– Петрович, ну я готов! – Новенький стоял перед ним в белоснежном, отутюженном и даже вроде как накрахмаленном халате и выглядел так, словно и в самом деле готов ко всему тому, что ему предстоит. – Командуй!

Он не чурался грязи, этот лощеный с виду парнишка! В первый день с новичками бывает особенно тяжело, со всеми. Со всеми, но не с Матвеем. Он сдал только однажды, в палате номер четырнадцать. Во время раздачи лекарств.

Строго говоря, это не было обязанностью санитаров – раздавать пациентам таблетки, но после того, как один из особенно буйных прокусил медсестре руку, это стало негласным законом. Ходячие и небуйные получали лекарства сами у постовой медсестры, а таким, как Алена Михайловна, таблетки разносили санитары. Разносили и следили, чтобы пациент таблетки непременно проглотил. Это было особое требование главврача – персонал должен строго контролировать неблагонадежных для их же блага, разумеется. Алена Михайловна была хоть и блатной, но тоже неблагонадежной…

– Попроси, чтобы она открыла рот, – шепнул Петрович и сунул Матвею стаканчик с таблетками. – Проверь, чтобы все было нормально.

– Что нормально? – Новенький смотрел на него ясными серыми глазами и делал вид, что не понимает, о чем речь.

– Проверь, чтобы она проглотила таблетки, чтобы не спрятала за щекой или под языком, – повторил Петрович терпеливо.

Признаться, ему и самому было не по душе заставлять Алену Михайловну проходить через все это. Имелось в этой процедуре что-то унизительное, что-то такое, от чего он потом еще долго чувствовал себя скотиной. Но работа есть работа. Лекарства вроде как начали помогать, а пациенты в таком состоянии способны на всякое, так что лучше не рисковать, а делать все по правилам. К тому же, может, это только у него одного такое трепетное отношение к пациентке из палаты номер четырнадцать, а остальным все равно…

Матвею было не все равно, Петрович это сразу понял и еще раз мысленно похвалил себя за проницательность. Похоже, парень и в самом деле неплохой. Или просто брезгливый?..

– А как?.. – спросил тот растерянно. – Как проверить?

– Обыкновенно! – зашипел Петрович, оглядываясь на безучастную к происходящему Алену Михайловну. – Тебе самому в поликлинике, что ли, в глотку никогда не заглядывали?

– А если она рот не откроет?

– А если не откроет, то ты сделаешь так, чтобы открыла! – сказал он зло.

– Силой, что ли?

– Если понадобится, то и силой. Ты, паря, должен четко понимать, что делаешь все это не ради баловства, что это ради ее же блага.

– Главное, чтобы она сама это понимала, – огрызнулся Матвей и медленно, с неохотой подошел к Алене Михайловне.

Сегодня она не рисовала. Во всяком случае, бумага, которую принес ей вчера Петрович, так и лежала нетронутой на краешке стола, а руки у пациентки были чистыми и почти неподвижными. Тоже, наверное, хороший знак…

– Эй. – Матвей сделал шаг к койке, на которой она сидела, и под ногой у него что-то хрустнуло.

Петрович разглядел впечатанного в линолеум мотылька и болезненно поморщился. Уже и на форточку марлю натянули, а они все летят. Никак через вентиляционную шахту…

– Эй, – снова повторил Матвей, присаживаясь перед Аленой Михайловной на корточки.

– Что ты ей эйкаешь? – проворчал Петрович. – У нее имя есть.

– Да что ты говоришь?! – Парень обернулся, бросил на него язвительный взгляд. Вид у него при этом был такой, словно он вошел в клетку к разъяренной тигрице, а Алена Михайловна не буйная совсем. Ну почти…

– Вот ваши лекарства. Выпейте. – Матвей поставил поднос на тумбочку, протянул пациентке стаканчик с таблетками.

– По одной давай, – инструктировал Петрович из-за его спины.

– А воду запить? – растерянно поинтересовался тот.

– Она может и без воды. Давай уже!

Парень вытряхнул на ладонь одну из трех таблеток, сказал с тяжким вздохом:

– Лекарство выпейте, пожалуйста.

