Я уже вообще ничего не понимала. Меня просто трясло. Ведь я думала, что Детлеф умер! Я легла на кровать и почему-то стала читать, наконец, этот роман. Тут позвонили. Я выглянула в глазок. У двери стояла полиция.

У меня сердце замерло от страха, но вместо того чтобы тихо свалить через окно, я открыла дверь. Сказала, что да, это я звонила. Квартира принадлежит голубому, который сейчас в отъезде. И сегодня с утра приходили какие-то два парня, кололись, потом одни из них упал, и я позвонила в полицию.

Полицаи хотели знать, как звали парней и как они выглядели. Я им что-то наговорила. Попросили документы. Небольшая заминка, они позвонили в управление и сказали потом: «Ну, пойдём с нами, ты в розыске!» Полицаи были хорошо воспитаны. Позволили взять с собой два романа ужасов и написать письмо Детлефу. Я написала: «Дорогой Детлеф, меня повязали. Скоро напишу. Куча поцелуев. Твоя Кристина». Записку прилепила на дверь.

Сначала меня отвезли в участок на Фридрих-штрассе, а потом – в приёмникраспределитель, где заперли в клетку, как в настоящем вестерне. Вместо стен – железные прутья. Дверь тяжело захлопнулась как в «Шерифе Додж-сити», и замок гремел. Я стояла, руки сквозь прутья, и была немного подавлена. Постояла, потом легла на нары и заснула – наширялась всё-таки неплохо… Мне принесли сосуд для анализов и к нему подстилочку, чтобы я не обоссала всё вокруг. Все, кто проходил мимо, могли отлично видеть, как я писаю. Весь день мне не давали ни пить, ни есть.

Вечером пришла мама. Проследовала мимо клетки, даже не взглянув на меня. С полицаями ей, видишь ли, интереснее было говорить! Клетку отперли, мама как чужой сказала мне «добрый вечер», и крепко схватила меня под локоть. В машине уже ждал Клаус, мамин друг. Мама затолкала меня на заднее сидение и сама села рядом. Молчали. Клаус, видимо, сбился с пути, и мы пересекали Берлин поперёк. Я подумала: «Совсем спятили, не могут найти дорогу в Кройцберг!»

* * *

Мы остановились у заправки, я сказала маме, что голодна, и попросила купить мне три «Баунти». Она вылезла и купила мне три «Баунти».

После второго «Баунти» мне стало плохо. Клаусу пришлось остановиться, чтобы я могла проблеваться. Мы гнали по северному автобану, и мне стало ясно, что в Кройцберг мы сегодня явно не попадём. Я думала, что меня везут в интернат – ну, оттуда я быстро сольюсь… Увидела табличку «Аэропорт Тегель» и подумала: «А – тебя хотят выкинуть из Берлина! Круто…» Мы вылезли в аэропорту. Мама сразу схватилась за меня обеими руками. Второй раз за наше свидание я открыла рот и, озвучивая каждое слово, сказала: «А не могла бы ты меня отпустить сейчас. Пожалуйста!» Она меня отпустила, но держалась буквально в сантиметре. Клаус шёл в арьергарде, тоже весь начеку. Я безвольно перебирала ногами. Что они делают? Со мной уже нечего не сделать! Я потерянный человек! Регистрация на Гамбург, и я в последний раз оглянулась, нет ли возможности бежать. Возможность была – сил не было…

Гамбург – это конечно жестко! Там, в деревне, в пятидесяти километрах от города, жили мои бабушка, тётя, дядя и кузина. Последние обыватели в моих глазах. Дом в таком порядке, что это чистый ад! Ни пылинки! Я могла часами бегать босиком, и вечером мои ноги были такими же чистыми.

В самолёте я притворялась, будто читаю свой роман, и действительно – одолела пару страниц. Мама была нема, как рыба. Она так и не сказала мне, что тут происходит…

Когда стюардесса понадеялась, что мы приятно полетали, я заметила, что мама плачет. И тут она начала говорить, быстро-быстро. Она хочет мне только лучшего.

