А когда восходит луна, ночь становится бледной и томной. Мглы как не бывало. Воздух прозрачен, свеж и тепел, всюду хорошо видно и даже можно различить у дороги отдельные стебли бурьяна. На далекое пространство видны черепа и камни. Подозрительные фигуры, похожие на монахов, на светлом фоне ночи кажутся чернее и смотрят угрюмее. Чаще и чаще среди монотонной трескотни, тревожа неподвижный воздух, раздается чье-то удивленное „а-а!“ и слышится крик неуснувшей или бредящей птицы. Широкие тени ходят по равнине, как облака по небу, а в непонятной дали, если долго всматриваться в нее, высятся и громоздятся друг на друга туманные, причудливые образы... Немножко жутко. Авзглянешь на бледно-зеленое, усыпанное звездами небо, на котором ни облачка, ни пятна, и поймешь, почему теплый воздух недвижим, почему природа настороже и боится шевельнуться: ей жутко и жаль утерять хоть одно мгновение жизни. О необъятной глубине и безграничности неба можно судить только на море да в степи ночью, когда светит луна. Оно страшно, красиво и ласково, глядит томно и манит к себе, а от ласки его кружится голова.

Едешь час-другой... Попадается на пути молчаливый старик-курган или каменная баба, поставленная бог ведает кем и когда, бесшумно пролетит над землею ночная птица, и мало-помалу на память приходят степные легенды, рассказы встречных, сказки няньки-степнячки и всё то, что сам сумел увидеть и постичь душою. Итогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в глубоком небе, в лунном свете, в полете ночной птицы, во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа дает отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей. Ив торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь ее тоскливый, безнадежный призыв: певца! певца!».

Поразительное описание, не правда ли?

Можно представить себе, как влияла степь на формирование характера гуннов, откуда взялись суровый нрав, железная воля, изощренное умение преодолевать жизненные препятствия...

Кроме того, становится понятно, почему в итоге гуннам пришлось сняться с насиженных мест.

Недостаток продовольствия, отсутствие должного комфорта – все это и многое другое требовало наличия реальной базы.

У гуннов ее не было.

Поэтому ее требовалось завоевать.

В этом уже была разница между гуннами и прочими народами, обитавшими в более цивилизованных областях. Те просто жили, а гуннам грозила смерть. Именно поэтому решительность гуннов была беспредельна.

Первыми жертвами гуннов стали аланы.

Как пишет Аммиан Марцеллин: «...Гунны, пройдя через земли аланов, которые граничат с гревтунгами и обычно называются танаитами, произвели у них страшное истребление и опустошение, а с уцелевшими заключили союз и присоединили их к себе. При их содействии они смело прорвались внезапным нападением в обширные и плодородные земли Эрменриха, весьма воинственного царя, которого страшились соседние народы, из-за его многочисленных и разнообразных военных подвигов».

Царство Эрменриха (Эрманариха) не представляло собой монолита, будучи раздробленным. Границы его между тем простирались от Черного до Балтийского моря. И вот теперь Эрменриху предстояло дать отпор гуннским ордам, которые возглавлял Баламбер, первый из гуннских вождей, вошедших в историю. Именно Баламбер был тем, на кого впоследствии равнялся сам Аттила.

Согласно «Истории» Марцеллина:

«...пораженный силой этой внезапной бури, Эрменрих в течение долгого времени старался дать им решительный отпор и отбиться от них; но так как молва все более усиливала ужас надвинувшихся бедствий, то он положил конец страху перед великими опасностями добровольной смертью».

Надо заметить, что к тому моменту от некогда грозного владыки остготов осталась, пожалуй, лишь его репутация. К тому же он был весьма стар годами. В то время как раз случилось происшествие, которое прямо затронуло Эрменриха. Ходили слухи, что он был вероломно предан одним из собственных вассалов. Тот успел сбежать, однако не успел захватить с собой супругу. Эрменрих, разъяренный изменой вассала, приказал предать Сунильду (таково было имя жены изменника) жестокой казни. Тело несчастной на глазах толпы народа было разорвано пополам лошадями. За гибель невинной Сунильды вознамерились отомстить двое ее братьев. Они хотели убить Эрменриха, но юркому старику удалось спастись. Впрочем, братья серьезно его ранили. Последствия этого ранения оказались катастрофическими для предводителя остготов. Он словно разом постарел на двадцать лет и влачил жалкое существование, почти не покидая одра болезни. Сообщение о нашествии рати гуннов до такой степени потрясло его, что он предпочел свести счеты с жизнью. Естественно, войска остготов, уже зная о смерти Эрменриха, были психически надломлены и совершенно не настроены не то что на победу, но даже на мало-мальски серьезное противостояние.

Для гуннов это был легкий трофей!

Однако судьба остготского царства еще не была окончательно решена. Преемник Эрменриха Витимир, понимая, что напрямую ему с гуннами не совладать, решил прибегнуть к помощи интриги. Правда, это ему не сильно помогло. Обратимся вновь к Аммиану Марцеллину:

«Витимир, избранный после его (т. е. Эрменриха.–Примеч. составителя) кончины царем, оказывал некоторое время сопротивление аланам, опираясь на другое племя гуннов, которых он за деньги привлек в союз с собою. Но после многих понесенных им поражений он пал в битве, побежденный силой оружия. От имени его малолетнего сына приняли управление Алафей и Сафрак, вожди опытные и известные твердостью духа; но тяжкие обстоятельства сломили их, и, потеряв надежду дать отпор, они осторожно отступили и перешли к реке Данастию, которая протекает по обширным равнинам между Истром и Борисфеном».

Вот так перекраивалась карта Европы...

Какой-то миг, и картина стала иной.

Естественно, случившееся с остготами не стало тайной для других народов. Находим этому подтверждение все у того же Аммиана Марцеллина:

«Когда слухи об этих неожиданных событиях дошли до Атанариха, правителя тервингов (вестготов.—Примеч. составителя/, ...онрешил попытаться оказать сопротивление и развернуть все свои силы, если и на него будет сделано нападение, как на остальных. Он разбил большой лагерь на берегах Данастия в удобной местности поблизости от степей гревтунгов и в то же время выслал на 20миль вперед Мундериха (который был впоследствии командиром пограничной полосы в Аравии) с Лагариманом и другими старейшинами, поручив им высматривать приближение врага, пока он сам беспрепятственно занимался приготовлениями к битве.

Но дело вышло совсем не так, как он рассчитывал.

Гунны со свойственной им догадливостью заподозрили, что главные силы находятся дальше. Они обошли тех, кого увидели, и, когда те спокойно расположились на ночлег, сами при свете луны, рассеявшей мрак ночи, перешли через реку вброд и избрали наилучший образ действий. Опасаясь, чтобы передовой вестник не испугал стоявших дальше, они ринулись быстрым натиском на Атанариха.

Ошеломленный первым ударом, Атанарих, потеряв кое-кого из своих, вынужден был искать убежища в крутых горах. От неожиданности этого события и еще большего страха перед будущим он стал воздвигать высокие стены от берегов Гераза (Прута) до Дуная поблизости от области тайфалов. Он полагал, что, быстро и основательно соорудив это прикрытие, он обеспечит себе полную безопасность и спокойствие. Пока работа велась со всей энергией, гунны теснили его быстрым наступлением и могли бы совершенно погубить его своим появлением, если бы не оставили этого дела вследствие затруднительного положения, в которое их поставило обилие добычи».