“Да вы прекрасно осведомлены о святой Розалии!”

“Черт возьми, разумеется! Я был в Палермо во время посвященного ей праздника, ведь она покровительница этого города. И я постарался этого не пропустить”.

“И это все, что вы знаете о святой Розалии?”

“Вовсе нет. Я знаю также, что она отправляет в Палермо те же обязанности, что и некий кузнец — в Грента-Грин”.

“Именно из-за этого мы обратились к святой Розалии из Палермо, чтобы она исполнила свои обязанности и по отношению к нам”.

“Ах, конечно!.. И что же, она отказала?”

“Нет, ни в коей мере”.

“Вы упомянули, что вы вне себя, мой друг”.

“Я вне себя, потому что мы рассчитывали уехать завтра на пароходе, прибывшем из Сицилии”.

“Он что, не отправляется?”

“У него сломалось колесо, и он в ремонте”.

“Какая неудача! Тогда поступайте как я”.

“А как поступили вы?”

“Я нанял сперонару. Идите в порт и наймите другую”.

“Мы ходили: там нет больше свободных судов. Какой-то господин Дюран зафрахтовал единственное, какое там было… А, я догадался!” — воскликнул барон.

“О чем?” — спросила Мария.

“Господин Дюран — это он! Он сам только что сказал об этом”.

“Конечно, это я”.

“Уступите нам ваше судно”.

“А как же я?”

“Вы уедете позже, вы ведь не торопитесь и не венчаетесь”.

“Счастливое неведение!”

“Уступите нам ваше судно”.

“А если меня узнают и арестуют?”

“Черт! И все же уступите”.

“Вот как!”

“Подождите же! Мы оплатим вам проезд до Мессины или Палермо”.

“Но я не собираюсь ни в Мессину, ни в Палермо”.

“Так соберитесь, черт побери! Велика трудность! Марии недостает свидетеля для венчания, вот вы и сыграете эту роль”.

“Пусть госпожа Д. пригласит меня, тогда я буду решать, что мне делать”.

“Вы слышите его, Мария?”

Но Мария молчала, ее лицо заливал румянец, и она покраснела до ушей.

“Ну вот, — сказал барон, — теперь вы молчите”.

“Я не осмеливаюсь”.

Привести в замешательство г-жу Д. было моей местью, и я решил довести эту месть до конца.

Впервые я проявлял себя злопамятным.

“Хорошо, — сказал я, — согласен, но при одном условии”.

“Каком?”

“Я сам доставлю вас на Сицилию на своем судне, предоставив его в ваше распоряжение”.

“По рукам! — воскликнул Фердинан. — Я согласен”.

“О! — прошептала Мария. — Это будет бестактностью”.

“Сударыня, кто хочет достичь цели, использует любые средства, а я хочу достичь цели!” — воскликнул барон.

“Замолчите же”.

“Ну нет, я не буду молчать. Я готов кричать об этом со всех крыш, и это тем более легко, что крыши здесь плоские”.

“Итак, сударыня, — обратился я к Марии, — соглашайтесь”.

“Как, и вы тоже?”

“Конечно, я в первую очередь”.

“Нет, пожалуйста, вы во вторую”.

“Хорошо. И когда мы отплываем?”

“А когда вы рассчитываете отплыть?”

“Завтра днем, если будет попутный ветер”.

“Значит, отплываем завтра днем”.

“Мы собирались уезжать не раньше, чем послезавтра”.

“На сперонаре нам нужно отправиться на день раньше парохода, чтобы прибыть одновременно”.

“А как же мой туалет?”

“Решено — вы явитесь на венчание в сером платье и шляпке”.

“А наши паспорта?”

“Дорогой Дюма, возьмите госпожу Д. под руку и прогуляйтесь с ней немного по Кьяйе. Я же отправлюсь во французское посольство, а потом в местное министерство иностранных дел и принесу наши паспорта”.

“Фердинан! Фердинан!”

Но Фердинан уже был далеко.

Я взял Марию за руку и почувствовал, как она дрожит, соприкасаясь с моей рукой, и мы отправились с ней по Кьяйе.

Не произнеся ни слова, мы дошли до мола, о который билось море.

Мы молча остановились, устремив глаза в раскинувшееся пространство.

Через какое-то время я вздохнул, Мария ответила мне таким же вздохом.

“Мне кажется, моя дорогая Мария, — сказал я, — что вы оба делаете большую глупость”.

