— Она лежала на кровати в своей комнате; на ней был утренний пеньюар, а рядом стоял тазик, полный крови, — вот и все, что я знаю.

— Вы ни о чем не спросили, ничего не выяснили, даже не вспомнив о моих страданиях и не подумав о том, что я захочу узнать все подробно, так как для меня важна любая мелочь?

— Я думал только об одном, сын мой: о том, что несчастное создание, лежащее передо мной, нуждается в милосердии Всевышнего. Я видел, как вы покачнулись и упали, я оставил вас, когда вы были без чувств, но знал, что вскоре вам понадобится утешение, поэтому я вернулся.

— Благодарю вас, отец мой. Но еще одна просьба, только одна, последняя!

— Говорите.

— Пусть Грасьен приведет ко мне свою жену. Зоя была рядом с графиней, она расскажет, как все было.

— Я здесь, господин Макс, — раздался рядом дрожащий голос, в котором слышались слезы.

— Зоя! — воскликнул я, протягивая руки.

Я прижал ее к груди, и на миг мне показалось, что я обнимаю Эдмею. Священник понял, что ему лучше оставить нас одних, так как и отчаянию присуща стыдливость.

— О! Какое несчастье, сударь, какое несчастье! — плакала молодая женщина.

Некоторое время мы не могли произнести ни слова — нас душили слезы.

Я первым обрел дар речи.

— Как же это случилось, Зоя? Как все было?

— О сударь, мы работали в маленькой комнате до полуночи, беседуя о вас. Два-три раза госпожа пожаловалась на головокружение и спросила, не вижу ли я следов крови на гипюре. Я ответила, что ничего не вижу. “Наверное, у меня просто устали глаза, — сказала графиня. — Сходи в оранжерею, где работает Грасьен, и передай ему, что мне нездоровится, поэтому ты побудешь со мной”. — “Госпожа не желает, чтобы я помогла ей раздеться?” — “Нет, когда ты вернешься, я буду уже в постели. Ты ляжешь в его комнате (то есть в вашей) и оставишь дверь туалетной комнаты открытой”.

— О, моя комната, моя бедная комната! — воскликнул я. — Сколько мучительных и сладостных часов я там провел!

— Я выполнила поручение графини и вернулась. Она не решилась раздеться и лежала на постели в пеньюаре, который надела, придя домой. Госпожа спала, но это был странный сон — она почти не дышала, и на ее лбу голубела вздувшаяся вена. Одной рукой она держалась за сердце, словно ей было больно. Я подошла к ней совсем близко со свечой, но она не проснулась.

— О! Почему ты тогда же не пришла ко мне и не рассказала мне это, Зоя? Мы послали бы за врачом в Берне; он пустил бы Эдмее кровь, либо, в крайнем случае, я сделал бы это сам, и страшной трагедии бы не произошло… О Боже, Боже!

— Я не могла даже представить, что нас постигнет такое несчастье, господин Макс!

— А я давно об этом знал.

— Знали?

— Да, да. В одно из мгновений своего ясновидения Эдмея сказала мне, что восьмое ноября станет для нее роковым днем, но при этом попросила ничего ей не говорить при ее пробуждении, чтобы она не страдала при мысли о нашем скором расставании. Вот почему я решил провести здесь ночь с седьмого на восьмое, вот почему я не хотел покидать Эдмею и проводил ее до ворот усадьбы, вот почему я заказал молебен о ее здравии и был в церкви, когда ты пришла за священником.

— О бедняжка, сколько же вам пришлось пережить!

— Продолжай, Зоя, ведь ты еще не закончила.

— Так вот, у меня и в мыслях не было ничего такого. Видя, что госпожа уснула, я оставила дверь туалетной комнаты открытой, как она просила, и легла на диван, готовая поспешить к ней по первому зову. Мы провели за работой пять-шесть ночей, и я просто падала от усталости. Поэтому в ту ночь я спала как убитая. Утром меня разбудил звон колокольчика. Я побежала в комнату графини и увидела, что она стоит перед туалетным столиком, и из горла у нее хлещет кровь. Я хотела выбежать, позвать на помощь, но госпожа сделала мне знак подойти. Она обвила мою шею руками, и я почувствовала, что ее бьет дрожь. Она попыталась что-то сказать, но я расслышала лишь два слова — одно из них было ваше имя…

— Эдмея! Дорогая Эдмея! — воскликнул я. — А что за второе слово она произнесла?

