— О да, да, этот прелестный платок!.. — вскричал я, прижимая его к губам, — платок, на котором вышиты не ваши нынешние, а девичьи инициалы: “Э.Ж.”

— Ах! Вы и это заметили? — воскликнула Эдмея, вздрогнув от радости. — Мне всегда казалось, друг, что подлинная нежность или возвышенная любовь, непохожая на заурядное чувство, не только живет, но и расцветает от всех этих милых пустяков. Ничто не ускользает от вашего внимания. Тем лучше! Вы действительно меня искренне любите.

— О да, я люблю вас, Эдмея.

— Тогда слушайте дальше, — продолжала графиня. — Я послала Натали в Кан и таким образом отделалась от нее. Стало быть, сегодня вечером мы сможем побеседовать часа два, стоя рядом на балконах. Я не приглашаю вас к себе по двум причинам: во-первых, кто-нибудь может заметить, если вы войдете в мою спальню, и к тому же вам неприлично находиться там, пока муж с гостями сидят в гостиной. Кроме того, я скажу вам откровенно то, чего не скажет любая другая женщина: я сомневаюсь не в вас, а не ручаюсь за себя.

— Эдмея, дорогая Эдмея, что вы говорите! Как я счастлив это слышать!

— С тех пор как я призналась, что люблю вас, Макс, с тех пор как я отдала вам свое сердце — самую драгоценную часть себя, я уже не в силах, как мне кажется, в чем-либо вам отказать. Но позвольте мне распоряжаться своими желаниями; полагаю, что я имею право отдаться вам по собственной воле. Не принуждайте меня к этому силой или хитростью. Я должна сама принять решение; если я не права и совершаю ошибку, позвольте мне самой отвечать за нее перед людьми и Богом.

— О Эдмея, Эдмея! — воскликнул я. — Мне хотелось бы встать перед вами на колени, чтобы сказать, что я не только вас безумно люблю, но и бесконечно вами восхищаюсь.

— Друг мой, я никогда умышленно не причиняла кому-либо зла; так неужели Бог позволил бы вам оказаться на моем пути, благодаря стечению обстоятельств и помимо моей воли, если в результате нашей встречи я должна была бы согрешить или стать еще более несчастной? О нет! — Эдмея подняла свои прекрасные, ясные, бездонные, как голубое небо, глаза, и продолжала: — Нет! Я верю в безграничное могущество Бога, а также верю в его бесконечную и вечную доброту. Шесть лет назад я стала несчастной по вине злых людей и провела лучшие в жизни женщины годы в страданиях. Теперь Господь должен вмешаться и восстановить справедливость. Я прекрасно понимаю, что по сравнению с сияющими величественными мирами, движущимися по небесному своду, мы, обитатели одной из самых маленьких планет, не более чем песчинки, надменно возомнившие, что Всевышний вершит нашими судьбами. Однако, если он создал все эти миры и нас, людей, а также насекомых, ползающих у наших ног и живущих только миг, было бы несправедливо с его стороны, создав насекомых, людей и планеты такими недолговечными, бросить всех нас на произвол судьбы, то есть наперекор Божьему промыслу. Нет, дорогой друг, давайте верить, так как, во-первых, верить легче, чем сомневаться, и, во-вторых, потому что вера — сестра надежды и милосердия. О! Я клянусь вам, что верую всей душой!

Мне страстно хотелось сжать Эдмею в объятиях, и я собирался было поддаться этому желанию, но тут гости шумной гурьбой повалили в гостиную, где их ждали кофе и карты.

Поравнявшись с женой, граф посмотрел на нее, настойчиво вопрошая о чем-то взглядом, но графиня молча отвела глаза.

Господин де Шамбле нахмурился и с досадой топнул ногой, однако графиня словно не замечала раздражения мужа.

Я же не мог не обратить на это внимание и решил выяснить у Эдмеи, во-первых, о чем спрашивал ее граф, когда мы выходили из обеденной залы, и, во-вторых, почему он сердился, войдя в гостиную.

Мне почему-то казалось, что я имею отношение к его словам и гневу.

XXXIV

Выпив кофе и ликеры, игроки собрались за зеленым сукном.

Как и накануне, граф держал банк; однако играли уже не в ландскнехт, а в тридцать-и-сорок.

После бессловесной стычки с мужем г-жа де Шамбле ненадолго покинула гостиную и вернулась, как только граф сел за карточный стол.

