

— Ты это о чем? — переспросил я. У меня голос не такой мягкий.

— О коврах. Ты знаешь историю дамы и единорога?

— Ах, это. Ну, на первом дама стоит у голубого шатра, на котором написано «À mon seul désir», — прочитал я медленно.

— «À mon seul désir», — повторила Алиенора.

— Лев и единорог держат стяги, знамена и штандарт с гербом Ле Виста.

— Эти Ле Висты — важные сеньоры?

— Думаю, да, раз заказывают такие шпалеры. Дама выбирает драгоценности из ларца и в следующей сцене их надевает. Потом идут три шпалеры, где дама подманивает единорога. В конце концов он положил передние ноги ей на колени и смотрит на свое отражение в зеркале. И на последней — она ведет его, держа за рог.

— А какая дама самая красивая?

— Та, которая кормит попугая. Это означает вкус, одно из пяти чувств. У ее ног сидит обезьянка и что-то грызет. Дама тут выглядит наиболее живой. Ветер треплет покрывало на ее голове. А единорог…

Алиенора облизала языком нижнюю губу:

— Она уже мне не нравится. Расскажи о других чувствах.

— Единорог смотрится в зеркало — это зрение, дама, касающаяся его рога, — осязание. Пока вроде ясно. Потом идет слух — дама играет на органе. А это… — Я вгляделся в рисунок. — Наверное, обоняние: обезьянка сидит на скамейке и нюхает цветок.

— А какой? — оживилась Алиенора. Она любит цветы.

— Не знаю. Похож на розу.

— Взгляни сама, красавица. — Никола стоял, прислонившись к косяку, и смотрел на нас. Он выглядел свежим и отдохнувшим, несмотря на вчерашнюю пьянку. «Небось в Париже не вылезает из таверн», — подумал я со злорадством. Вразвалочку он вошел в мастерскую.

— Ты, говорят, выращиваешь цветы, так что отличишь гвоздику от розы. Мои рисунки достаточно разборчивые. Не так ли, красавица?

— Не называй ее так, — не выдержал я. — Она дочь lissier и требует к себе почтительности.

Алиенора залилась краской — не то из-за фамильярности Никола, не то из-за моего заступничества.

— Как тебе мои картины, кра… Алиенора? — допытывался Никола. — Чудесные, n'est-ce pas?

— Эскизы, — поправил я. — Это эскизы ковров, а не картины. Кажется, ты забываешь, что они всего-навсего образцы, а окончательную работу будут выполнять другие — отец Алиеноры, ее брат, наемные ткачи. Не ты. На коврах сцены будут выглядеть иначе.

— Так же красиво? — хмыкнул Никола.

— Лучше.

— Я не вижу, что здесь можно улучшить. А ты?

Алиенора поджала губы. Скромность была ей больше по вкусу, чем бахвальство.

— Что ты знаешь о единорогах, красавица? — Лицо Никола приняло лукавое выражение, которое меня насторожило. — Рассказать?

— Они очень сильные, — ответила она. — Так сказано в книге Иова и во Второзаконии: «Роги его, как роги единорога; ими избодет он народы все до пределов земли». [12]

— А мне больше по нраву псалом: «А мой рог Ты возносишь, как рог единорога». [13]— Никола мне подмигнул.

Алиенора, казалось, его не слушала.

— Фу! — наморщила она нос.

Я тоже почувствовал тошнотворный запах, а следом за мной и Никола.

— Dieu au ciel, [14]что это? — воскликнул он. — Бочка с мочой?

— Это Жак Буйвол, — пояснил я, — красильщик, — делает краску из вайды.

— Вайда такая вонючая? Никогда не знал. У нас в Париже их красильни стоят за городской стеной, там, куда никто не ходит.

— У нас тоже, просто временами он наведывается в город. Запах въелся ему в кожу, но человеку ведь не запрещено заниматься своим ремеслом. Не волнуйся, он ненадолго.

— Эй, девчонка! — прогрохотал Жак Буйвол снаружи.

— Жоржа нет дома, — донесся до нас ответ Кристины. — Приходи в другой день.

— Мне нужен не он, а она — на минутку. Она в мастерской? — Жак Буйвол просунул косматую голову в дверь. От вони у меня заслезились глаза. — Привет, шельмец. А где дочь Жоржа? Она что, прячется от меня?

Алиенора юркнула за станок.

— Ее нет. — Никола наклонил голову набок и скрестил руки на груди. — Пошла купить мне устриц.

— А ты, часом, не врешь? — Жак предстал перед нами во всей красе. Он здоровый и пузатый, как бочонок, борода торчит клоками, а руки посинели от вайды. — Ты, вообще, кто такой, чтобы давать ей указы?

— Меня зовут Никола Невинный. Я нарисовал эскизы для новых шпалер.

— Ага, парижский художник. — Жак тоже скрестил руки и привалился спиной к косяку. — У нас тут не больно жалуют парижан, верно, Филипп?

Мне не пришлось отвечать, поскольку Никола меня опередил:

— Я бы на вашем месте ее не ждал. Я наказал ей купить самых сочных устриц — парижане других не едят. Боюсь, ей придется побегать. У меня нет особой надежды на ваш рыбный рынок.

Я взглянул на Никола с недоумением. Как ему только не боязно дерзить человеку в сто раз его сильнее. Хочет распушить хвост перед женщиной? Алиенора заерзала в своем укрытии, но он даже не взглянул в ту сторону. Может, она думает вылезти, опасаясь, что Никола наболтает всякой ерунды?

Жак Буйвол явно был ошарашен. Вместо того чтобы броситься на обидчика с кулаками, он прищурился:

— Твое?

Пристроившись рядом с нами, он принялся разглядывать рисунки на полу. Я едва сдержал тошноту.

— Красного больше, чем синего. Жоржу не стоит попусту терять время.

Он ухмыльнулся, оскалив зубы, и занес башмак над рисунком, где единорог положил ноги даме на колени.

— Жак, ты что такое творишь? — произнесла Кристина резко, так что Жак Буйвол похолодел и нога его застыла в воздухе. Потом он сделал шаг назад, и на его большом лице появилось робкое выражение, выглядело это довольно смешно.