Пако сунул руку в мешок, вытащил несколько яиц и принялся за еду, а Хорхе по­вернулся к стоявшему в самолете бидону с гуаро. Он развязал веревки, вынул сто­фунтовый бидон из кабины и, прежде чем я успел помочь, поставил его на плечо, прочно удерживая одной рукой. Другой рукой он поднял футляр с моей фотоаппара­турой, постель и связку бананов, которую я положил на землю.

― Остальное я заберу… — сказал я. — Вы сумеете со всем этим справиться?

Хорхе нашел вопрос смешным и весело захохотал; затем с оттенком сарказма от­ветил:

― Надеюсь, сэр…

Я подошел к Пако, чтобы попрощаться, и спросил, сможет ли он захватить меня обратно примерно через неделю. Он сказал, что я могу быть спокоен. Мы пожали друг другу руки, и я пошел вслед за стариком. Пройдя примерно восьмую часть мили по узкой тропинке, мы добрались до пальмовой лачуги Хорхе, возле которой среди ветвей старого дерева манго жужжали пчелы и в тени спали две собаки. Позади лома текла река, темная и спокойная. У мостков под огромным деревом стояли две лодки: одна исправная, а другая сгнившая, полная воды листьев и головастиков.

Хорхе положил мою постель на середину исправной лодки и велел мне сесть свер­ху. Поместив бидон в низкой носовой части, он занял свое место на корме, оттолкнул лодку, и мы двинулись по реке сквозь свесившиеся в воду ветви деревьев и лиан. Вскоре пересекли быстрину, вошли в затишье длинной береговой дуги и заскользили по глянцевитой черной воде. Только мерные удары и всплески весла, которым греб старик, нарушали тишину.

Вблизи устья берега реки были низкими и ровными заросшими травой и косматы­ми мангровыми деревьями. Дальше вверх по течению появились пальмы манака и хьюискойла, а еще дальше начался настоящий дремучий лес с большими деревья­ми, склонившимися над кромкой воды; они были обвешаны лианами или насмерть опутаны ползущими вверх растениями. Все сильнее и сильнее я стал ощущать осо­бенности карибской реки. Дорога от устья реки до деревни занимала не более полу­часа, но и этого было достаточно, чтобы вспомнить все тропические реки, на которых я когда‑либо побывал, и воскресить в памяти цепочку долгих дней, проведенных в челноках, непрерывно гонимых вверх по течению чернокожими гребцами.

Я убедился в том, что даже самые мельчайшие подробности не исчезают из памя­ти: ни запах прибрежного леса, ни бесцельно снующие стайки молоди морской щуки, останавливающейся только затем, чтобы веселья ради перемахнуть через плывущие ветки; ни серебристые отблески молодых тарпонов, плывущих посередине реки; ни снежная белизна гизбрехтовского ястреба; ни удивительное повсеместное сходство водяных птиц, ни яркость оперения колпиков, обитающих в районах Карибского моря. Выпи, большие бакланы, разные цапли, дергачи и куриные напоминали мне их сородичей во Флориде.

Я вспомнил, как однажды свалилась в воду большая игуана, сидевшая высоко на дереве, где она обгрызала молодые побеги, мне показалось также, что голос большого с желтым хохолком попугая, живущего возле текущих в низинах рек, похож на громкий и хриплый крик горного длиннохвостого попугая.

Пока я размышлял о том, как правильно описать крик живых существ при их клас­сифицировании, из прибрежных кустов вылетел зеленый зимородок размером мень­ше воробья и перелетел через реку, тараторя на своем смешном языке, столь похо­жем на знакомую трескотню нашего северного зимородка.

Хорхе не принадлежал к числу разговорчивых людей, и меня это радовало. Его внимание было приковано к не требующей больших усилий гребле, а меня занимали мысли о совершившемся возвращении в тропики. Обжигающее солнце стояло высо­ко, и вода сверкала, как обсидиан; дул слабый, настойчивый бриз.

Хорхе вел лодку в узкой прибрежной полосе тени. Вдруг я заметил, что ритм гре­бли нарушился. Оглянувшись, увидел, что Хорхе пристально рассматривает берег в том месте, где над водой в густой заросли хьюискойлы виднелось отверстие, похо­жее на штольню. Он указал мне на него, и я сразу вспомнил, как выглядят лежки та­пиров на берегах рек.