“Вам кажется, — откликнулась она, — а я в этом уверена…”

В эту минуту наша венская знакомая пошевелилась в кровати. Я повернулся в ее сторону.

— Не обращайте внимания, — сказала мне Лилла, — это чтобы лучше дышать.

— А не для того ли, — спросил я, — чтобы лучше слышать?

— Вы с ума сошли! Она спит, как Ева до грехопадения.

— Вот как! Словно Ева до грехопадения! Только я вижу не одно, а два яблока.

Я совершенно ничего не имел в виду, однако это не помешало нашей венке пронзительно закричать и резким движением натянуть покрывало до глаз.

— A-а! Здорово я вас поймал, любопытная! — воскликнул я.

Она положила обе руки поверх покрывала, скрестив их, как ребенок.

— Пожалуйста, продолжайте, — проговорила она.

— Послушайте, но я не могу одновременно разговаривать с двумя. Говорить направо, а смотреть налево. По меньшей мере, я заработаю ревматические боли в шее.

— И о чем же вы просите? — спросила прекрасная венка.

— Я не прошу, я требую.

— Как, вы требуете? — заметила Лилла.

— Да, требую, иначе буду молчать.

— Нет, нет, нет… Чего вы требуете? — откликнулась венка.

— Я закрою глаза, а вы переберетесь в кровать к вашей подруге. Возможно, я сойду с ума, видя такие две головки на одной и той же подушке. Но, по крайней мере, не подхвачу болей в шее.

— Лилла, следует ли поступать так, как он хочет?

— Конечно, ведь вы полагаетесь на его скромность.

— Но вы закроете глаза?

— Слово чести!

— Можно ли ему верить, Лилла?

— Я отвечаю за него.

— Так закрывайте глаза.

Я почувствовал, как промелькнула тень, уловил мимолетный запах духов и услышал дрожащий голос, обращенный ко мне:

— Все, можете открывать глаза.

Две очаровательные женщины лежали, обнявшись, рядом, а щека венки склонилась на голову Лиллы.

Ах, если бы я мог сказать, как Корреджо: “Anch’io son pittore![18 - Я тоже художник! (ит.)]”

VII

Я продолжал рассказывать.

— Фердинан осуществлял в жизни истину, известную и в Италии: “Кто хочет — действует сам, кто не хочет — посылает другого”.

Он ушел и через полчаса, как и обещал, вернулся с паспортами.

Уходя, он, как я уже говорил, оставил нас с Марией на берегу моря.

Когда мы были вдвоем, Мария с той готовностью, которая лишает женщину кокетства, когда она рассказывает подобное, поведала мне, что Фердинан безумно влюблен в нее, а она не настолько сильно любит, чтобы ответить на его страсть, и поэтому держит его на расстоянии. Эта строгость, которой он не ожидал, привела в бешенство Фердинана, и, отчаявшись сделать ее своею любовницей, он предложил ей стать его женой.

Должно быть, есть нечто соблазнительное для бедняжки, находящейся вне принятых условностей общества, в трех словах: “Будьте моей женой”, поскольку почти всегда эта фраза бывает подхвачена, словно мяч, но не на лету, а за мгновение до того, как он коснется земли. Мария была красива, ее талант вознаграждался огромным успехом и приносил ей пятьдесят тысяч франков в год. Даже ведя широкий образ жизни, она тратила лишь треть их. У нее не было ни отца, ни матери, которые могли бы следить за ее поведением. Не заботясь о том, как воспримет это свет, она полностью отдавалась порывам своего сердца и даже своих чувств. Словом, она пользовалась своей красотой, успехом и умом во всей полноте той неограниченной свободы, которая ни перед кем не держит отчета.

Фердинан же, напротив, не имел никакого состояния, обладал спорным талантом, и все его остроумие, его замечательные манеры, его физические достоинства, как видно, все же не были столь велики, чтобы побороть некоторую неприязненность, которую Мария испытывала к нему. Но чары его возымели действие, когда он произнес эти три магических слова: “Будьте моей женой”. Мужчина, который был недостаточно привлекателен, чтобы стать любовником, выглядел вполне достойно для роли мужа.

Правда, мне, как рыцарю Убальдо, достаточно было взмахнуть волшебной палочкой, чтобы исчезли все чары заколдованного леса и в ответ на мои слова “Мне кажется, вы делаете глупость” с уст Марии сорвался невольный крик: