Занятная все же птица. Знакомая даже не орнитологам своим уникальным верто­летным зависанием в воздухе на одном месте, когда, быстро–быстро трепеща кры­льями (поэтому и зовется на Руси «трясучкой»), широко распускает хвост с чер­но–белой полоской, нарядно просвечивающий на солнце, и высматривает свою добычу ― мышей, а в пустыне ― маленьких змей и ящериц».

«25 декабря…. Пустельга преследует вальдшнепа, атакуя и окрикивая его, как по­тенциального конкурента. Путает его с другим хищником? Учитывая редкость здесь вальдшнепа и его малозаметность, это единственное объяснение.

Хотя кто знает. Опять задумываюсь над тем, что мы часто недооцениваем птичьи мозги. Например, Зарудный пишет в 1888 году про оренбургские перелески: «Одна­жды в продолжение нескольких дней кряду дул сильный северо- восточный ветер. Пустельга имела уже детей. И вот для защиты их от наступившего холода она пристроила к своему гнезду с подвет­ренной стороны род забора из перевитых тонких прутьев». Кстати, это очень странно».

«23 января. Издалека замечаю над шпалерами виноградника непонятную актив­ность: пустельга и десять сорок скачут в возбуждении, но это явно не моббинг; соро­ки не окрикивают сокола, а вместе с ним заняты чем‑то другим. Подхожу ближе и вижу, что причиной всему ― белая кошка, идущая по винограднику вдалеке от до­мов.

Пустельга зависает над ней в трех метрах, трепещет крыльями, потом садится ря­дом на шпалеру, возбужденно вытяги­вается на ногах и пронзительно кричит. И все это тонет в скандальных воплях десятка сорок, базарно снующих туда- сюда, забыв традиционные придирки к пустельге и объединившись с ней в окрикивании наземного врага».

«20 мая…. Впервые определил в поле степную пустельгу. Встречается гораздо реже обыкновенной, издалека различия рассмотреть трудно. У степной «усы» по­светлее, не так заметны; когти на лапах белые, а не черные (поди разгляди…), а вот голос совсем другой, орет иначе».

МУРАВЬИ НА НЕБЕ

Он запроки­нул голов­у… и уви­дел там несколь­ких пери…

(Хорас­анская сказка)

«.21 декабря…. Шесть пустележек и семь галок в воздухе ловят насекомых ― крупных крылатых муравьев, у которых сейчас пошел массовый лет. Делают это по–разному.

Пустельга летает, планируя, на высоте метров сорок, затем делает резкое ускоре­ние машущим направленным полетом, за которым следует быстрый бросок, выпол­няющийся стремительным пируэтом (порой немыслимым, с переворотом в воз­духе). Чаще, перед тем как схватить муравья, взлетает чуть вверх, как на горку; крылья раз­ведены, корпус ставит верти­кально, хватает насекомое лапой перед собой. Затем складывает крылья и как бы ныряет с воздушной горки вниз, нагиба­ет голову, пере­хватывая клювом зажатого в лапе муравья.

Галки ловят муравьев здесь же, вперемежку с соколами, но не лапами, а клювом; да и летуны они, по сравнению с пу­стельгой, неуклюжие. Галка двигается между «атаками» много больше, долго летит по направлению к муравью натужным машу­щим полетом (хлопая широкими крыльями, словно с трудом держится в воздухе и вот–вот упадет), затем делает не очень резкий, не очень быстрый и уж совсем не грациозный пируэт, а уже потом, притормозив, прицельным уколом клюва по линии движения хватает муравья.

Смешно даже говорить об окупаемости этой кормежкой энергетических затрат на нее, а вот кураж в поведении птиц улавливается с очевидностью. Хотя, кто его знает, может, в этих свежих муравьях какая‑нибудь особенно ценная амино­кислота? Или просто кисленького захотелось? Или полетать, порезвиться охота?

В птичьей круговерти на фоне солнечного неба и серебристых сверканий прозрач­ных крыльев бесчисленных муравьев появляется парящий среди кормящихся птиц ястреб–перепелятник. Осмотревшись, он четыре раза подряд по плавной дуге невсе­рьез пикирует на охотящуюся рядом пустельгу. Чего ради? От зависти, что сам так не может, как она? Склочник и зануда».

