Поэты и философы, которых я когда-то любил, били неправы. Смерть приходит не ко всем, течение времени не притупляет воспоминаний и не обращает тела в прах. Меня признали мертвым и установили на холодной земле могильный камень с моим именем. Он символизировал конец земного пути, но на самом деле моя жизнь тогда только началась. Kaк будто я долгие годи спал, прозябал в темноте, а потом проснулся, и мир оказался ярче, вольнее и интереснее, чем я когда-либо воображал.

Люди, которых я знал, продолжали существовать так же, как я раньше. Они тратили свои короткие жизни на посещения рынка, возделывание полей и поцелуи украдкой, после заката солнца. Для меня они стали всего лишь тенями, значащими не больше чем испуганные белки и кролики, который скачут по лесу, не осознавая мира вокруг.

Но я не был тенью. Я был жив — и одновременно неподвластным страху смерти. Я победил смерть. Я большее не был случайным гостем в этом мире. Я был его хозяином, и вечность должна была склониться предо мной…

Стоял октябрь. Деревья на кладбище стали мертвыми, коричневыми, в листве шуршал холодный ветер, сменивший удушливую жару виргинского лета. Не то чтобы я ее чувствовал… Мое тело, тело вампира, ощущает только тепло будущей жертвы, согреваясь лишь ожиданием горячей крови, которая побежит по моим венам.

Жертва была всего в нескольких футах: девушка с каштановыми волосами лезла через ограду раскинувшегося рядом с кладбищем поместья Хартнетт.

«Клементина Хейверфорд, разрешите узнать, почему вы не в постели в такой поздний час?» Мое игривое настроение плохо сочеталось с терзавшей меня мучительной, горячей жаждой. Клементине не следовало здесь находиться, но Мэтт Хартнетт всегда был влюблен в нее и, несмотря на ее помолвку с чарльстонским кузеном Рэндаллом Хейверфордом, всякому было очевидно, что эти чувства взаимны. Она играла в опасную игру. Но вряд ли знала, что игра может стать смертельной.

Клементина прищурилась в темноту. Припухшие веки и следы вина на зубах ясно говорили, что ночь у нее выдалась длинная.

— Стефан Сальваторе? — задохнулась она. — Ты же умер.

Я сделал шаг к ней.

— Правда?

— Да, я была на твоих похоронах, — Клементина склонила голову набок. Она не слишком испугалась, потому что почти спала на ходу, устав от вина и украденных поцелуев. — Ты мне снишься?

— Нет, не снюсь, — хрипло сказал я.

Я схватил ее за плечи и притянул к себе. Она упала мне на грудь, и я услышал грохот ее сердца. От нее пахло жасмином, как и прошлым летом, когда мы играли под Плетеным мостом в одну из придуманных Дамоном игр на поцелуи, и мне удалось прикоснуться к ее корсажу.

Я провел пальцем по ее щеке. Клементина была моей первой любовью, и я часто думал, каково это — держать ее вот так. Я прижался губами к ее уху:

— Я не просто ночной кошмар, — прежде чем она успела издать хоть звук, мои зубы вонзились в яремную вену; кровь хлынула мне в рот, заставив застонать. Вопреки ее имени, кровь Клементины оказалась совсем не такой сладкой [1], как я воображал. Она была горькой и дымной, как кофе, пролившийся на горячую плиту. Но я продолжал глотать, пока не выпил ее до конца, пока она не перестала кричать, а ее пульс не замедлился до предела. Она обвисла у меня на руках, а огонь в моих жилах и в моем желудке погас.

Всю неделю я охотился в свое удовольствие, и мне удалось установить, что мое тело нуждается в еде дважды в день. В основном я просто прислушивался к току живительной влаги в жилах жителей Мистик-Фоллз, очарованный простотой, с которой я мог отнять ее. Я был очень осторожен и выбирал объекты нападения среди постояльцев пансиона или солдат из Листауна. Клементина стала первой жертвой из числа тех, с кем я дружил раньше, — первой, кого будет не хватать жителям Мистик-Фоллз.

Отпустив жертву, я облизал губы, просмаковав последнюю каплю крови в уголке рта. Потом я вытащил ее с кладбища и отнес в каменоломню, где мы с Дамоном обитали с момента превращения.

