Я едва соображал.

И зачем теперь закапывать алмаз? Как без него объяснить причину тяжелой травмы фотографа Кобальского? И тогда получится, что удар молотком произошел не из-за моей неосторожности, а из-за каких-то тайных побуждений – моих или дядиных…

Да алмаз ли это в самом деле?

Подошел к большой айве. Алмаз был полуоткрыт. Значит, старик Аннадурдиев видел, что завернуто в коврик. Но, может быть, второпях я так его и оставил, полуоткрытым?..

Я быстро завернул алмаз, отошел за дерево. Прозрачный камень скользнул из коврика, упал на землю.

Да, ничего подобного мне встречать еще не приходилось. Переворачивая глыбу с боку на бок, я видел, как в ее глубине переливаются причудливые волны глубоко разреженного и концентрированного света. На ребрах непрерывно вспыхивали и гасли белые и цветные искры.

Надо было чем-нибудь твердым оставить на грани алмаза царапину. А, вон он, кристаллический скальный осколок. Я схватил кремень и, напрягаясь, стал тереть им по гладкой поверхности – ни единой царапины, несмотря на все мои усилия.» Кремень скользил по зеркально-гладкой плоскости словно деревяшка по стеклу. Я убеждался в этом и в пятый и в десятый раз: да, похоже, это был настоящий алмаз, а не обломок какого-нибудь дешевого минерала. Не желая мириться с безусловным фактом, надеясь на чудо – что это не алмаз, а что-то так себе!.. – я принялся изо всей силы, ничуть больше не опасаясь старика соседа, лупить по драгоценному камню тяжелым молотком, и тот безостановочно ударялся о плоскость и, увлекая руку, молниеносно, высоко летел вверх.

За этим занятием они меня и застали. Легко ли себе представить – оба!

– Максим, он жив! – подбегая ко мне, восклицал дядя Станислав. – Смотри, кто идет! Он живой! Живой!..

– Вы целы?! – не помня себя от радости, вскочил и закричал я – И невредимы?? Это же чудо! Неужели это возможно? Вы живы-здоровы!

– Хоть бы что! – подходя ко мне, улыбаясь, выпалил Кобальский. – Жив и здоров, кость от кости!

– Вот хорошо-то! – радовался я. – Но с вашими ушами что-то сделалось?!.

В самом деле, уши у Кобальского, как мне казалось, стали меньше, а по краям, по контуру, они словно бы чем-то были изъедены.

– А, ерунда… – задумчиво потрогав себя за ухо, махнул он рукой. – Следы ботулизма. Многократно случалось отравляться органикой. Да и обмораживать приходилось. Ну так что, в путь?

– Да, да, конечно! – с радости, что он цел и невредим, закивал я головой. – Я рад вам помочь.

– Автомобиль у вас на ходу, плавать вы умеете, – резюмировал Кобальский. – Но есть одно «но»: человек, который согласится оказать мне помощь, должен быть разумным и покладистым, а не легкомысленным и вздорным, каким, например, ты, молодой человек, показал себя ночью, когда я тебе звонил.

– Мой племянник, – широко, дружелюбно улыбаясь, воскликнул дядя Станислав и локтем подтолкнул меня в спину, – в грязь лицом больше не ударит! Да и набрасываться на вас с молотком не будет!..

Дядя захохотал, мы тоже засмеялись.

– Куда мы поедем? – спросил я.

– Сначала отъедем от города километров на пятнадцать, до глиняного холма, где, ты знаешь, проходит линия высоковольтной электропередачи. Туда для эксперимента надо отвезти оптическую установку.

– И это все?

– Это главное. А потом… Потом двинем к Каспию, напрямик к заливу Кара-Богаз-Гол.

– Вы с ума сошли! – удивился я. – Напрямик до Кара-Богаз-Гола больше полтысячи километров, а вы хотите по пескам и такырам добраться до берега. У меня ведь старый «Москвич», первого выпуска. Он в хорошем состоянии, но…

– Ну это уж мое дело, молодой человек, доберемся мы или не доберемся, – самонадеянно возразил Кобальский. – Думаю, что все-таки доедем!.. – И засмеялся, глядя на дядю.

– Да и отец, – засомневался я, – за такое дальнее путешествие меня не похвалит. Машину он бережет…

– Автомобиль останется целым и невредимым, – заверил меня Кобальский. – Уверяю вас! Дальше, от холма, мы поедем на твоем автомобиле… но не в полном смысле слова, что ли… Итак, по рукам? – решительно спросил он меня.

– «По рукам! Я не заставлю вас ждать, – твердо ответил я.

– Итак, минут через двадцать на углу, где аптека и ателье.

Мы скрепили уговор крепким рукопожатием. Дядя Станислав широкими ладонями обхватил наши сжатые руки, молча, поощрительно потряс их и решительно пошел в дом – досыпать.

Конечно, я понимал, что поспешность и подозрительная щедрость фотографа вызваны острой необходимостью скрыть или ликвидировать какие-то прорехи в его таймом замысле. Я лишь позже понял, что «слишком многое» из своих намерений он рассказывает мне для того, чтоб скрыть самое главное. Меня его эксперимент у холма очень заинтересовал, но и хотелось остаться дома, потому что, словно невыносимый зуд, меня одолевало нетерпение: побыстрей избавиться от ошибочного, досадного представления, какое сложилось у меня о дяде. «Не может быть, – все твердил я, – что дядя Станислав такой беспардонный человек… Конечно, я сам, можно сказать, ночь не спал, отчего и раздражен – вот и кажется, будто от дяди несет развязностью нравственно нечистоплотного человека… Но он ведь с дороги, устал и поэтому тоже раздражен. А сильней всего, конечно, дядю и меня вывел из равновесия по моей же вине происшедший несчастный случай с Кобальским…»

Да, необходимо было остаться дома и днем наконец увидеть дядю Станислава таким, каким я его знал по рассказам отца и матери.

Но слишком велико было искушение разгадать Кобальского. Эта деятельная, «широкая и щедрая» натура своим размахом заинтриговала меня самым основательным образом. Я смутно догадывался, что его невероятная щедрость лишь жалкие крохи со стола сокровищ совсем иного рода. Похоже, более чем интересным и многое объясняющим обещал быть эксперимент у холма за городом.

«Да, – подумал я, – неплохо было бы пригласить к холму дядю Станислава…»

Я мигом собрался. Взял в дорогу кое-что поесть и выкатил свой старенький «Москвич». Я все колебался: куда положить алмаз. Испробовав немало мест, решил наконец свою невиданную драгоценность закопать где-нибудь в сарае.

Расхлябанную дверь пришлось несколько раз сильно толкнуть и пробороздить ею по чему-то визжащему и громыхающему, прежде чем она открылась. Было чему удивиться: земляной пол перед дверью был завален грудой каких-то черепков коричневато-серого и грязно-желтого цвета. На груде лежал молоток. Черепков было ведер пять-семь. Я не мог понять: откуда взялись здесь эти обломки, ведь рано утром, когда я бегал за молотком, их тут не было!

Я по скользящим черепкам стал пробираться в глубь сарая, чтоб спрятать там алмаз. Под моими ногами черепки слегка расползлись… и вдруг я под ними увидел что-то зеленое. Я бросил алмаз и стал расшвыривать эти странные обломки. Какая-то материя, тряпка… Я ее вытащил. Это были зеленые диагоналевые брюки… Потом вытащил ботинок, шелковую сорочку, еще один башмак с двумя носками в нем, майку и что-то еще. Сам собой возникал вопрос: где же человек, который, может, совсем недавно носил все это?