– Куда же он делся? – просипела Миральда, подозрительно глядя на Кларисс.

Та улыбнулась – мечтательно, почти по-человечески.

– Ушел к себе. Дэйлор, где бы не вышел из кокона, всегда идет на зов своих земель. Такова природа дэйлор, и с этим ничего не поделаешь.

– Тут же болота кругом! – хрипло каркнула Миральда, – надо его найти, быстрее!

– Не бойся. Дэйлор хорошо чувствуют, куда можно идти, а куда нет. Думаю, твой малыш уже на границе Дэйлорона…

Миральда обессилено прислонилась к плетеной стенке. Медленно присела на корточки. Как же так? Она нянчила личинку, потеряла из-за него все – и вот благодарность. Ушел, не соизволил даже попрощаться… На глаза навернулись злые слезы.

И потому она не сразу сообразила, что рука болотной ночницы очень нежно обнимает ее за плечи.

– Не плачь, сестра, – прошептала Кларисс, – что-то мне подсказывает, что ты его еще увидишь.

Похолодев, Миральда оттолкнула нелюдь и вскочила на ноги. Неужто ночница все-таки решилась насильно привести ее к перерождению?!!

Нет. Кларисс поднялась с земли, отряхнула серый подол.

– Глупая, глупая ведьма. Все вы, люди, очень глупые. И злые.

И, одарив Миральду самой чарующей улыбкой, ушла.

Помирились в тот же вечер. Кларисс сидела у очага, помешивая в котелке какое-то дурно пахнущее варево. Миральда подошла, присела рядом.

– Прости. Я не хотела тебя обидеть. Просто… испугалась.

Кларисс бросила на нее загадочный взгляд.

– Я знаю. И потому не сержусь. К тому же, я обещала дать тебе возможность выбрать самой.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием веток в огне.

– Почему ты не спишь? – вяло поинтересовалась ночница, не потому, что ей было действительно интересно, а чтобы разбить нависшую тишину.

Миральда пожала плечами.

– Я привыкла ложиться заполночь. Не возражаешь, если я немного посижу с тобой?

– Если только тебя не смущает содержимое моего котелка.

Ведьма покосилась на булькающую жижу – на первый взгляд, ничего страшного, похоже на кашу.

– Там нет ничего, что могло бы тебя испугать, – язвительно заметила Кларисс, – даже мне иногда хочется пошутить.

– Ты долго живешь на свете. Расскажи что-нибудь, – попросила Миральда, глядя, как рыжие языки пламени лижут еловые ветки.

Ночница усмехнулась. Поворошила горящие ветки, отчего костер выплюнул в сумерки целый сноп колючих искр.

– Мне не о чем рассказывать, Миральда. Моя история почти закончилась, а твоя еще только начинается. Как мы, ночницы, живем – ты видишь и без моих пояснений. Правда, вы, люди, так и не поняли до сих пор, что все, кого вы называете темной нелюдью – это всего лишь жалкое отражение ваших мыслей и деяний…

Она замолчала и уставилась на Миральду пронзительным, недобрым взглядом. Ведьма поежилась – с болота тянуло промозглым, до самых костей пробирающим холодом.

– Мне, верно, настало время уйти, – пробормотала она, стараясь не смотреть в продолговатые глаза ночницы, – да и не место человеку в твоем жилище… Я вот думаю, что уже набралась сил – и могу отправиться куда-нибудь на запад. Быть может, даже в Меркелон.

– Я не буду тебя удерживать.

Кларисс нахохлилась, как птица на ветру, и принялась с преувеличенным вниманием разглядывать пляску огня. Затем кисло улыбнулась и сказала:

– Сдается мне, ты вернешься. Что бы ты ни думала, Миральда, первый шаг сделан.

– Только время явит истину, – ответила ведьма, – прости, я ничем не могу отблагодарить тебя за то, что ты сделала.

– Самым большим подарком для меня будет, если, встретив на своем пути болотную ночницу, ты не набросишься на нее с заклятьем «шара огня», или как вы там его называете… Все мы – сестры. Сестры печали… Быть может, ты поймешь это…

Миральда промолчала. Болотные ночницы были злом для человека… но сможет ли она, ведьма, защищать тех, кто лишил ее всего?

Эсвендил и Глорис с легкой усмешкой наблюдали за ней.