— Госпожа прошептала: “Макс, волосы…” Я не поняла, что это значит.

— Зато я понимаю.

— Я отнесла графиню на кровать; она вздохнула в последний раз и оцепенела… Все было кончено, господин Макс.

— О! Так быстро! Она умерла так рано, такой молодой!

— Я не могла в это поверить и выскочила из комнаты. В коридоре мне встретилась Натали. “Куда вы так спешите? — спросила она. — На вас просто лица нет!” — “Я иду за священником: госпожа умирает!” — “Стало быть, надо сообщить хозяину”. У этой змеи не нашлось других слов в такую минуту!

Она отправилась к г-ну де Шамбле, а я помчалась в церковь. Вот почему я сказала вам: “Не ходите в усадьбу, граф сейчас у ее постели”.

— Господи, что же теперь будет с нашими письмами, со всеми нашими милыми тайнами?!

— О! Не волнуйтесь: все уже находится в оранжерейном домике.

— Значит, потом ты вернулась в усадьбу?

— Да.

— Ну, и?..

— Ну, и двое врачей из Берне были уже там. Они засвидетельствовали смерть госпожи, я даже запомнила, как они сказали: “Налицо трупное окоченение”.

— Таким образом?..

— Таким образом, госпожу похоронят сегодня вечером, так как граф собирается покинуть усадьбу.

— Но это же безумие! — вскричал я. — В случае скоропостижной смерти нельзя хоронить до истечения двух суток.

— Может быть, нам заявить протест с помощью кюре?

— Нет, — ответил я, — пусть граф делает что хочет, тем скорее я увижу Эдмею. Он торопится уехать, а я спешу снова встретиться с ней. Но как же они успеют так быстро подготовиться к похоронам?

— Увы! Наша бедная дорогая госпожа всегда говорила, что ей суждено умереть молодой. Поэтому она заранее предусмотрела все! Когда вы спускались в склеп, гроб, выложенный черными атласными подушками, уже стоял под алтарем, но графиня не стала его показывать, чтобы не огорчать вас.

— О, Зоя, Зоя!

— Мне замолчать, господин Макс? Я вижу, что причиняю вам боль.

— Нет, нет, я никогда не перестану ее оплакивать. Рассказывай дальше!

Зоя продолжала, всхлипывая:

— Госпожа часто говорила мне — особенно до того, как встретила вас; с тех пор как вы познакомились, она уже не вспоминала о смерти, — она говорила: “Зоя, я хочу, чтобы только ты прикасалась ко мне, когда я умру. Ты подготовишь меня к погребению — оденешь в белое подвенечное платье, вложишь мне в руки маленькое серебряное распятие, а вокруг положишь цветы — я так их всегда любила”.

О сударь! — вскричала Зоя, прерывая свой рассказ. — Все будет сделано, как велела госпожа, я обещаю вам это, как обещала ей; я уже обратилась с такой просьбой к господину графу.

— Что же он ответил?

— Он ответил: “В таком случае нельзя терять время. Ты ведь знаешь, что похороны состоятся сегодня вечером”.

— Какой негодяй!.. Но сейчас ноябрь, где же ты найдешь цветы?

— О сударь, в оранжерее их сколько угодно.

И тут меня осенило.

— Зоя, — сказал я, — я хочу сам собрать цветы.

— Как, сударь? А вдруг вас увидят из усадьбы?

— Разве у Грасьена нет ключа от входа?

— Какого ключа?

— Ключа от комнаты, которую вы приготовили для нас с Эдмеей.

— Да, конечно. На обратном пути я зайду к нему и попрошу принести вам ключ.

— Зоя, если я когда-нибудь поселюсь в усадьбе, я клянусь, что буду жить только в этой комнате.

— А как же комната госпожи?

— Она станет часовней, и девичья кровать Эдмеи, где она лежала на смертном одре, будет алтарем.

— В таком случае, господин Макс, вы должны пойти туда немедленно.

— Как только у меня будет ключ.

— Я пришлю его вам с Грасьеном; он не только принесет ключ, но и проводит вас. К счастью, на улице такой туман, что в двух шагах ничего не видно. Никто не сможет вас заметить.

— Ступай же, Зоя, ступай!

Она робко подошла ко мне и сказала:

— Господин Макс, прежде чем…

Видимо, она старалась подыскать слово, которое причинило бы мне как можно меньше боли.