— Товарищ Кузьмин, рад приветствовать вас живым и невредимым. Мы наслышаны о ваших подвигах, и я от себя и руководства партии и правительства хочу поздравить вас с успешным выполнением задания, а также с присвоением вам очередного звания…

* * *

Григорий Арсеньевич остановился перевести дух, потом повернулся и вновь посмотрел на Катерину. Закутанная, словно кукла, она полулежала, полусидела на детских санках.

По щиколотку утопая в снегу, он сделал несколько шагов назад. Поравнявшись с санками, нагнулся, борясь с порывами ледяного балтийского ветра, и, поправив отвернувшийся край ватного пальто девушки, тяжело вздохнул.

Большая часть пути уже осталась позади. До начала комендантского часа оставалось еще минут сорок, и если поторопиться, то он успеет дотащить санки до 10-й линии. Господи! Да если бы он знал, что так сложно будет пробраться в осажденный Ленинград, если бы он только представить мог, какие испытания выпадут на их долю, может, тогда он предпочел бы вернуться к немцам и попробовал бы осуществить задуманное другим способом. Но теперь поздно жалеть. Теперь они почти добрались до цели — до старого доходного дома, еще до революции принадлежавшего семейству Фредерикс. Там они и отогреются, и отъедятся вдоволь.

Вновь взявшись за веревку, Григорий Арсеньевич напрягся, но мускулы отказывались повиноваться. Все тело заледенело. Больше всего в этот миг ему хотелось просто лечь на снег, окунуться в белые объятия смерти. А потом через день или через два его мертвое тело подберет местная труповозка, и обшарив карманы, могильщики кинут его в братскую могилу на Голодае. Он уже пожил, а они… они пусть сами выпутываются. В конце концов, он сделал в жизни достаточно, и пусть Ктулху сам разбирается со своими врагами, пусть…

Он вновь бросил взгляд назад. Там на санках сидела обессилевшая от голода Катерина. Она была еще жива, а раз так… Григорий Арсеньевич за свою жизнь убил многих, но брать на свою совесть еще одну невинную душу… Нет, он этого не хотел.

Еще раз собрав все силы, Григорий Арсеньевич сдвинул санки, а уж дальше стало легче. Правда, каждый шаг давался ему с большим трудом, и тем не менее… В какой-то миг ему показалось что он вовсе не на набережной, а где-то в диких лесах Аляски, что дома — ледники, и он непременно должен дотащить своего товарища до стоянки… А потом, когда он свернул с набережной на 10-ю линию, иллюзия пропала. Впереди был еще квартал… Не всего квартал, а еще.

Навалившись всем телом на веревку, Григорий Арсеньевич катил санки. Вон он уже видит дом, застывший неприступной каменной крепостью. Дом спасения. Дом с великой тайной.

Шаг… Еще шаг… Еще один… Останавливаться нельзя. Вот и Большой проспект. По привычке Григорий Арсеньевич посмотрел сначала налево, потом направо. Но никто не ехал по занесенному снегом асфальту, никто не убирал снег, чтобы расчистить проезжую часть, лишь вдалеке, где-то у Андреевского рынка брели по снегу две черные фигуры. Кто они? Да какая разница! Григорию Арсеньевичу не было до этих людей ровно никакого дела. