— Нормально. Особых неудобств я при этом не испытываю.

— Что же вы собираетесь делать?

— Вы и сами прекрасно знаете, — ответил я, теряя последнее терпение. — Просверлю отверстие в двери задней таранной переборки, ввинчу шланг высоконапорного насоса, открою дверь, перейду в пространство между таранными переборками и буду откачивать воду до тех пор, пока давление между таранными переборками не сравняется с давлением в торпедном отсеке. Дверь в передней таранной переборке держится на честном слове. Когда давление с обеих сторон будет одинаковым, достаточно подтолкнуть ее плечом — и она откроется. Потом я захожу в торпедный отсек, закрываю заднюю крышку четвертого аппарата и убираюсь восвояси. Да вы бы и сами так поступили, что, нет?

— Ну, в общем, да, — согласился он. — Только вам я заниматься этим не позволю. Эту работу может выполнить любой член команды. И каждый из них на своей шкуре испытал воздействие высокого давления. Да и потом, мои люди значительно моложе вас.

— Делайте, что хотите, — сказал я. — Мой возраст здесь совершенно не причем. Вы же не стали бы выбирать первого кандидата на полет в космос среди подростков? А это вам не то, чтобы войти в железный ящик, дожидаться, пока наконец возрастет давление, работать в экстремальных условиях, а потом сидеть и ждать, когда же закончится декомпрессия. Знавал я одного парня, здорового, крепкого, хоть куда. Так вот, оказавшись в похожих условиях, он быстро сломался и едва не сошел с ума, пытаясь выбраться из замкнутого пространства. В данном случае благоприятное сочетание физиологических и психологических факторов играет далеко не последнюю роль.

— А мне кажется, — задумчиво проговорил Свенсон, — что в данном случае я окажусь в чрезвычайно щекотливом положении, и вы именно это упустили из виду. Что бы, по-вашему, сказал главнокомандующий Атлантическим подводным флотом, если бы он узнал, что я послал на такое дело не своих людей, а какого-то штатского?

— Если вы меня не пошлете, я знаю, что он скажет. А скажет он вот что: «Капитана Свенсона следует разжаловать в лейтенанты за то, что из-за своего упрямства он отказался использовать первоклассного специалиста, который был на борту «Дельфина», и тем самым поставил под угрозу жизнь команды и безопасность корабля».

Свенсон безрадостно улыбнулся, впрочем, я и не ожидал, что он разразится жизнерадостным смехом сейчас, когда у нас оставалось очень мало шансов на спасение, о чем мы только что говорили, когда где-то здесь, совсем рядом, лежал труп одного из его офицеров, который трагически погиб. Взглянув на Хансена, Свенсон спросил:

— Что скажете?

— Я повидал дилетантов и похлеще, чем доктор Карпентер, — сказал Хансен. — Но раз ему хочется быть затычкой в прохудившейся бочке…

— Доктор Карпентер умеет делать такое, что простому врачу и не снилось, — согласился Свенсон. — Я с радостью принимаю ваше предложение, доктор. Но с вами пойдет мой человек. Это в ваших же интересах, как, впрочем, и в моих.

Что ни говори, а это был шанс, пусть небольшой, но все-таки шанс. В итоге все произошло именно так, как и должно было произойти. Свенсон всплыл с филигранной точностью — так, что корма «Дельфина» зависла всего в каких-нибудь четырех футах подо льдом, в результате чего давление в торпедном отсеке снизилось до минимума, однако же в таком положении передние крышки торпедных аппаратов оставались на стофутовой глубине.

Следом за тем мы просверлили отверстие в двери задней таранной переборки и закрепили в нем панцирный шланг высоконапорного насоса. Потом, облачившись в пористые резиновые костюмы, с аквалангами за плечами, мы с Мерфи, молодым торпедистом, зашли в узкий отсек между двумя таранными переборками, куда под сильным давлением стал нагнетаться воздух. Давление медленно возрастало: двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят фунтов на квадратный дюйм. Я ощущал, как мне давит на легкие, на уши, на глаза; у меня кружилась голова, оттого что под таким давлением я дышал чистым кислородом. Мне было не привыкать, я знал, что все это пустяки, мне очень хотелось, чтобы это понимал и малыш Мерфи. Вскоре мы оба начали испытывать те самые психофизические перегрузки, выдержать которые мог далеко не каждый. Впрочем, если Мерфи и было страшно, то свои душевные муки, равно как и физические, он тщательно скрывал. Свенсон, должно быть, выбрал самого лучшего из команды, и мне было приятно чувствовать рядом плечо такого парня, как Мерфи.