Солнце только что показалось над горизонтом, и Дамон сидел у воды, безразлично уставившись в глубину с таким видом, будто хотел увидеть там все тайны Вселенной. С тех пор как семь дней назад мы пробудились вампирами, он постоянно был таким. Он оплакивал Катерину, вампиршу, из-за которой мы стали тем, кем стали. Хотя она и подарила мне могущество, я в отличие от брата был рад ее смерти. Она держала меня за дурачка, и, вспоминая о ней, я неизбежно вспоминал и то, насколько уязвимым я когда-то был.

Пока я смотрел на Дамона, Клементина застонала у меня на руках, приоткрыв один глаза. Если бы не кровь, стекавшая на голубое кружево отделки ее синего тюлевого платья, казалось бы, что она просто дремлет.

— Тссс, — прошептал я, убирая выбившиеся пряди волос ей за ухо. Что-то внутри меня убеждало, что я должен жалеть о том, что отнял ее жизнь, но я не чувствовал ничего подобного. Наоборот, я перехватил ее поудобнее, перебросив через плечо, как будто она была мешком зерна, и подошел к воде.

— Братик, — я бесцеремонно сбросил почти безжизненное тело Клементины ему под ноги.

Дамон помотал головой:

— Нет.

Губы у него были белые как мел. На лице темнели извилистые линии сосудов, похожие на трещины в мраморе. В слабом утреннем свете он походил на одну из разбитых статуй с кладбища.

— Ты должен пить! — резко сказал я, нагибая его к телу и сам удивляясь своей силе. Ноздри Дамона затрепетали. Запах крови одурманил его измученный разум, как и мой чуть раньше, и скоро он вопреки собственному сопротивлению приник к ране губами. Он начал глотать, сначала медленно, потом захлебываясь, как дорвавшаяся до воды лошадь.

— Почему ты продолжаешь меня заставлять? — безжизненно спросил он, морщась и вытирая губы тыльной стороной ладони.

— Тебе необходимо поддерживать силы.

Я ткнул тело Клементины носком покрытого засохшей грязью ботинка. Она тихо застонала, все еще живая. Пока, по крайней мере. Ее жизнь была в моих руках. Осознание этого и возбуждение звенели во мне. Все это — охота, победа, приятная дремота, которая всегда следовала за кормлением, — превращала предстоящую нам вечность в бесконечное приключение. Почему Дамон не мог этого понять?

— Это не силы. Это слабость, — прошипел Дамон, поднимаясь на ноги, — это ад на земле, и ничего не может быть хуже.

— Ничего? Ты предпочел бы умереть, как отец? — Я скептически покачал головой. — Тебе дарован второй шанс.

— Я о нем не просил! — резко ответил Дамон. — Я никогда не просил ни о чем подобном. Мне была нужна только Катерина. Она погибла, поэтому убей меня сейчас, и покончим с этим.

Дамон протянул мне заостренную дубовую ветку.

— Здесь, — сказал он и широко раскинул руки, подставив грудь. Всего один удар в сердце — и его мечта будет исполнена. Воспоминания молнией пронеслись перед глазами: Катерина, ее темные мягкие локоны, клыки, сверкающие в лунном свете, голова, откинутая назад перед тем, как она впилась мне в горло, вечная лазуритовая камея, прятавшаяся в ямке между ключиц. Теперь я понимал, почему она убила мою невесту Розалин, почему подчинила себе меня и Дамона, почему пользовалась своей красотой и невинной внешностью, заставляя людей верить ей и защищать ее. Такова была ее, а теперь и наша природа. Но вместо того, чтобы принять этот великий дар, Дамон полагал его проклятием.

Я сломал ветку об колено и забросил обломки в реку:

— Нет.

Хотя я никогда не признавал этого вслух, мысль о вечной жизни в одиночестве пугала меня. Я хотел, чтобы мы с Дамоном вместе учились быть вампирами.

— Нет? — повторил Дамон, распахнув глаза. — Значит, ты способен убить старую любовь, но не собственного брата?

Он швырнул меня на землю и встал надо мной, обнажив клыки, а потом плюнул мне на шею.