Верхушки заснеженных пихт. Вид сверху, в головокружительной вертикальной перспективе. Внизу прямая лента дороги между тех же самых пихт, тонущих в тумане. Верхушки деревьев проносятся с огромной скоростью. Петляя между огромными деревьями, едет джип «Чероки», большой, как скарабей. Фары пробивают волнистый туман. Прошедший недавно снегоочиститель оставил у обочин высокие сугробы. Вдали, на горизонте, высятся заснеженные горы. Лес внезапно кончился. Дорога круто спустилась вниз, обогнула скалы, сделала крутой вираж и пошла вдоль реки. На другом берегу, как живой, открылся черный зев гидроэлектростанции.

Указатель на обочине дороги гласил: «СЕН-МАРТЕНДЕ-КОММЕНЖ. СТРАНА МЕДВЕДЕЙ – 7 км».

Сервас на ходу поглядел на указатель.

На фоне гор и пихт был нарисован пиренейский медведь.

Пиренеи, говоришь? Медведи, которых местные охотники с удовольствием держат на мушке?

Они считают, что эти звери слишком близко подходят к жилью, нападают на стада и становятся опасными для людей. Сервас подумал, что единственную опасность для человека представляет сам человек. В морге Тулузы он каждый год присутствовал на вскрытии все новых трупов, и убили этих людей отнюдь не медведи. Sapiens nihil affirmat quod no probet. «Мудрый не станет болтать о том, чего не видел сам».

Когда дорога снова повернула в лес, Сервас сбавил скорость. На этот раз «Чероки» въехал в густой подлесок. Совсем близко слышался плеск потока. Несмотря на холод, он приоткрыл окно и вслушался. Хрустальная песня воды почти перекрывала звук CD: Густав Малер, Пятая симфония, аллегро. Музыка, полная лихорадочной тревоги, точно соответствовала тому, что его ожидало.

Вдруг прямо перед ним замигал проблесковый маячок на крыше автомобиля, и на дороге показались человеческие фигуры со светящимися жезлами.

Жандармы…

Когда жандармерия[2] не знает, с чего начать следствие, она ставит кордоны.

Ему вспомнились слова Антуана Канте, сказанные в то же утро в полицейском управлении Тулузы:

– Все произошло в эту ночь, в Пиренеях, в нескольких километрах от Сен-Мартен-де-Комменжа. Мне позвонила Кати д’Юмьер. Кажется, ты с ней уже работал.

Канте, великан с жестким юго-западным выговором, любитель регби, обожавший жульничать в игре и добивать противников, устраивая кучу-малу, относился к категории людей, которые всего достигли сами, self-maid. Он прошел путь от простого полицейского до заместителя начальника местной уголовной полиции. Щеки его были изрыты маленькими кратерами оспы, как песок, прибитый дождем, большие игуаньи глаза впились в Серваса.

– Произошло? Что именно? – спросил Сервас.

Губы Канте, все в складках, покрытых беловатым налетом, приоткрылись.

– Никаких подробностей.

– Как так? – Сервас пристально на него посмотрел.

– Она не хотела говорить по телефону. Сказала только, что ждет тебя и хотела бы полного соблюдения секретности.

– Это все?

– Все.

Сервас растерянно посмотрел на своего патрона и полюбопытствовал:

– Сен-Мартен – это не там ли, где находится дурдом?

– Институт Варнье – единственное во Франции, а может, и в Европе психиатрическое заведение, где содержат убийц, которых суд признал невменяемыми, – уточнил Канте.

Кто-то сбежал и совершил очередное преступление? Так вот почему на дорогах посты. Сервас снизил скорость. У полицейских он разглядел автоматические пистолеты MAT-49 и пневматические винтовки «Браунинг BPS-SP». Он опустил стекло, и в салон вместе с ледяным воздухом ворвались снежные хлопья.

Сервас сунул свое удостоверение полицейскому под самый нос и спросил:

– Где это случилось?

– Вам надо на гидроэлектростанцию.

Полицейский повысил голос, стараясь перекрыть переговорное устройство, висевшее на груди. Его дыхание оседало белесым парком.