Мы ослабили винтовые задрайки на двери в передней таранной переборке и аккуратно сняли их, когда давление в разных частях лодки сделалось одинаковым. Вода в торпедном отсеке стояла фута на два выше порога — стоило нам приоткрыть дверь, как она тут же хлынула в отсек между таранными переборками. В это же самое время сжатый воздух устремился из таранного отсека в торпедный, где воздушное давление было гораздо ниже. Секунд десять мы изо всех сил поддерживали дверь, стараясь не потерять точку опоры, покуда вода и воздух вели жестокую борьбу, прежде чем пришли к примирению. Наконец дверь широко открылась. Теперь уровень воды достигал примерно тридцати дюймов — от таранной переборки до передней подволоки торпедного отсека. Мы перешагнули через порог, включили водонепроницаемые фонари и вошли в воду.

Температура воды была около 28 градусов по Фаренгейту, что составляло четыре градуса ниже точки замерзания. Хотя на нас были гидрокостюмы, специально предназначенные для погружения в ледяную купель, однако даже в таком костюме я едва не задохнулся от шока, вызванного резким перепадом температур, несмотря на то, что вдыхал я чистый кислород. Мы старались действовать быстро, чтобы потом поскорее пройти декомпрессию. Наконец где на четвереньках, где вплавь мы добрались до носовой части торпедного отсека, нащупали заднюю крышку четвертого торпедного аппарата и закрыли ее, но прежде я проверил кран, регулирующий давление. Сама крышка, похоже, не пострадала: тело бедняги Миллза сдержало страшный удар водяной струи, от которого ее попросту сорвало бы с петель. Закрепив крышку в закрытом положении, мы наглухо задраили ее с помощью блокирующего рычага, после чего вернулись в таранный отсек.

Там мы вставили в дверь заранее приготовленные заглушки и тут же услыхали размеренный рокот мотора, — заработала автоматическая помпа, откачивающая воду из торпедного отсека за борт. Уровень воды мало-помалу спадал, а вместе с ним падало и давление воздуха. Градус за градусом «Дельфин» ложился на ровный киль. Когда же уровень воды опустился ниже порога двери в торпедный отсек, по нашему сигналу был включен высоконапорный насос, который начал медленно откачивать сжатый воздух, заполнявший пространство между таранными переборками.

Через несколько минут, когда с меня сняли резиновый костюм, Свенсон спросил:

— Туго пришлось?

— Да нет, Мерфи оказался отличным помощником.

— Еще бы, он ведь один из лучших. Не знаю, как вас благодарить, доктор.

Потом, понизив голос, капитан спросил:

— Ну как, выяснили, в чем дело?

— А вы поразительно догадливы, капитан, конечно, выяснил, — ответил я. — Это оказался не сургуч, не жевательная резинка, и не краска. А обычный клей, капитан Свенсон. Выпускное отверстие пробного крана было замазано самым обыкновенным клеем. Старый, проверенный способ: незаметно нажимаете на тюбик — и дело сделано.

— Все понятно, — проговорил капитан и вышел.

«Дельфин» содрогнулся всем корпусом, когда из аппарата номер три, единственного, на который капитан Свенсон возлагал все надежды, вышла торпеда.

— Произведите расчеты, — обратился Свенсон к Хансену, — и сообщите, когда торпеда достигнет цели, чтобы звук взрыва не застиг нас врасплох.

Взглянув на секундомер, который он держал в руке — в той, что была перевязана, Хансен кивнул. Секунды шли медленно. Я видел губы Хансена — они что-то шептали. Наконец старпом сказал:

— Торпеда уже должна была достичь цели.

И через мгновение-другое прибавил:

— Сейчас раздастся взрыв… Сейчас.