– Что, сестренка, теперь ты иначе относишься к долгу ведьмы? Что ж, все мы набираемся ума, набивая шишки…

Кларисс весело подмигнула.

– Если ты твердо решила уйти, я, пожалуй, все-таки расскажу тебе одну историю.

… Ночниц привезли ближе к полудню. Охотники – отец и сын – бросили их, спеленутых ремнями, перед старостиным домом. И, пока собирались любопытные, прохаживались вокруг, то и дело награждая пойманную дичь увесистыми пинками.

Атари прибежала за своей хозяйкой; запыхавшись, стояла и рассматривала двух чужаков, что не просто сумели изловить злобных тварей – но еще и взяли их живыми, что было диковинкой.

Старший охотник – высокий, угрюмый мужчина, весь седой, но с глазами черными и молодыми, походил на ворона – с заложенными за спину руками, в черном кафтане. Смуглое лицо его было изрезано морщинами и перепахано шрамами – страшными метками, оставленными нелюдью. Атари заметила, что он слегка прихрамывает.

Сын был очень похож на него: такой же черноглазый и угрюмый. Только не седой еще: неровно остриженные пегие волосы постоянно падали ему на глаза, и он то и дело встряхивал головой, отбрасывая назад непослушные пряди.

– А он милашка, – заметил хозяйка, кивая в сторону молодого, – да и золотишко, небось, водится…

Атари молчала. Смотрела на две кучи грязного тряпья, в которых с трудом можно было угадать два женских тела.

Вот они, болотные ночницы, что наводили ужас на всю округу почти год! Теперь уж никто не сгинет в болотах, погнавшись за мороком… Хорошо, что есть еще охотники, которые могут совладать с проклятой нелюдью…

На крыльце появился староста Сверн; отец и сын, как по команде, повернулись к нему.

– Ну что, человече, принимай товар.

Сверн всплеснул пухлыми руками.

– Спасители вы наши!

Колобком скатился со ступеней, боязливо обогнул схваченных ночниц, и, бухнувшись перед охотником-отцом на колени, принялся целовать тому руку.

– Брось это! Поднимись… Мы же не бароны какие! – хмуро обронил охотник-сын. Правда, от Атари не ускользнула самодовольная улыбка, мелькнувшая на его губах.

Староста торопливо сунул руку за пазуху, достал пухлый мешочек и вложил его в руку охотника.

– Вот, господин, как договаривались. Не знаю, как Отца-Хаттара благодарить!

Он неуклюже поднялся на ноги.

– Теперь, господа, пожалуйте на угощение!

– А с этими что будете делать? – старший охотник ткнул носком сапога кучу тряпья, да так, что Атари услышала хруст костей. Ночница взвыла, но второй пинок заставил ее замолчать.

– С этими… с этими… – Сверн, растерянно моргая, воззрился на связаную нелюдь, – да головы им поотрубать, да и всех делов. Не то, глядишь, еще развяжутся…

– Не бойся, не развяжутся, – надменно обронил охотник-сын, – ремни-то не простые, а нашим зельем смазанные.

Воцарилось молчание. Затем вконец растерявшийся Сверн пробубнил, что надо бы с мужичками посовещаться. Охотник-отец сплюнул в пыль, ухмыльнулся.

– Я вот что предлагаю, староста. Одну ночницу убьем, а другую – посадим под замок. Видел я здешнюю корчму – скукотища. А нелюдь в клетке, повязанная заклятьями – какая-никакая, а забава.

– А если сбежит? – позволил себе усомниться Сверн, – мы же деньжат столько больше не соберем…

– Ты что, дурак, сомневаешься в нашей Силе?!!

… На том и порешили. Одной ночнице отрубили голову – к вящему удовольствию поселян. Для второй принялись сооружать клетку, и так как дело затянулось до вечера, нелюдь валялась связанной перед старостиным домом, и каждый желающий мог выместить на ней копившуюся долго ненависть. Стоит ли говорить о том, что желающих нашлось предостаточно?

– Насмерть забьете, – только и ворчал староста.

– Не бойся, они, твари, живучие, – весело ответствовал охотник-сын, – опомниться не успеешь, а ночница уже на ногах будет.

Атари долго стояла, смотрела… Происходящее нравилось ей все меньше и меньше, что было вполне объяснимо: она работала в помянутой корчме, и уже предчувствовала, как ей придется убирать там и кормить страшную нелюдь.