Крупный мужчина с внушительной рыжей бородой, Владислав, будучи змееловом, пережил несколько укусов гюрзы и кобры, но позже лишь чудом останется жив после укуса мел–кой, невзрачной эфы: отправившись в тапочках ловить бабо­чек около кор­дона заповедника, он получил в ногу два укуса.

Выглядело это ужасно: когда я пришел на Пархай, он лежал в захламленном душ­ном вагончике в куче скомканных грязных спальников и буквально умирал от почеч­ных колик, с какой‑то фатальной агрессивностью отвергая врачей, «ско­рую помощь» и чье‑либо официальное участие. Мне казалось, что он настолько ненавидел систе­му, что ему легче было сгинуть самому, чем принять что‑либо от государства. Он клял эту эфу («…даже не зашипела предварительно»); смеялся над собой; грелся, выйдя ко мне, на солнышке у вагончика и брызгал кровью на кустики по малой ну­жде…

Потом ему станет хуже; потом за ним прилетит вертолет из Ашхабада; потом, перед явным концом, к нему вызовут родственников. А потом, уже окончательно при­знав ситуацию безнадежной, врачи почему‑то не отключат аппарат искус­ственной почки в положенный по инструкции день, а на следующее утро ему станет лучше.

…Евгений Панкратов ― несомненно один из наиболее самобытных и талантливых ученых, с которыми мне приходилось общаться. Он часто хмур, но у него веселое, всегда готовое посмеяться лицо, а наша шустрая молодежная компания уважительно дразнила его «классиком отечественной био­логии» («Классик, идите, чай готов!»). Он периодически приезжал в Копетдаг, занимаясь поведением птиц и ящериц, мы виде­лись там неоднократно; общение с ним дало мне многое.

…Митька Дельвиг ― зоолог, мышатник, бесшабашная душа; мой давнишний близ­кий приятель, с которым мы, будучи студентами, путешествовали зимой по заснежен­ной архангельской тайге.

Мы были тогда в снегах втроем с ним и с Жиртрестом и, решив не сквернословить слабовольно вдали от цивилизации и от облагораживающего дамского общества (я вообще матке люблю), установили штраф в один дефицитный мелкашечный патрон за каждое непечатное слово.

Однажды вечером я вышел из охотничьей избы на мороз выплеснуть грязную воду после мытья посуды, а входя назад, оставил на железной ручке входной двери кожу с мокрой ладони и весь отпущенный мне на остаток жизни запас непечат­ной лексики и все причитающиеся мелкашечные патроны сразу…

А несколько лет спустя Митяй вместе с моими родителями и близкими друзьями провожал меня из подмосковной Бала­шихи в мою первую поездку в Туркмению (Чача, Андрюня, Ленка, Эммочка, как вы там?..).

Мы все вместе любовались красотами Ай–Дере; фотографировали на закате птен­цов филина в нише на скале; расходи­лись днем в маршруты кто куда, а теплой но­чью, когда спадала жара, сидели около вывешенной Владиславом сильной лампы, рассматривая прилетающих на ее свет бабочек; пили зеленый чай; острили; обсу­ждали жизнь, любовь, природу, свои зоологические и прочие проблемы, включая и ястребиного орла. Прекрасные были времена…

45

Знай же, что в сво­ем намер­ении я тверд, ибо у необходим­ости нет выбор­а…

(Хорас­анская сказка)

Вернувшись домой, я готовлю публикацию и передаю ее в материалы орнитологи­ческой конференции, где уже лежит предыдущая заметка, написанная мною же, но под двумя нашими с Игневым фамилиями, предварительный и половин­чатый мате­риал.

Числяcь членом оргкомитета, я имею возможность подать публикацию в послед­нюю минуту, но взять вторую статью редколлегия уже не может; заменить одну на другую могут, а напечатать две ― никак: перебор объема, да и сборник пол­ностью готов. Заменяю прежний материал, написанный на основе своих работ и одного на­блюдения Романа, в котором он сам изначально не был твердо уверен, на новый ― это справедливо. Публикация данных о гнезде формально позволит начать еще дол­гую и муторную работу по включению фасциатуса в Красную книгу СССР и Туркме­нии, что без докумен­тально подтвержденного факта гнездования невозможно. Отсня­тые у гнезда слайды идут в печать при подготовке орнито­логических изданий ― это первые иллюстрации по ястребиному орлу на территории СССР.