Недавно ей приснилось, что я лежу мёртвая в туалете – ноги перекручены и вся в крови. Убита каким-то дилером, и её вызвали опознать труп…

Я всегда верила, что у мамы есть парапсихологические способности. Когда она говорила: «Ребёнок, останься дома, у меня плохие предчувствия!» – то меня или прихватывали в облаве, или обували с ширевом, или ещё какой-то террор случался. Я вспомнила Пико и его друзей-сутенёров. Что ж, может быть, мама спасла мне жизнь…

Я перестала думать. После неудачной попытки самоубийства я вообще не хотела думать, думать было противно…

В аэропорту Гамбурга мы с моей тётей, встречавшей нас, зашли в ресторан. Мама улетала следующим рейсом. Я заказала себе «Флорида-Бой», так в этой говёной лавочке его не было! Я подумала, что за дыра этот Гамбург, если у них нет даже «Флорида-Бой»! Решила вообще ничего не пить, хотя меня и долбил зверский сушняк…

Мама и тётка говорили обо мне. В какие-то полчаса они расписали всю мою будущую жизнь. Я пойду в школу, найду новых друзей, получу образование, и вернусь в Берлин. Всё было так просто. На прощание мама снова всхлипнула. Я сдержалась. Это было 13 ноября 1977 года.

Мама Кристины:

Весь этот день я пыталась сохранять спокойствие, – чего бы мне это ни стоило, – но на обратном пути в Берлин не выдержала и от перенапряжения последних недель разревелась как девочка. От слёз на душе полегчало… Мне было и грустно и радостно. Грустно, потому что пришлось отдать Кристину. Радостно, потому что я всё-таки вырвала её – почти из рук смерти…

Наконец-то я была уверена, что поступаю правильно. После неудачи в «Наркононе» мне стало ясно, что у Кристины есть только один шанс выжить – там, где нет героина. Пока Кристина жила у отца, я имела возможность немного передохнуть и подумать. Именно тогда я поняла, что Кристина пропадёт в Берлине, что бы мы ни делали. Правда, мой муж уверял меня постоянно, что Кристина чиста, но этим, конечно, и не пахло! Я не думаю, что можно так бояться, как я боялась за жизнь Кристины! Но после смерти её подруги Бабси у меня в жизни не было ни одной спокойной минуты, и я хотела немедленно отправить Кристину к родственникам в Западную Германию. Отец не позволил… За то время, когда Кристина жила у него, он успел выбить себе право самостоятельно определять её место жительства. Все мои слова были как о стену горохом… Он не понимал – может быть, потому что моего опыта у него ещё не было, может, просто не хотел признавать поражение…

В это время я получила готовящееся обвинительное заключение против Кристины. Дело в связи с незаконным оборотом наркотиков. Фрау Шипке из полиции подготовила меня к этому и в утешение сказала мне, что я не должна винить себя за Кристину. «Кто колется, тот колется, – сказала она. – Каждый решает сам». Она знала много наркоманов из хороших семей, которые вот так же должны были предстать перед судом. «Не стоит себя терзать!» – сказала она.

Но мне показалось просто подлым, что в качестве доказательства приводился тот чек героина, который я однажды нашла в её комнате. Найдя его в своё время, я в волнении позвонила фрау Шипке. Я и не подозревала, что моя находка будет использована против Кристины, когда фрау Шипке лицемерно предложила мне отправить его на экспертизу. «Не указывайте отправителя на конверте, – сказала она. – Тогда ничего нельзя будет доказать».

Да вообще, мне казалось чудовищной глупостью, что молодых людей судят за их болезненное пристрастие к наркотикам. Кристина никому ничего не сделала. Она вредила только самой себе. Почему же она должна отвечать за это перед судом? Не говоря уже о том, что, как известно, тюрьма ещё ни одного наркомана не вылечила…

И этот приближающийся суд был для меня ещё одной причиной скорее вывезти Кристину. Вдруг во мне проснулось всё мужество и решительность. Я пошла в комиссию по опекунству и обрисовала им ситуацию во всех подробностях. Это было первое заведение, где меня внимательно выслушали. Ответственный социальный работник господин Тилльман тоже склонялся к мнению, что Кристине лучше уехать на Запад. Он обещал постараться и найти для Кристины место в клинике, потому что неясно было, как скоро я получу право определять место жительства Кристины.

В то же время, согласие на терапию было бы проще выбить у моего супруга. Это были не пустые слова. Я чувствовала, как затронула господина Тилльмана наша ситуация.

Вскоре после разговора с господином Тилльманом, Кристина неожиданно появилась перед моей дверью. Она шла как раз из консультации. Была совершенно накачана героином, говорила о самоубийстве. Я успокоила её кое-как, и уложила в кровать. Затем сразу же позвонила господину Тилльману. Через полчаса он был у нас. Вместе с Кристиной мы разработали подробный план. Она должна пережить абстинентный синдром в нервной клинике, и, в конце концов, отправиться в терапевтическую общину. Место было обещано в консультации. Кроме того, господин Тилльман сам связывался с общиной по поводу Кристины.