Боль. Резь в глазах, пытающихся смотреть и наблюдать: движущаяся куча, бряцание металлического пояса, промелькнувшее лезвие… Ноющие руки, тянущиеся вперед, напряженные дрожащие пальцы – перед ней сверкающее лезвие ножа! Боль, от которой кружится голова. Она соскальзывает с плеча и подает на землю. Стражники ругаются, не заметив, как она покатилась к ножу, точно мячик, и спрятала его в тряпке, опоясывающей талию и бедра. Острые мысы ботинок вонзаются ей в бок. Смех, проклятья, ее поднимают… Все тонет в кровавой мгле…

И вот она снова здесь – в этой ловушке, где стены имеют глаза, где огни кружат, точно пыль на солнце, снова в этом месте, где невозможно спрятаться, но она пыталась укрыться, кружась в этом, сводящем с ума, свете, чувствуя, как в горле клокочет кровь. Саавик оглянулась и увидела, что она одна. Не двигайся, не сейчас, ни единого звука… нет, это было уже после, после того, что она сделала. Словно старая рана, болезненно охватил стыд. Сердце тяжело ухало, подгоняемое страхом, а сознание, казалось, охвачено плотным кольцом безумия. В далекой реальности кто-то кричал – голос, которого здесь не должно было быть. Она знала, что ей нужно отозваться, но с каждым шагом крик становился все пронзительнее, поглощая ее собственный голос, растаптывая ее… Все возвращалось назад. Стучали ботинки, звали голоса – смерть преследовала ее в этих звуках, в этих узких, освещенных мерцающими огнями лабиринтах… Пусть оно никогда не увидит меня… Пусть оно не услышит меня… Пусть оно…

Оно… Выжило!

Саавик вздрогнула, кровь застыла в ее жилах.

Это… Существовало. Оно все еще было здесь. И сейчас она почувствовало его присутствие рядом, оно ждало ее в темноте, в конце огненного лабиринта.

– Саавик! – приучая глаза к полумраку, Спок проходил коридор за коридором, не переставая звать девушку. В тусклом свете виднелись какие-то машины: канистры, измерительные приборы, генераторы шахт, находящиеся глубоко под землей и связанные с поверхностью подземными трубами. Он предпринял было попытку перейти через весь этот механический хлам, но тут же передумал: времени почти не оставалось, даже если бы тонкие лестницы и выдержали вес его тела. И еще что-то беспокоило Спока.

Справа, почти рядом, на высокой платформе, стоял смертоносный ящичек; еще несколько штук было нагружено на небольшую тачку, а внизу, внутри самой шахты, все еще светились квадратные ячейки, заряженные геотермальной энергией подземной коры. На этом месте коридор резко обрывался, а дальше было какое-то запустение и беспорядок, похожий на остатки колонии наверху; впереди чернело большое углубление, напоминающее огромную пещеру. Вдоль одной стены громоздилась целая свалка оборудования, какие-то непонятные механизмы, стеклянные колбы… а ниже – сплошной массой… тела.

Десятки тел. Таинственно застывшие, неестественно изогнутые, освещенные тусклыми мерцающими огоньками ячеек. Спок направился к ним, и сердце его практически остановилось. Он внезапно понял, что именно увидит в ячейках, когда подойдет поближе. Луч фонаря резал темноту, трикодер привычно потрескивал. Мгновение – и Спок лицом к лицу встретился с ужасом, который таил в себе Хэллгард: опытные камеры. Подопытные объекты. Ряды за рядами…

Давным-давно здесь были вулканцы – эти несчастные члены экипажей «Персептора», «Крайтериона», «Константа» и «Дайверсити». Мужчины и женщины, ученые и политики, улетевшие с родной планеты так много лет назад. Теперь они больше не были пропавшими без вести…

Саавик осторожно кралась вдоль стен пещеры, и перед глазами оживали, становились явью картины из прошлого: кляцкающие машины и огненная шахта, возле которой постоянно что-то стучало. Вокруг работающего генератора столбом поднималась пыль, черная, точно сигаретный дым, переливающаяся красными бликами в мерцающем на фоне огня свете. Она чувствовала на своем теле сильные руки стражников, ломающих ее, раздирающих, царапающих и смеющихся, волочащих ее тело в это место, место ее сна.

От воспоминаний похолодело в груди. Дрожа всем телом, Саавик скорчилась у слизистой стены, что есть силы давя на веки скрюченными пальцами, стараясь прогнать, раздавить страшные воспоминания и картины прошлого, но они наваливались на нее стопудовой тяжестью, независимо от ее воли. Подняв голову, она с ужасом смотрела сквозь пыльную тьму на ряды мертвых, которых оживляла ее память, заставляя вставать, ходить и заново испытывать все пережитые мучения. Их полные отчаяния глаза, казалось, заглядывали прямо в ее душу.

