– Мы почти достигли цели путешествия, – сказал Маракот. – Глубиномер Скотта год назад показал двадцать шесть тысяч футов в самом глубоком месте. Еще несколько минут, и мы узнаем свою судьбу. Может быть, кабинка разлетится от удара. Может быть…
В эту минуту мы коснулись дна.
Никогда ни одна в мире мать не опускала так нежно младенца на пуховую перину, как мы опустились на дно Атлантического океана. Толстый эластичный слой мягкого ила, на который мы сели, сыграл роль идеального буфера. Некоторое время мы боялись пошевелиться. Камера застыла на самом краю небольшого, покрытого вязким, густым как желатин грунтом скалистого выступа. Мы балансировали на узкой площадке, с трудом сохраняя равновесие и рискуя перевернуться. Но в конце концов камера приняла устойчивое положение и неподвижно застыла. Как только это произошло, доктор Маракот выглянул в иллюминатор и включил свет.
К нашему изумлению, видимость оказалась прекрасной. Смутный неуверенный свет струился сквозь выпуклые стекла иллюминаторов, словно холодное сияние туманным зимним утром. Мы прильнули к окнам и стали смотреть наружу. Свет прожекторов был не нужен. Удивительная поверхность прекрасно просматривалась на сотни ярдов в каждом направлении. Это казалось непостижимым, невероятным, но тем не менее глаза не обманывали нас: дно океана мягко светилось.
– Почему бы и нет? – воскликнул Маракот, простояв минуту-другую в оцепенении. – Разве я не предвидел такой возможности? Что представляет собой ил? Разве он не является продуктом разложения миллиардов микроскопических органических существ? Разве разложение не сопровождается фосфорическим свечением? Где еще наблюдать это свечение, если не здесь? Ах, как жаль: иметь возможность увидеть подобный феномен и не суметь сообщить о нем миру!
– Но позвольте, – заметил я, – мы тралом вытаскивали полтонны ила, но почему-то не замечали подобного свечения!
– Вне всякого сомнения, ил терял способность фосфоресцировать, пока его поднимали на поверхность. Да и что такое полтонны ила по сравнению с этими бескрайними равнинами? Смотрите, смотрите! – вдруг завопил профессор в состоянии крайнего возбуждения. – Глубоководные существа пасутся на органическом ковре, почти как земные стада на лугу!
Стая крупных черных рыб, толстых и неповоротливых, проплыла над самым дном в нашу сторону. Рыбы рылись носами в упругой растительности, выбирая наиболее аппетитные кусты. Затем появилось гигантское красное существо, напоминающее глупую морскую корову. Оно меланхолично жевало жвачку прямо перед моим окном. Другие похожие существа паслись рядом. Время от времени они поднимали головы, чтобы получше рассмотреть странный предмет, который неожиданно свалился сверху.
Я не мог не восхищаться Маракотом. Даже в духоте камеры, когда смерть казалась неотвратимой, он не мог противиться зову науки и продолжал методично делать записи в блокноте. По мере сил фиксируя собственные наблюдения, я увидел то, что навсегда запечатлелось в моей памяти. Дно океана состояло из красной глины, но здесь поверх нее лежал слой серой глубоководной слизи, который образовывал волнистую равнину. Равнина простиралась во все стороны, на сколько хватал глаз. Поверхность не была идеально гладкой, то тут, то там высились странного вида округлые холмы, вроде того, на который мы опустились. Холмы светились всеми цветами радуги. Между холмиками метались косяки рыб, большей частью не известных науке пород. Рыбы были окрашены в разные цвета, но черный и красный преобладали. Маракот рассматривал их, едва сдерживая волнение, и энергично скрипел пером, торопливо записывая увиденное.
Воздух в кабине стал очень тяжелым, и мы снова выпустили из баллона порцию кислорода. Довольно любопытно, но нам ужасно захотелось есть. Я бы сказал, что мы проголодались как волки. Мясные консервы, хлеб с маслом и виски с содовой, предусмотрительно прихваченные Маракотом, оказались как нельзя кстати. Немного подкрепившись и набравшись сил, я устроился у иллюминатора поудобней. Больше всего в этот момент мне хотелось курить. Хотелось затянуться сигаретой последний раз в жизни. Вдруг в поле моего зрения попало нечто, и вихрь странных мыслей, надежд и предчувствий закружился в голове.
