– Нет, – произнес он наконец.

– Кто-нибудь из вас знаком с конным центром?

Повар с кольцами в ушах нехотя поднял руку.

– Ваше имя?

– Маруссе.

– Вы увлекаетесь лошадьми, Маруссе?

Тарье загоготал у него за спиной, остальные за ним. Сервас почувствовал, что начинает выходить из себя.

– Нет, я повар. Время от времени я хожу помогать повару месье Ломбара в замок, на праздники, дни рождения, Четырнадцатое июля. Центр как раз рядом…

У Маруссе были большие светлые глаза с крупными, как булавочные головки, зрачками. Он обильно потел.

– А этого коня вы когда-нибудь видели?

– Я не интересуюсь лошадьми. Хотя может быть… Там, внизу, лошадей полно.

– А месье Ломбара вы часто видели?

Маруссе отрицательно покачал головой.

– Я бываю внизу раз, от силы два в году и сразу иду на кухню.

– Но хотя бы иногда он попадался вам на глаза?

– Да.

– А здесь, на производстве, он появляется?

– Ломбар на производстве? – саркастически заметил Тарье. – Да для него эта станция – песчинка. Ты что, станешь разглядывать каждую травинку, когда стрижешь газон?

Сервас обернулся к остальным, и они снова закивали.

– Ломбар живет в других местах, – продолжал Тарье тем же вызывающим тоном. – В Париже, в Нью-Йорке, на Антильских островах, на Корсике… А на этот заводик ему наплевать. Он за ним приглядывает, потому что ему в завещании так предписано, но, строго говоря, ни фига тут не делает.

Сервас покачал головой. Он собрался сказать в ответ что-нибудь хлесткое. Но чего ради? Наверное, у Тарье были причины так разговаривать. Может, он когда-то нарвался на коррумпированного или бестолкового полицейского. Сервас подумал, что люди – как айсберги. Под поверхностью – огромная масса невысказанного, тайного и болезненного. Никто не бывает таким, каким кажется.

– Можно я дам тебе совет? – сказал вдруг Тарье.

Сервас весь подобрался, готовясь отразить атаку, но тон Тарье резко изменился. В нем не осталось ни враждебности, ни презрения, ни сарказма.

– Я слушаю.

– Сторожа, – произнес старик. – Чем терять время с нами, поговори лучше со сторожами. Тряхни их маленько.

– Почему? – Сервас впился в него глазами.

– Ведь ты у нас сыщик, – пожал плечами Тарье, направляясь к двери.

Сервас прошел по коридору, миновал двери и попал из возбужденной атмосферы допроса в ледяное спокойствие холла. Вспышки фотоаппаратов снаружи коротко освещали помещение, наполняя его причудливыми тенями. Сервас увидел, что Кати д’Юмьер отъезжает на своей машине.

– Ну как? – спросила Циглер.

– Скорее всего, эти ребята ни при чем, но мне нужна дополнительная информация о двоих из них. Первый – Маруссе, повар. Второго зовут Тарье. Еще о некоем Шаабе, который два года назад сломал руку наверху.

– А зачем информация о первых двоих?

– Так, простое уточнение. – Он вспомнил взгляд Маруссе. – Еще надо связаться с отделом по борьбе с наркотиками и пробить у них по базе этого повара.

Капитан Циглер внимательно на него посмотрела, но ничего не сказала.

– А где местная следственная группа? – спросил Сервас.

– Они опрашивают жителей деревень, расположенных вдоль шоссе, ведущего на электростанцию. Не видел ли кто машину сегодня ночью. Но пока нет никаких данных.

– Что еще?

– Граффити на наружных стенах станции. Если здесь имеются свои художники, может, они что-нибудь видели или слышали. Спектакль с такой мизансценой требует подготовки и хорошей привязки к местности. Это опять приводит нас к сторожам. Вдруг они знают, кто делал рисунки, и почему ничего не слышали?

Сервас подумал о словах Тарье. Тут к ним подошел Майяр, который что-то записывал в маленький блокнот.

– А Институт Варнье? – поинтересовался Сервас. – С одной стороны, мы имеем деяние, несомненно, совершенное психом, с другой – у нас под боком, в нескольких километрах отсюда, содержатся психически больные преступники. Даже если директор и утверждает, что никто из пациентов не покидал территории, все равно надо проверить версию до конца. – Он посмотрел на Циглер, потом на Майяра. – У вас в картотеке есть какой-нибудь психиатр?

