В этом городе Стелла чувствовала себя как дома, чего с ней никогда не бывало в Кентукки, и это удивительно, поскольку, когда она еще жила там, ей не с чем было сравнивать. Она просто знала, что там не место для таких, как она, а здесь в самый раз. Стелла была из тех, кто обладает странными способностями и необычными талантами. Энергия, которую она ощущала, когда лечила наложением рук, в Авенинге витала в воздухе. Город гудел, жужжал, урчал — словом, был для нее как живое существо.
В местной газете она работала с удовольствием. У нее было такое чувство, что она помогает людям, не лично, конечно, чему учила ее когда-то бабушка, но тем не менее. Время от времени ей приходило в голову снова вернуться к знахарству. Но слишком глубокую травму оставило это занятие в ее душе, слишком сильно напоминало о доме. Она чувствовала себя виноватой. Разве хорошо, что она покинула близких ради совсем посторонних для нее людей? Поэтому иногда она не отказывалась помочь напрямую. Она пользовалась своими особыми способностями, но внутренней ее сути это не касалось.
В конце концов, однако, это решение сделало свое черное дело. В последнее время ее одолевало чувство, будто что-то идет не так. Стелле вообще нелегко было объективно судить о многих вещах, а уж тем более о себе. Откуда ей было знать, когда она покидала дом, что горы просто так никого не отпускают, они сохраняют часть личности всякого в качестве жертвы? И с годами в характере Стеллы открылись некие лакуны. В горах она оставила то, что заставляло других тянуться к ней. Неважно, что это было: восхищение, страх или благоговейный трепет, но Стелла притягивала людей, как магнит. А теперь она разучилась общаться и вяло плыла по течению, стараясь лишь держаться на поверхности в надежде, что ее наконец все заметят.
Стелла знала, что домой она никогда не вернется, тому было много причин, но самая главная из них заключалась в том, что Авенинг окончательно и бесповоротно стал ее домом. Слишком глубоко она пустила здесь корни, душа ее безраздельно принадлежала этому городу, который, увы, так же безраздельно ей отнюдь не принадлежал. Даже если б она все-таки решилась хотя бы навестить места, где прошло ее детство, что найдет она там, кроме призраков прежней жизни, своего прежнего «я»? Горы отпустили ее наконец, и теперь ей нужно было что-то прочное и надежное, на что можно было бы опереться.
Нельзя сказать, чтобы жизнь ее в том или ином аспекте шла как-то не так, как надо. И порой Стелла считала, что все сложилось правильно, что такова и есть взрослая жизнь, когда постоянно ждешь чего-то или чего-то ищешь. Ей всего хватает, все у нее есть. А счастье? Но разве его можно измерить и взвесить? Бывали минуты, когда она думала: «Да, сейчас я счастлива». Но она старалась отгонять эти мысли, словно распознать счастье невозможно. И не обращала на это внимания, надеясь, что счастье как-нибудь само свалится ей в руки. Но что-то до сих пор такой подход не срабатывал.
В прошлом году Стелле вдруг вспомнилось, как в день весеннего равноденствия бабушка делала заговор, и она поняла, что ее состояние почти в точности совпадает с тем, что некогда, рассказывая о себе, описывала Долорес Макдональд: словно она заперта в чужом теле и живет чужой жизнью. Долорес тогда помогла пойманная в бутылку молния; она же должна помочь и Стелле. И через тридцать с лишним лет после того, как Стелла стала свидетельницей охоты на молнию, она достала бабушкину тетрадку и, уткнувшись в нее, водила по строчкам пальцем, читая слова, написанные рукой Перл, — чуть ли не слышала живые переливы ее голоса. Она закрыла глаза и ощутила слабый аромат мяты и лаванды, будто Перл только что прошла мимо и теперь сидит в соседней комнате. Она чувствовала, что бабушка сейчас где-то рядом, что дух ее наблюдает за ней и руководит ее действиями.
Подвальчик у Стеллы был совсем маленький, но в нем было больше порядка, чем во всем остальном доме. Между стиральной машиной и сушилкой стояли два высоких книжных стеллажа. В одном хранились банки с разными джемами и желе, вареньями и повидлом из персиков, вишен и прочих ягод. В другом — бесконечные ряды стеклянных бутылочек с аккуратно наклеенными этикетками, а в них — корни, травы и цветочные лепестки; их Стелла всегда держала под рукой, хотя использовала редко, даже для себя. И вот настало время, когда они понадобились. Она мысленно произнесла благодарственную молитву бабушке Перл, которая научила ее этим премудростям.
