— Однако это дает весьма яркое представление, — произнес Джон уже не таким спокойным голосом. — Просто ради любопытства — и чем же это для тебя кончилось на этот раз?
— Тем же, что и в прошлый. Джон, мне жаль.
— Ей жаль! — Джон бросил полный ярости взгляд на неподвижное тело Хассана. — Ладно. Вернемся к нашей теме... Зная Хассана и зная тебя, — добавил мой самый любимый человек, — я подозреваю, что катались вы, как ты удачно выразилась, по всей гробнице, не думая о последствиях, не так ли?
— Но послушай...
— Я тебя не виню, — великодушно заявил Джон. — Я только интересуюсь, что же ты там порушила?
— Несколько горшков, — созналась я. — Пару церемониальных платьев. Я ужасно жалею об этом... Джон, ты помнишь платье Тутанхамона, все расшитое золотым стеклярусом и бусинками? У нее было похожее, вот только ткань прозрачная, словно шифон...
— Было? — хрипло, словно простуженная лягушка, выдавил из себя Майк. Известие о смерти Ди потрясло его, но это была настоящая трагедия. Я приготовилась нанести решающий смертельный удар и слегка отстранилась от Джона, чтобы дать ему свободу действия, а потом с самым невинным видом превзошла саму себя в хитрости.
— Там могут быть и другие платья, и я думаю, — плавно завершила я фразу, — что все папирусы уцелели.
С уверенностью могу сказать, что эффекта от этой последней реплики не мог предсказать никто, кроме настоящего археолога. С прозорливостью, которая делает мне честь, я предугадала силу впечатления, однако лишь наполовину, не учтя, к сожалению, что тут присутствовало два археолога.
— Папирусы? — хором переспросили два хриплых от волнения голоса.
Майк позабыл о своем пистолете. Он безвольно покачивался в его повисшей вдоль тела руке. Кто угодно мог подойти и спокойно отобрать его у Майка. Но было совершенно ясно, что это мог быть кто угодно, но только никак не Джон Макинтайр.
— Папирусы? — повторил он. — Тексты? — Джон отпустил мою талию, схватил за плечи и развернул к себе лицом. — И как много?
— Целый большой короб, — процедила я сквозь зубы и со всего размаху наступила ему на ногу. — Вот так я чуть не растоптала твои драгоценные свитки, пытаясь сохранить единственную ценность, которая... О, пропади ты пропадом, идиот! Чертов египтолог! Как бы мне хотелось, чтобы я их все там передавила!
Взгляд Джона снова стал осмысленным — минуту назад он был шальным, как у одурманенного наркотиками Хассана. Но и Майк уже пришел в себя.
— Ладно, — буркнул он. Дуло его пистолета смотрело примерно мне в живот. — Ладно. Значит, там были папирусы. Мы их вытащим. Мы все вытащим. Я спущусь туда сам. Я прямо сейчас пойду, как только Хассан...
— Ради Бога, Майк, — взмолилась я в отчаянии, — подумай о нас! Хассан расправится с Джоном, и не как-нибудь там, а зверски. Он не простит ему того удара в челюсть... Майк, подумай о гробнице, уж если тебе наплевать на нас, ты не можешь позволить все погубить в ней. У Блоча нет времени, чтобы быть аккуратным, он наверняка поломает половину утвари. Обе мумии будут испорчены. Его мумия, Майк, подумай об этом, егомумия...
Вот оно нужное слово — одно маленькое местоимение, и не потребовалось даже называть имя! Последовала тишина, нарушаемая только биением моего сердца. Рядом со мной Джон оцепенел, парализованный тем же самым коротким словом, которое сразило Майка. Затем, с трудом шевеля губами, словно они у него смерзлись, Майк повторил с мукой в голосе:
— Его... мумия.
Как прав был Блоч, когда не допустил этого бедного дуралея в гробницу! Розоволицый мерзавец был, кроме всего прочего, еще и великолепным знатоком человеческой души. Майка тоже терзали противоречивые чувства, но гораздо более сложные, чем Абделала. Стоило умело затронуть нужную струну в его душе, и обнаружился бы тот самый стимул, который, несмотря ни на что, доминировал в его жизни. Вид гробницы и ее чудес наверняка сделал бы это. И моя новость тоже. Я чувствовала только усталость и раздражение, но больше не испытывала страха, когда равнодушным тоном произносила тираду, которая должна была нас спасти:
— Его мумия. Это гробница Ахнатона, Майк. Она там, с ним, но это — его гробница. На стенах фрески и надписи. Там четыре камеры, заваленные утварью, и две мумии, обе целехоньки. Майк, там работы на десять лет, только чтобы все это оттуда извлечь. И еще полвека, чтобы оценить и изучить. Это самая важная единичная находка, когда-либо сделанная в Египте.
УМайка подогнулись ноги, и он начал медленно, словно складываясь, опускаться на землю. Потом положил пистолет рядом с собой и закрыл лицо ладонями. Он сидел, согнув острые колени и подперев опущенную голову согнутыми под прямым углом руками, и походил на большого печального кузнечика песочного цвета.
Какое-то короткое время, которого хватило, только чтобы сделать два глубоких вдоха, мы стояли неподвижно и смотрели на него. Потом, выдохнув, Джон сделал шаг вперед, наклонился и взял пистолет. Майк даже не шевельнулся.
— Посмотрим-ка лучше, как там Хассан, — предложил Джон.
Бросив обеспокоенный взгляд на поникшую фигуру Майка, будто состоящую из одних прямых углов, я последовала за Джоном. Хассан все еще не пришел в себя, но дыхание его, похоже, стало не таким редким.
— Ты что, проломил ему голову? — спросила я.
— Надеюсь, что да.
Джон вручил мне пистолет.
— Если тебе придется в кого-нибудь стрелять, постарайся не застрелить меня, ладно?
Он туго и надежно связал запястья и щиколотки парня лоскутами от его балахона, отрезанными с помощью предоставленного мною кинжала. В первый раз за всю ночь оружие, добыть которое мне стоило стольких трудов и нервов, пригодилось.
В какой-то момент, когда Джон рассматривал кинжал, я подумала, что мне самой надо было бы связать Хассана. Но Джон воззвал к своим лучшим чувствам и достойно справился с этой задачей. Бесцеремонное обращение — по моему разумению, более бесцеремонное, чем нужно, — привело Хассана в чувство, и, когда Джон переворачивал его, парень начал пространную тираду о предках Джона и моих дурных привычках, которую Джон прервал, запихнув ему в рот еще один кусок, оторванный от его одеяния.
Тут мы обратили свое внимание на Майка.
Он по-прежнему сидел на земле в той же самой позе, будто обратился в каменное изваяние и теперь навсегда останется недвижим. Я не знаю, что испытывал Джон, но у меня было чувство, чем-то похожее на растерянность хозяйки дома, когда в разгар вечеринки она видит, что один из ее гостей упал в обморок.
— Что ты собираешься насчет него предпринять? — прошептала я, мотнув головой в сторону до раздражения жалкой фигуры.
Джон пожал плечами.
— Но он же ничего на самом деле не сделал, — выдвинула я аргумент в защиту Майка. — Джон, он и правда ничего не знал. Ты же видел его лицо...
— Он был в таком же неведении, как и жители Дахау относительно того, что происходит за стенами их домов.
— Ведь люди есть люди. К сожалению. Разве отказ от совершения греха ничего не значит в этом мире?
— О Господи, может, и значит. — Джон провел рукой по лицу, вдруг на какой-то миг постаревшему и изможденному. — Однако это печальное замечание о мире основано на твоем собственном жизненном опыте, если можно так выразиться. Если это лучшее оправдание, которое ты можешь найти Джейку...
— Это не имеет никакого отношения к Джейку!
— Боже правый, а к кому же? Та же самая психология, та же степень вины — результат такого же легкомысленного вторжения в жизни других людей. Томми, ты наконец должна увидеть Джейка таким, каким он был, — не святым, не дьяволом, просто человеком, движимым непреодолимым влечением. Я сам был более чем несправедлив к нему, потому что... из-за некоторых, не стоящих упоминания побуждений. Но я могу понять егопобуждения.
— И я тоже. Ему нужны были деньги.
— Джейку всегда было плевать на деньги. Всегда, до того момента, когда ты начала превращаться из угловатого подростка в точную копию своей матери — очень привлекательной женщины, между прочим. Ты знаешь, отчего она умерла?