― Горная корова… — сказал Хорхе. — Они редко встречаются так низко, возле са­мых рек.

Вскоре он положил весло на планшир и тихо меня окликнул:

― Посмотрите сюда, сэр!

Хорхе ухватился за ползучие растения, свесившиеся с ветви, на которой сидела украшенная гребешком ящерица. Это был василиск — зеленый, как салат, с яркими глазами самец, около четырнадцати дюймов в длину.

― Испанцы называют его Хесукристо! Иисусом Христом. И знаете почему, сэр?

Я отлично знал, но спросил, и Хорхе был очень доволен.

― Потому, что это животное ходит по воде. Смотрите на него внимательно.

Он дернул за ползучие растения, василиск перепрыгнул на другую ветку и уставил­ся на Хорхе своими глазами–бусинками. Больше ничего не произошло. Хорхе явно огорчился: ящерица не оправдала его ожиданий.

Я достал из сумки красивую рогатку, сделанную из двух накрест скрепленных кус­ков полированного твердого дерева, один кусок был палисандровый, а другой — ту­товый. Моя жена купила эту рогатку у мальчишки в Гондурасе, и я вожу ее с собой повсюду, где трудно получить разрешение на пистолет. С этой рогаткой я охочусь за ящерицами. Она не так удобна, как двадцати- двухкалиберный нарезной пистолет, но все же достаточно хороша.

Я уверен, что Хорхе никогда не встречал белого человека моего возраста, который носил бы с собой рогатку. Как же могло случиться, что на морщинах его лица не мелькнула тень удивления? Эта мысль занимала меня больше, чем василиск.

Увидев, что расстояние до берега начинает увеличиваться, я схватил горсть мокро­го песка, лежавшего в лодке, зарядил рогатку и выстрелил. Песок разлетелся вокруг василиска, и он, потеряв равновесие, камнем упал в черную реку. Василиск сразу по­грузился в воду, но через мгновение очутился на поверхности и побежал по воде. Передние лапы он нес перед собой, хвост изогнул кверху, а задними лапами молотил поверхность воды со скоростью пулеметного механизма. Быстрота шлепанья была такой большой, что ящерица не тонула. Прежде чем мы успели сообразить, как он это делает, василиск достиг суши, взобрался на берег и юркнул сквозь ветви, словно белка, спрыгнувшая на землю.

Хорхе чувствовал себя вознагражденным.

― Видели, сэр! Вы поняли, почему это животное зовется Иисусом Христом?

― О да… — сказал я.

Вскоре мы миновали стоявшую на берегу хижину, возле которой толпились голые ребятишки, и подъехали к новым домам «Атлантической промышленной компании». На этом наша поездка закончилась.

Менее чем час спустя я снова очутился на реке, но на этот раз при совершенно иных обстоятельствах. Управляющий здешними лесоразработками и банановым складом, дон Иойо Куироз, встретив меня на пристани, любезно предложил проехать с ним вверх по реке к одному из мест погрузки. Мы отправились на лодке, у которой был прямой срез кормы и мощный подвесной мотор,

Я испытываю отвращение к шумам среди дикой природы и особенно к вторжению в нее подвесных моторов. Одному небу известно, как много они мне служили, и у меня нет никакого права поносить их качества. Это удобнейшие и полезнейшие ме­ханизмы. Однако в лесной глуши они представляются мне грубым вмешательством человека в природу, символом человеческого преступления и предзнаменованием гибели природы. Их трескотня и идущая вразрез с окружающим спокойствием бы­строта движения, поднятые ими волны, бьющие о край первобытного пойменного леса, дикий испуг накрытых волной на берегу животных — все это меня раздражает, и в таких поездках я чувствую себя неловко. Быстрая езда — отличная штука, но передвигаться здесь подобным способом — жестоко и неуместно.

Мы проплыли всего восемь–девять миль вверх по реке и очутились в высоком лесу. Меня очень удивило сообщение Иойо о том, что в Коста–Рике мало прибреж­ных лесов красного дерева. По непонятным причинам на участке между Никарагуа и Колумбией оно встречается редко. Здесь, в Тортугеро, есть отличные деревья, иду­щие на постройку домов; невдалеке от реки в изобилии растет испанский кедр — один из лучших лесоматериалов тропиков.