– Это километрах в десяти отсюда, в горах. На первой круговой развязке от Сен-Мартена направо. Потом, от следующего круга – еще раз направо. Указатель «Озеро Астау»[3]. А дальше – никуда не сворачивая.

– А чья была идея насчет кордонов?

– Мадам прокурора. Чистая рутина. Обыскивают чемоданы, прочитывают все бумаги. Никогда заранее не знаешь.

Сервас с сомнением хмыкнул.

Отъехав от кордона, он прибавил громкости CD, и салон наполнился звуками валторн. На долю секунды оторвав взгляд от дороги, он налил в стаканчик холодного кофе. У него это было как ритуал. Сервас каждый раз готовился к заданию таким манером, зная по опыту, что первый день, даже первый час расследования решают все. Сейчас надо быть бодрым, собранным и восприимчивым. Кофе, чтобы взбодриться, музыка, чтобы внутренне собраться и… прочистить мозги.

– Кофеин, музыка… а сегодня еще пихты и снег, – пробормотал он тихонько, глядя на обочину и ощущая, как засосало под ложечкой.

Сервас в душе считал себя горожанином и воспринимал горы как враждебную территорию. Однако он помнил, что так было не всегда, и в детстве отец каждый год брал его с собой на прогулки по этим долинам. Он объяснял, как называются деревья, рассказывал о скалах, об облаках, и юный Мартен Сервас слушал его с почтительным восхищением. Мать тем временем расстилала на весенней траве скатерть и накрывала стол к пикнику, со смехом называя мужа педантом и занудой. В эти радужные дни в мире царило простодушие. Следя за дорогой, Сервас подумал, что, может быть, он оттого и не приезжал больше сюда, что эти места неизменно напоминали ему о родителях.

Господи, когда же ему наконец удастся очистить свой проклятый чердак от воспоминаний? Было время, когда он даже обращался к психоаналитику.

Через три года тот сдался и заявил:

– Я до чрезвычайности огорчен. Мне очень хотелось бы вам помочь, но я никогда не сталкивался со случаями такой стойкой сопротивляемости.

Сервас тогда улыбнулся, ответил, мол, ничего страшного, неважно, и подумал, что окончание сеансов психоанализа должно положительно отразиться на его бюджете.

Он снова огляделся вокруг. Рама – что надо. Вот только картины не хватает. Канте заявил, что ничего не знает. А Кати д’Юмьер, которая командует местной прокуратурой, настояла, чтобы он приехал один. Интересно, из каких соображений? Он воздержался от высказываний, но такое решение его насторожило. У него под началом находилась следственная бригада из семи человек, и все – шестеро мужчин и одна женщина – были загружены работой под завязку. Накануне они закончили расследовать дело об убийстве бомжа. Его тело со следами побоев обнаружили в пруду недалеко от деревни Ноэ и от шоссе, куда он, видимо, шел. Чтобы найти виновных, понадобилось меньше двух суток. Шестидесятилетнего бродягу за несколько часов до смерти видели в компании троих подростков из деревни. Самому старшему было восемнадцать лет, самому младшему – двенадцать. Поначалу они все отрицали, но потом достаточно быстро сознались. У них не было никакого мотива и ни малейшего раскаяния.

– Это был отброс общества, никчемный человек, – заявил старший.

Никто из них не состоял на учете ни в полиции, ни в каких-либо социальных службах. Дети из приличных семей. Хорошо учились, не были связаны с дурными компаниями. От их равнодушия у всех, кто участвовал в расследовании, кровь стыла в жилах. Сервас до сих пор помнил румяные лица мальчишек и большие ясные глаза, смотревшие на него безо всякого страха, даже с вызовом. Он попытался вычислить, кто был зачинщиком – в таких делах всегда есть заводила, – и, похоже, нашел. Им оказался не старший из парней, а средний по возрасту. Парадоксально, но его звали Клеман…[4]

– Кто на нас настучал? – спросил мальчишка в присутствии ошеломленного адвоката, с которым только что отказался иметь дело под предлогом, что тот никуда не годится. По закону он имел на это право…

– Здесь вопросы задаю я, – сказал полицейский.

– Держу пари, что это старуха Шмитц. Вот шлюха!