Те обменялись взглядами, потом Циглер сказала:

– На днях должен прибыть психокриминолог.

Сервас еле заметно нахмурил брови. Психокриминолог ради лошади… Он знал, что жандармерия в этом деле всегда опережала полицию, впрочем, как и в других. Но на этот раз они что-то уж слишком далеко зашли в своем рвении. Даже жандармерия никогда так быстро не задействовала своих экспертов.

У Эрика Ломбара действительно были длинные руки…

– Вам повезло, что мы здесь, – с насмешкой заметила Циглер. – А то пришлось бы вызывать независимого эксперта.

Он никак не отреагировал, потому что знал, на что она намекает. Полицейские допустили ошибку, не сформировав собственный экспертный отдел, и теперь часто должны были вызывать спецов со стороны.

– Но в конце концов, это же только лошадь, – пробормотал он уже без прежней убедительности и взглянул на Ирен Циглер.

Она больше не улыбалась, наоборот, на ее лице застыли тревога и напряжение. Ирен бросила на него вопросительный взгляд. Сервас отметил про себя, что эта история уже не кажется ей такой незначительной, как нынче утром. Может быть, для нее в этом пугающем деянии таится что-то еще более страшное, и оно вот-вот себя проявит.

– Вы читали «Машину времени»?

Они шли по пустынному коридору. Их шаги гулко раздавались в тишине, от них у Дианы звенело в ушах, как и от болтовни психиатра.

– Нет, – ответила она.

– Социалиста Герберта Уэллса весьма занимали проблемы технологического прогресса, социальной справедливости и классовой борьбы. В «Острове доктора Моро» он рисует мир, возникший в результате генетических манипуляций, а в «Человеке-невидимке» – как плод научного безумия. В «Машине времени» рассказчик перемещается в будущее и обнаруживает, что Англия стала неким земным раем, где живет миролюбивый и беззаботный народ, элои. – Не сводя с Дианы глаз, он вставил магнитную карту в очередной ящичек. – Элои происходят из привилегированных слоев буржуазного общества. Тысячелетия полнейшего комфорта, в котором они пребывали, настолько ослабили их интеллект, что он не превышал уровня пятилетнего ребенка. Столетиями они ничего не делали и теперь очень быстро устают. Элои очаровательны, прелестны и веселы, но чудовищно равнодушны. Когда один из них тонет на глазах у остальных, никто даже не пытается ему помочь.

Диана слушала его вполуха, пытаясь уловить хоть какие-то признаки жизни вокруг себя и сориентироваться в лабиринте коридоров.

– А когда наступает ночь, рассказчику открывается еще одна реальность, куда более ужасная. Элои не одни, под землей живет другой народ, отвратительный и опасный, морлоки. Они потомки пролетариев. В результате корыстолюбия своих лидеров эти существа постепенно проникли в высшие классы и образовали собственную расу, живущую в подземных галереях и колодцах. Насколько элои миловидны, настолько морлоки безобразны. Они уже совсем отвыкли от дневного света и выходят из своих обиталищ только по ночам. Вот почему, когда садится солнце, элои спешат укрыться в развалинах своих дворцов. Чтобы выжить, морлоки стали каннибалами…

Диану ужасно раздражала болтовня психиатра. Куда он клонит? Очевидно, Ксавье просто получает удовольствие, слушая собственный голос.

– Весьма точное описание нашего современного общества, не правда ли, мадемуазель Берг? С одной стороны – элои, интеллект и воля которых деградировали в результате сытой и безопасной жизни, а эгоизм разросся. С другой – хищники, преподающие им старинный урок страха. Мы с вами, мадемуазель Берг, из элоев, а наши пациенты – из морлоков.

– А не слишком ли примитивно?

Он пропустил замечание мимо ушей и спросил:

– А знаете, в чем мораль этой истории? Она, конечно же, есть. Уэллс считал, что деградация интеллигенции – естественное следствие отсутствия опасности. Животное, находящееся в идеальной гармонии с окружающей средой, есть всего лишь механизм. Природа апеллирует к интеллекту только тогда, когда недостаточно инстинкта и опыта. Разум развивается в условиях перемен и опасности. – Ксавье широко улыбнулся и посмотрел на Диану долгим взглядом.