ПУСТЫННЫЙ ЖАВОРОНОК

…сре­ди всех птиц Закаспийс­кого края пу­стынный жаворон­ок… всего лег­че перено­сит наисильнейш­ие жары; он даже поет в са­мые жар­кие часы дней на­чала июля. Го­лос его чрезвычайно приятен и сам по себе, и потому еще, что слышится порой в абсолютно безмолвной пустыне.

(Н. Л. Зарудн­ый, 1901)

Пти­цы–пери оби­тают только в пустын­е Мазандер­ан…

(Хорас­анская сказка)

«25 ноября. Дорогая Роза!

…Иду по Долине Лучков, ко мне навстречу на высоте метра над землей подлета­ет из межхолмья пустынный жаворо­нок, зависает в воздухе в двух метрах от моего лица, а повисев так несколько секунд (насмотревшись на меня вдоволь?), опять стремительно отлетает через гребень холма. Я пустынных жаворонков видел уже ты­сячи в самой разной обстанов­ке, и вот попался среди них один такой, особо ко мне любопытный. С чего бы это? Ведь не для того же, чтобы я его сфото­графировал?»

«28 января…. Восемь часов подряд тропил стайку из шести пустынных жаворон­ков. По–латыни называется «Аммоманес дэзэрти».

Когда пятьсот минут наблюдаешь пяток маленьких «невзрачных» птиц, волей–не­волей проникаешься деталями их взаи­моотношений, лично воспринимаешь их мимо­летные конфликты, их глазами смотришь на других появляющихся в поле зрения птиц; с их точки зрения оцениваешь вкусность веточек полыни, удобство пылевых ванн, опасность от балобанов или неотступное внимание очкастых орнитологов.

Замечаешь и понимаешь детали, о существовании которых обычно не догадыва­ешься и не задумываешься. (Зарудный: «Я несколько раз видел, как жаворонок бро­сался на самые крупные виды саранчи, догонял этих насекомых на лету, валил на землю, растрепывал им крылья и ломал задние ноги, а затем с толком, чувством и расстановкой кушал их еще живыми».) А?

Изумительная птичка. Настолько особый вид, что вроде и не жаворонок вовсе. Единственный из всех жаворонков без пе­стрин в оперении; окраска гладкая, нежных серо–бежевых пастельных тонов (под окраску субстрата). Совпадает настоль­ко, что иногда отвожу бинокль и уже с десяти метров ни одного не вижу на склоне, пока не прыгнет кто‑нибудь. Лишь раз­даются оттуда грустные приглушенные позывы.

Во–вторых, он не бегает и не ходит, как другие жаворонки, а прыгает неторопливо, как зяблик или задумавшийся над чем‑то воробей. И в этом не только генеалогиче­ские связи, но и важнейшее приспособление к среде обитания: он живет на крутых комковатых склонах, по которым шагом не походишь. Сами‑то мы как с крутого скло­на вниз спускаемся? Шагом? То‑то и оно, что вприпрыжку.

А раз он двигается прыжками, то лишен и одного из главных признаков жаворонков как бегающих и ходящих наземных птиц ― необычно длинного заднего когтя.

Никакой суеты в нем никогда. В зимних стаях прочих видов на равнине или на по­логих склонах ниже по долине порой ты­сячи птиц: суета, толкотня, носятся напере­гонки, огрызаются друг на друга, гоняют соседей из наиболее кормных мест… Пу­стынный жаворонок не такой. Никогда не образует огромных стай; чаще всего по пять ― десять штук. И всегда не торо­пясь; прыг–прыг себе по своим пустынным де­лам.

Живет в местах совершенно особых, где многие виды жаворонков попадаются лишь иногда, а многие не встречаются во­все: в самых опустыненных частях долины, среди разъеденных эрозией адыров, а иногда и на совершенно безжизненных скло­нах «лунных гор».

И пение у него очень особое: заунывное «свиррь–тиу» или «тиу–свиррь–тсиа» (За­рудный: «Оно состоит из грустных, протяжных, тихих, но в пустыне далеко слышных свистов, комбинирующихся в чрезвычайно милые мелодии… Их голос… подходит к величавому покою пустыни и гармонирует с ее тишиною; он был бы положительно странен в лугах, в травяни­стых степях и тем более в лесах»).

Короче, жаворонок, но стоит особняком.

Наблюдая за одной стайкой несколько часов подряд, вживаюсь в ритм жизни этой птицы; синусоида флуктуаций моих собственных эмоций уплощается и вытягивает­ся; на все вокруг и на самого себя начинаю смотреть по–восточному…