Я уже упоминал, что волнистая равнина вокруг нас была усеяна довольно странными объектами, которые выглядели как округлые холмы. Один из холмов, довольно высокий, находился как раз напротив моего иллюминатора на расстоянии тридцати футов. На нем виднелся необычный знак. Присмотревшись повнимательней, я обнаружил, что подобные знаки один за другим опоясывают всю видимую часть холма. Когда человек находится в двух шагах от смерти, не многое способно заставить его сердце возбужденно забиться, а его самого затаить дыхание. Я немедленно понял, что вижу фриз{31}. И несмотря на то что рисунки потеряли очертания под влиянием времени, было очевидно, что их вырезала рука разумного существа. Маракот и Сканлэн бросились к моему иллюминатору и с изумлением уставились наружу на символы вездесущего могущества человека.
– Это резьба, вне всякого сомнения! – воскликнул Сканлэн. – Думаю, что эта круглая кегля является крышей здания. Другие холмы – тоже крыши. Послушайте, босс, мы, кажется, свалились на обычный подводный город.
– Действительно, похоже на древний город, – ответил Маракот. – Геологи утверждают, что моря когда-то были континентами, а континенты морями. Но я всегда с недоверием относился к гипотезе, что сдвиги коры в Атлантике происходили в эпоху кайнозоя. Неужели египетские сплетни, пересказанные Платоном{32}, имеют под собой реальную основу? Вулканическая формация перед нами доказывает, что дно океана осело в результате сейсмической активности.
– Купола выстроены в определенном порядке, – заметил я. – Кажется, мы видим не отдельные домики, а крышу одного гигантского здания.
– Думаю, что вы правы, – сказал Сканлэн. – Четыре больших купола по углам и маленькие посредине. Это действительно здание. Хотел бы я рассмотреть его целиком. Думаю, что внутри поместится весь «Мерибанк».
– Здание по самую крышу погребено под морскими отложениями, – произнес Маракот. – С другой стороны, отложения предохраняют его от разрушения. Кроме того, здесь, на большой глубине, постоянная температура, немногим более тридцати двух градусов по Фаренгейту{33}. Низкая температура приостанавливает процессы распада. Даже разложение останков глубоководных органических существ, которые устилают дно океана и по случаю освещают для нас окрестности, происходит, по-видимому, очень медленно… Но посмотрите, это ведь вовсе не фриз, а надписи!
Вне всякого сомнения, профессор был прав. Одинаковые начертания появлялись в разных местах. Эти знаки представляли собой буквы какого-то древнего алфавита.
– Я когда-то изучал финикийские{34} памятники. Символы на них имеют много общего с теми, которые мы видим сейчас, – произнес Маракот. – Друзья мои, перед нами античный город, погребенный на дне океана. Как жаль, что это замечательное открытие мы унесем с собой в могилу. Нам более не суждено ничего узнать. Книга знаний захлопнулась перед нами. Согласен: чем скорее наступит конец, тем лучше…
Нам недолго оставалось ждать. Воздух внутри стал тяжелым и вязким, пары углекислого газа заполнили камеру. Кислорода становилось все меньше. Лишь став ногами на кресло, можно было вдохнуть глоток более свежего воздуха. Но ядовитый газ неотвратимо поднимался все выше. Доктор Маракот поднял руки вверх, словно капитулируя, и бессильно уронил голову на грудь. Пары углекислого газа уже подействовали на Сканлэна, он неуклюже сполз на пол. Моя голова кружилась, грудь налилась невыносимой тяжестью, глаза медленно закрылись. Сознание стало покидать меня. Из последних сил я открыл глаза, чтобы бросить прощальный взгляд на мир, который оставляю навсегда. Стоило мне сделать это, как из моей груди вырвался бешеный крик: снаружи через иллюминатор на меня смотрело человеческое лицо.