Алена не ответила. Петрович давно привык к тому, что она все время молчит. Молчать-то молчит, но рот открывает послушно, по первой просьбе. Раньше открывала, а сейчас вот заартачилась. А может, не расслышала? Кто ж поймет, какая там слышимость в ее внутреннем мире?..

– Дальше что? – Матвей посмотрел на него вопросительно. Вместо ответа Петрович лишь досадливо пожал плечами. Пусть сам разбирается, дело-то нехитрое. Глядишь, быстренько освоит науку и снимет эту тяжкую ежедневную обязанность с его стариковских плеч.

– Алена, откройте рот. – Парень говорил тихо, но в голосе уже сквозило раздражение, словно Петрович бросил ему вызов, не принять который было бы верхом позора.

Она сидела неподвижно и смотрела не на Матвея, не на таблетки в его ладони, а на мертвого мотылька. Смотрела, молчала, рта не открывала… Вот такая проблема…

– Ну и как с ней? Силой, что ли? – Матвей снова обернулся.

– Погоди! – Петрович сделал шаг вперед, сказал как можно более ласково: – Алена Михайловна, вы бы выпили таблетки, а? Если не выпьете, то придется лекарство вводить внутривенно, вам же потом плохо будет от капельниц.

Пустое… Она не слышала или не хотела слышать. Тонкие руки медленно и методично собирали в складку край больничного халата, обнажая ногу. Да что же это такое?! Хотел как лучше, а теперь что? Идти жаловаться главному, чтобы ее в самом деле на капельницы перевели? Петрович вспомнил, как в самые первые дни своего пребывания в больнице девочка отказывалась есть, как приходилось привязывать ее к кровати и кормить через зонд. Та жуткая картинка до сих пор стояла у него перед глазами, повторения подобного он не хотел. Наверное, лучше будет силой…

Парень смотрел на него очень внимательно, точно старался прочесть его мысли. А может, и прочел, потому что кивнул и, не говоря ни слова, свободной рукой сжал девочке подбородок. Может, сильно сжал, а может, еще что-то вмешалось в ход событий, только Алена Михайловна протестующе замотала головой, а когда это не помогло, укусила Матвея за палец. Больно укусила, до крови, до звериного воя и бешенства в светло-серых глазах.

Петрович хотел вмешаться, но не успел, все произошло слишком быстро для его стариковской реакции. Парень больше не церемонился, действовал четко и выверенно, словно каждый день тренировался засовывать таблетки в горло беспомощным девушкам. Гуманизм в чистом виде…

Алена закашлялась на последней таблетке, захрипела, кажется, даже посинела губами. Петрович уже было бросился на помощь, но девочка справилась сама. Она смотрела прямо перед собой, успокоившиеся руки неподвижно лежали на голых коленках, а по бледным щекам текли слезы. Самые обыкновенные женские слезы, те самые, от которых в груди у всякого нормального мужика делается колко и муторно, а в голову приходят незваные мысли о собственном несовершенстве. А когда слезы еще и вот такие, безмолвные, никому конкретно не адресованные, никакие хитрые женские цели не преследующие, муторно и колко становится вдвойне…

Матвей тоже молчал, баюкал укушенную руку и не сводил растерянного взгляда с девочки, а потом сделал совсем уж неожиданное – сжал ее ладошку в своей руке, сказал шепотом, едва слышно:

– Прости…

Скорее всего, пациентка его не услышала, а если услышала, то не поняла, что он хотел сказать, она высвободила свою руку, медленно провела по его волосам, а потом поднесла пальцы к лицу. Ноздри ее вздрогнули, словно принюхиваясь.

– Я не хотел. – Матвей встал, виновато посмотрел на Петровича. – Оно само получилось, рефлекторно.

– Орел! – Пришедший в себя Петрович неодобрительно покачал головой, склонился над девочкой и, стараясь не смотреть на голые коленки, одернул подол ее халата. – Тебе бы охранником в тюрьме работать, а не здесь… – Он злился на себя гораздо сильнее, чем на этого бестолкового мальчишку, злился и не знал, что делать с этой беспомощной злостью.

Матвей ничего не ответил, молча отошел к двери и уже там замер, привалившись спиной к дверному косяку. По прокушенной руке стекала алая струйка крови, капли падали на линолеум.