Достав из карманов две пригоршни золотых монет, он сосчитал деньги и поставил шесть тысяч франков.

Затем он принялся метать банк.

Он был настолько увлечен игрой, что или не придал значения возвращению жены, или сделал вид, что не заметил этого.

Эдмея решительно села рядом со мной.

Мне показалось, что граф мельком взглянул в нашу сторону.

— Вы не боитесь, — спросил я Эдмею шепотом, — что господин де Шамбле обратит внимание на ваше благосклонное отношение ко мне, наполняющее меня таким блаженством?

— Нет, — ответила графиня, качая головой, — я понимаю, что делаю и на что я имею право. Господин де Шамбле отнюдь не ревнует, по крайней мере, так, как вы это понимаете.

Я посмотрел на Эдмею с удивлением.

— Послушайте, — произнесла она, — я не успела сказать вам еще кое-что. Выйдя из гостиной, я сначала не собиралась возвращаться, но подумала, что вы можете неправильно понять, почему я ушла, и заподозрить, что мне не слишком хорошо рядом с вами, хотя на самом деле это совсем не так. Друг мой, я не желаю, чтобы вы когда-либо сомневались в прочности моего чувства к вам — эта любовь будет жить в моем сердце, пока оно не перестанет биться. Итак, я вернулась, чтобы сказать вам: я не могу здесь оставаться и у меня есть для этого веские основания; мне придется подняться в свою комнату, где я буду думать о вас. Не покидайте гостиную слишком быстро, но и не считайте себя обязанным засиживаться здесь долго. Когда вы увидите, что игроки целиком поглощены игрой, ступайте к себе. Луна сейчас появляется поздно, и еще два часа будет темно. Погасите свечи; пусть все думают, что вы устали на охоте и легли спать. Поскольку наши балконы не настолько близки, чтобы мы могли дотянуться друг до друга, то, проходя по коридору, вы снова увидите мою руку, как и утром.

— Увижу ли я опять ваши прекрасные распущенные волосы, как и утром?

— Вы находите их прекрасными?

— О! Вы сами знаете, что они необычайно густы и к тому же изумительного цвета.

— Хотите, я сегодня же отрежу их и отдам вам, когда вы будете проходить мимо?

— Боже правый! Не смейте совершать такой грех!

Эдмея посмотрела на меня с пленительно печальным выражением лица и сказала:

— Отныне, Макс, эти волосы, которые вы назвали прекрасными, принадлежат вам; как только вы захотите, я вам их отдам.

— О! Никогда, никогда!

— В таком случае, дайте мне одно обещание, Макс.

— Что именно?

— Если я умру раньше вас…

— Что вы такое говорите! — вскричал я.

Графиня положила свою руку на мою и произнесла спокойным повелительным тоном:

— Поклянитесь мне, что, если я умру раньше вас…

— Господи! Вы меня пугаете, Эдмея, своими словами.

— Поклянитесь мне, что, так или иначе, мои волосы окажутся у вас. Если перед смертью у меня будут силы и время, я сама отрежу их и отдам Зое, чтобы она передала вам.

— О Эдмея, разве вы не чувствуете, что разбиваете мне сердце?

— Если же я умру внезапно, — продолжала графиня, — и именно на этот случай мне нужна ваша клятва, чтобы быть спокойной, — если же я умру внезапно и не успею прислать вам подарок, то вы спуститесь в склеп, где уже бывали и где, как я говорила, вы вправе лежать со мной, откроете гроб и сами отрежете мои волосы.

— Что за мрачные мысли, Эдмея!

— Мрачные? Разве у меня грустный вид? Посмотрите, друг мой: я улыбаюсь. Взгляните на часы, сейчас — десять часов вечера. Итак, поклянитесь мне сегодня, четвертого сентября, в десять часов вечера, что если умирающая женщина не сможет прислать вам свои волосы, которые вы считаете прекрасными, то вы сами отрежете их у покойной.

— Я клянусь, Эдмея, — ответил я, — и, когда придет мой черед, эти волосы будут вечно покоиться на моей груди.

— Спасибо за обещание. Но следует…

— Что?

— … следует произнести эту клятву в более торжественной обстановке. Завтра утром, в семь часов, вы снова поклянетесь в нашей маленькой церкви, перед Богоматерью, у ног которой я однажды стояла на коленях, когда вы вошли и я поняла, что вы рядом.