Стелла всем существом чувствовала, что приближается гроза, и торопливо принялась добавлять и толочь в ступке нужные ингредиенты — курьезное сочетание самых разных трав и корешков, от желтокорня и голубого стеблелиста до женьшеня. Потом перемешала все вместе. Люси и Этель наблюдали за ее действиями с откровенной скукой. Стелла подошла к небольшому шкафчику, где хранились пустые склянки. Она со звоном передвигала их с места на место, пока не нашла емкость, совпадающую с рисунком в тетрадке Перл. Высотой около десяти дюймов, с широким и круглым горлышком: старая бутылка из-под молока.
Поднявшись со всем этим грузом по узеньким ступенькам на кухню и свалив ношу на стол, Стелла побежала на задний двор, где у нее был маленький огородик. Кое-что требовалось использовать в свежем виде, и все необходимое произрастало у нее на грядках. Специальными ножничками она срезала весенние отростки бузины, ноготков, ромашки и шиповника. Потом посмотрела на небо: тучи сгущались. В сладковатом воздухе пахло мускусом, и во рту, как и тогда, она снова почувствовала металлический привкус, только гораздо сильней. Гроза приближалась быстрее, чем она ожидала.
Вернувшись в дом, Стелла бросила сорванные растения в гранитную ступку и снова принялась толочь. Два раза она плюнула туда и подлила немного воды. Через воронку слила месиво в бутылку. Теперь здесь все было готово, и она снова вышла на воздух. В деревьях звенел птичий гомон; дай бог, они просто щебечут, а не предостерегают ее о неизвестной опасности. Эта мысль обеспокоила Стеллу, но она постаралась от нее избавиться. Она уже сама не вполне соображала, что делает.
Для круга подойдет клумба, где она собиралась посадить тыкву. Стелла мысленно прикинула диаметр: как раз хватало. Точно посередине она выкопала ямку. В нее должна полностью войти бутылка, чтобы не было видно даже горлышка.
Стелла представила себя со стороны и расхохоталась. Да-а, видел бы кто ее сейчас, в девять утра: с растрепанной прической, в одной ночной рубашке, перепачканная с ног до головы, с безумным лицом ковыряется в земле… даже Люси и Этель, небось, смотрят на нее, как на сумасшедшую. Подсыпав немного в ямку почвы, Стелла укрепила бутылку: открытое горлышко было видно, только если смотреть прямо сверху.
Улучив минутку, Стелла еще раз сверилась с бабушкиной тетрадкой, которую она оставила на изящном кованом столике. Потом взяла большую деревянную миску с солью и старую трость длиной примерно ей по пояс. Двигаясь по часовой стрелке, нацарапала круг и посыпала по периметру солью. Прежде она никогда не чертила магического круга, не было нужды. Но она понимала, что символическое значение его — самое важное во всех ее приготовлениях; в нем ей будет безопасно, когда она будет открыта для энергии молнии.
Стелла встала прямо посередине круга, над закопанной бутылкой, и громким и мрачным голосом заговорила:
— Я взываю к четырем сторонам света: придите в этот круг. Север, стихия земли, приди ко мне. Мать-земля, да наставят меня, да поведут меня за собой свойства твои. Восток, стихия воздуха, взываю к твоей помощи в моем деле, не оставь меня в своем попечении. — Она чувствовала себя полной дурой, но старалась не обращать на это внимания. — Юг, стихия огня, приди ко мне в этот круг, напитай его своей силой. Запад, стихия воды, призываю тебя, войди и насыть это место, помоги мне овладеть грозою.
Закрыв глаза, она собралась с духом. Мысленно представила себе небо, на нем свинцовые тучи, которые сгущаются прямо над ней. Представила свитую из атомов Вселенной нить, идущую от нее вверх: атомы сновали от земли к тучам и обратно. Она увидела, как эта нить вьется по всему небосклону, потом тянется вниз, прямо к ее ладоням, и обвивается вокруг них, как змея. Подняв руки и запрокинув голову, она начала призывать грозу.
