Дед и отец Михалки продолжали служить боярам Вельяминовым в качестве дьяков, то есть заведовали бумажными канцелярскими делами. Михалко Вельяминов быстро пошел в гору, поступив на службу к великому князю и выгодно женившись на богатой боярской вдове. Заветной мечтой Михалки Вельяминова было скопить достаточно денег, чтобы купить большой земельный надел и перейти в благородное боярское сословие, используя покровительство великого князя. Иван Васильевич способствовал переходу своих служилых безродных людей в сословие бояр, понимая, что эти доморощенные бояре будут преданы ему в отличие от спесивых и обидчивых родовитых вельмож.

Внешне Михалко был невысок и крепок, как гриб-боровик. Глядя на его улыбчивое круглое лицо, трудно было поверить, что этот человек может преспокойно наблюдать за истязаниями людей и даже придумывать какие-то более изощренные пытки. В свои тридцать с небольшим Михалко Вельяминов уже успел многое повидать и понять в падкой на пороки человеческой породе. В нем почти не было жалости к преступникам и недругам великого князя, зато алчность цвела пышным цветом в его загрубевшей от вида крови душе.

Рядом с дьяком Михалкой трудился в поте лица костолом Космыня.

С младых лет Космыня носил длинные волосы-космы, за что и получил свое прозвище. Настоящего имени Космыни никто не знал, человек он был приблудный и в Москве обосновался лишь несколько лет тому назад. Космыня был немного моложе Михалки Вельяминова. Он был высокого и крепкого телосложения, на его неулыбчивом лице с рыжими усами и бородкой прежде всего выделялся крупный нос с широкими ноздрями. Из-за низких бровей казалось, что у Космыни подозрительный взгляд исподлобья. К тому же у него были узкие темные очи, поэтому создавалось впечатление, будто Космыня постоянно прищуривается.

Тюремный покой, где дьяк Михалко и костолом Космыня проводили дознание, представлял собой довольно просторное помещение с высоким потолком и почерневшими закопченными стенами без окон. Здесь имелся большой очаг с вытяжным отверстием в потолке для выхода дыма. Огонь в очаге Космыня поддерживал, подбрасывая туда древесный уголь, который, сгорая, давал сильный жар. В пламени очага Космыня накалял железные щипцы, иглы и крючья, которыми затем пытал узников.

В середине помещения, освещаемого факелами и огнем очага, была установлена дыба – приспособление для выворачивания суставов. Тут же стояла бочка с водой, с помощью которой пытаемого приводили в чувство, если несчастный вдруг терял сознание. Этой же водой Космыня ополаскивал свои загрубевшие руки, смывая с них кровь своих жертв.

Обычно допрос начинался с запугиваний, когда узнику показывали орудия пыток и предлагали ему выложить все начистоту. Служа уже почти десять лет тюремным дознавателем, дьяк Михалко научился неплохо разбираться в людях. Своим наметанным взглядом он мог сразу определить, кого из заключенных достаточно припугнуть, чтобы выведать у него всю подноготную, а с кем придется повозиться, используя плеть или дыбу.

При допросе женщин идти на крайности чаще всего не приходилось, поскольку один вид пыточного застенка и набора инструментов, причиняющих жуткую боль, развязывал язык даже самым упрямым из них. Так было и на этот раз.

Челядинок из поместья бояр Щербатых тюремные служки приводили на допрос по одной, предварительно раздевая каждую догола. Таково было тюремное правило, так как применять пытки к обнаженному человеку было сподручнее.

Сначала дьяк Михалко допросил повариху и ее помощницу. Обе были так напуганы, что со слезами на глазах без колебаний отвечали на все вопросы. Однако ничего стоящего они поведать не могли, поскольку не имели доступа в личные боярские покои.

Сенные девушки, занимавшиеся уборкой боярского терема и обитавшие в сенях, неотапливаемых комнатах, тоже ничем не порадовали дотошного Михалку, даже внешне все четыре холопки выглядели весьма непривлекательно.

Наконец, служки привели на дознание статную черноволосую черноокую красавицу лет двадцати. Ее белокожая прекрасно сложенная фигура, лишенная одежд, была подобна дивной мраморной статуе, вдруг очутившейся в мрачном задымленном застенке, где повсюду виднелись пятна засохшей крови. Служки с поклоном удалились, оставив нагую красавицу стоять перед столом, за которым восседал дьяк Михалко.