«Спокойные». Не так много, но все равно больше, чем стражников – этих ублюдков! Глупые «спокойные» никогда не боролись, не зная, какая смерть их ждет…

–… Сопротивляются, лорд, отказываются двигаться.

– Сначала они все сопротивляются, – произнес мужчина в длинном черном плаще.

Стражники кричат, ругаются, боясь близко подходить к этому смертельному месту. «Спокойные» не боялись, они знали, в их глазах застыла смерть. Обожженные солнцем лица, худые, изможденные тела… Почему «спокойные» всегда умирали? Стражники толкают ее вперед, в круг света. Она сопротивляется, пытаясь дотянуться до своего ножа. Она бросает на него взгляд, и от этого взгляда останавливается ее сердце, борьба на миг прекращается. Сверкающее лезвие почти полностью заметно в развязавшихся на бедре тряпках, и нож вот-вот упадет.

– Значит, они должны знать, – послышался раздраженный голос, – что это?

– Ничего, лорд, прошу вашего извинения, маленькая сучка доставила много неприятностей нашим солдатам.

Железные руки крутят, ломают ее тело. Плащ приблизился, кто-то взглянул на нее сверху вниз, обдав холодным презрением. А потом на его лице заиграла улыбка – злая, жестокая улыбка. Она выругалась, плюнула ему в лицо, осыпая отборной бранью.

– Ненавижу твою морду! Ненавижу твои, глаза! Убью тебя, ублюдок!

Тяжелый удар по голове. Его жестокие глаза обращены на стражников.

– Заставьте ее заткнуться. У нас хватает забот и без этого «Спокойные» сбились в кучу, делая вид, что не слышат. Черный Плащ повернулся к ним лицом и указал пальцем на одного из толпы.

– Вначале вот этого…

Он не казался испуганным. Стражники схватили его, поволокли вперед, на ходу срывая остатки робы с тощего, израненного, обожженного тела.

– Дерись! Дерись! – визжала Саавик. Чья-то железная ладонь зажала ей рот. Она извивалась, стараясь вырваться и глотнуть воздуха, и в этот момент почувствовала, как падает нож. Но она успела схватить его, просунуть руку в петлю на рукоятке…

Лицо «спокойного» оставалось неподвижным даже тогда, когда в воздухе сверкнул меч, отсекая руки. Кровь густым фонтаном залила его тело, одежду стражника и пол пещеры. Меч поднимался и опускался, поднимался и опускался… Снова. Снова. В горле Саавик рождался дикий вой. Она не могла отвести взгляда от этой зверской расправы. Наконец, он упал. Меч опустился еще раз. Голова с выпученными глазами покатилась по полу и остановилась возле подрубленных частей тела, словно в последний раз взирая на то, что когда-то было его руками, туловищем… Затем все затихло, ни звука, кроме отчаянных глотков Саавик, пытающейся схватить хоть немного воздуха через железную ладонь, зажимавшую рот. Черный Плащ вздохнул.

– Жалко, – произнес он, – такая потеря! А теперь – в камеры!

Они все так же стояли на месте.

– Вам нельзя не повиноваться! – закричал он. – Если я… – Плащ повернулся. Глаза сверкнули. А лицо исказила зловещая улыбка. Поднялась рука, и палец указал на Саавик. – ее возьмите следующей. Берите ее…

Руки Спока дрожали. Он старался справиться с этой неприятной дрожью, охватившей его. Страдание разливалось по каждой его клеточке, а вместе с ним набегал и гнев. Сотни вулканцев и их детей смотрели на него из-за плексовых окон камер, в каждой из которых стоял разбитый ящичек. Точно такой же, какой они нашли на ромуланском корабле. На каждом окне была прикреплена бирка с указанием времени, которое потребовалось на смерть подопытных. Черные лица застыли в агонии, последние крохи самообладания покинули их в минуты прощания с жизнью. Эти муки происходили очень давно, много лет назад; и даже память об этом месте потеряна. Он делал сейчас единственное, что мог: записывал трикодером страшные картины – свидетельства чудовищного преступления. Имена на бирках отсутствовали. Но зато были даты, начинающие отсчет двадцать лет назад. Более поздние жертвы, среди которых оказалось много детей, умирали гораздо быстрее, чем первые. Последние камеры были заполнены не все – двери некоторых остались открытыми, и в каждой из таких камер находился ящичек, переливающийся всеми цветами радуги.