Как и следовало ожидать, замена мною тезисов про определенных пост–фактум летающих молодых птиц на информа­цию о первом жилом гнезде теплоты в наши от­ношения с Романом не добавила. «Се ля ви»…

46

Очутивш­ись в воздух­е, сул­тан… лишилс­я чувств, а когда опамятовалс­я, то обнаруж­ил, что наход­ится в незнаком­ой стране, а перед ним си­дит ка­кая‑то женщин­а…

(Хорас­анская сказка)

Жизнь развивается стремительно, и с момента описываемых событий много всего произошло. Детальное описание ме­стоположения гнезда я еще до отъезда в Москву передал сотрудникам Сюнт–Хасардагского заповедника, и оно стало спе­циально охраняемой орнитологической достопримечательностью. За ним велись наблюдения местными сотрудниками, а потом мы наблюдали его с канадскими, американскими, российскими и туркменскими студентами. Эту пеструю компанию ― экспедицию, ор­ганизованную консультативной группой «ЭкоПол», мы привезли на Сумбар с моим коллегой–орнитологом, бородатым, вежливым и добродушным Андрюшей Зиминым, только что вернувшимся из Африки.

Это была особая эпопея, в равной мере экзотическая и праздничная для всех участников ― кому знакомством с Турк­менией, кому общением с американцами и ка­надцами.

Мы все вместе путешествовали по самым примечательным в этом крае местам. Испытывали радиопередатчики для птиц и учились использовать радиотелеметрию. Безуспешно пытались ловить грифов, разложив в качестве приманки аппетитный труп ишака. Мы несколько часов проторчали тогда с Гэрри в палатке на вершине горы, наблюдая за этим тру­пом в бинокли и переговариваясь по рации с сидящим у ловушки в засаде черноглазым и смешливым студентом Виталь­кой Виноградовым, но никто к нам тогда так и не прилетел: погода была уж очень неподходящая для охотничьего парения грифов или сипов, никто из хищников вообще не летал в тот хо­лодный ветреный день.

Зато поймали накидушкой сычика и потом фотографировали его со всех сторон, когда он спокойно и беспомощно лежал на спине на открытой ладони, лишь крутя на всех нас головой с огромными желтыми глазищами. А когда Джейн его выпу­стила, подкинув с руки, он взлетел и на лету брезгливо встряхнулся, словно стряхивая с себя следы наших бестактных неуместных человеческих прикосновений.

Потом Джейн уронила в азиатский нужник подсумок со всеми паспортами, авиаби­летами, рублями и долларами, и я, из ложного гуманизма отогнав подальше наших интуристов, провел восхитительный час, почти свесившись носом в очко и безре­зультатно пытаясь нащупать пропажу палкой на дне глубокого водоема, своим видом и запахом наводившего на мысли о черной стороне потустороннего мира. Оторвав­шись от этого вдохновляющего занятия, я курил в теньке, прива­лившись к забору и приходя в себя, когда сменивший меня Стасик выловил‑таки эту «золотую рыбку», за что сразу полу­чил прозвище «Супер–Стас».

С Джейн мы общаемся постоянно. Она преподает в Нью–Йорке детям полевую экологию, учит их видеть то, что не очень заметно в повседневной американской жизни; рассказывает им индейские легенды про камни, воду и ветер, а иногда ― и про далекую неведомую птицу, похожую на повсеместный американский символ ― белоголового орлана, но совсем дру­гую по характеру. Когда ее ученикам задали на­писать сочинение про человека, оказавшего на них важное влияние, шест­надцать пя­тиклассников из двадцати написали про нее.

Один из канадских студентов В черноусый хохотун Хаджир, будучи эмигрантом из Ирана, разговаривал во время наших путешествий с туркменами на смеси туркмен­ского, фарси и пушту.

Наслаждаясь древним слогом и хлопая себя от восторга по ляжкам, он читал нам вслух арабскую вязь из бейтов Мах­тумкули на стене могильника у Шевлана (святое место у южных предгорий Сюнта), переводя текст на английский.

Через два месяца я прилечу в Канаду на Ньюфаундленд и первое, что увижу, вый­дя из аэропорта, ― физиономию Ха­джира, окаменевшую, а затем вытянувшуюся при взгляде на меня: подрабатывая шофером такси, он кинулся тогда ко мне, как к оче­редному клиенту. Он признался, что, продолжая ежедневно жить копетдагскими воспоминаниями, в первое мгновение вовсе и не удивился моему появлению, а парализо­вало его секундой позже от сознания того, что это происходит в реальности.