– Как тебя зовут? – строгим голосом спросил Михалко, с удовольствием разглядывая прекрасную узницу.

– Матреной кличут, – негромко ответила девушка, стыдливо прикрывая руками свою роскошную грудь.

– Кем ты приходишься боярам Щербатым? – вновь спросил Михалко, что-то быстро записывая на бумажный свиток гусиным пером.

– Никто я им, – помедлив, промолвила Матрена. – Я – дочь сельского старосты. Боярин Щербатый силком увез меня в свое поместье, сделав своей наложницей. Через полгода старик Щербатый уступил меня своему старшему сыну, от которого я забеременела, но дите так и не доносила, выкидыш у меня случился.

Матрена печально вздохнула и медленно опустила руки, видя, что допрашивающий ее дьяк больше пишет, нежели взирает на нее.

– Дальше рассказывай, голубушка, – мягко, почти вкрадчиво проговорил Михалко, макая перо в чернильницу и продолжая что-то писать.

– О чем рассказывать-то? – с легким недоумением поинтересовалась Матрена, зябко поеживаясь и переступая босыми ногами на холодном каменном полу.

– Все, что знаешь про бояр Щербатых, – пояснил Михалко, улыбнувшись узнице. – Ты же почти год прожила у них в поместье, наверняка видела, кто к ним в гости наведывается, слышала их разговоры и пересуды… Кстати, другие наложницы у Щербатых имелись?

– У младшего боярича была наложница по имени Ольга, – промолвила Матрена, оглядывая потолок и стены пыточного покоя. При этом она была на удивление спокойна. – Я видела ее раза два, потом Ольгу увезли в Москву. Больше я ее не видела.

– Бывала ли ты, голубушка, в московском тереме бояр Щербатых? – поинтересовался Михалко, не глядя на узницу и продолжая водить пером по бумаге.

– Бывала несколько раз, – ответила Матрена и слегка вздрогнула, услышав, как чихнул у нее за спиной Космыня.

Космыня лежал в уголке на широкой скамье в ожидании, когда дьяку Михалке понадобится его помощь.

– Так-так! – приободрившись, обронил Михалко. – Выкладывай, милая, кого из гостей видела в московском доме бояр Щербатых, какие разговоры слышала.

– Никаких разговоров я не слышала, – с чуть заметным раздражением проговорила Матрена, – а гостей к боярам Щербатым много приходило, но я к ним не приглядывалась. И за столом с ними не сидела. Я же наложница, а не боярская дочь. Я по ночам в постели согревала то одного сынка старика Щербатого, то другого.

– Не отнекивайся, красавица, – сказал Михалко. – Лучше пораскинь умишком и вспомни что-нибудь. Бояре Щербатые с литовцами тайно переведывались, злой умысел имели против великого князя. Федот Щербатый ныне мертв, а сыновья его бежали к литовцам. Однако сообщники ихние здесь, в Москве, затаились. – Михалко переставил горящий масляный светильник от края стола на середину. Он ободряюще подмигнул Матрене: – Так что, голубушка, поднапрягись и припомни, кто из бояр московских чаще всего к Щербатым наведывался, какие речи вели меж собой Федот Щербатый и его сыновья. В этом деле любая мелочь важна!

– И рада бы тебе помочь, мил-человек, да не могу, – вздохнула Матрена, обняв себя за плечи, чтобы унять колотившую ее дрожь. – Никого из бояр московских я не знаю ни по лицам, ни по именам. Приходили имовитые люди в терем к моим господам, отрицать этого не стану, но я при этих встречах не присутствовала. Ни о чем злодейском бояре Щербатые при мне не совещались. Если бы было такое, то я бы это запомнила.

– Может, во хмелю Федот Щербатый иль сыны его ругали великого князя, не припоминаешь? – Михалко сверлил Матрену пристальным взглядом, словно силился по выражению ее лица определить, лжет она или говорит правду.

– Во хмелю-то ими много чего было говорено, господине, – ответила Матрена, не пряча глаз. – Кого токмо они не ругали во хмелю-то, но про великого князя никто из них ни разу не заикнулся. При мне, во всяком случае.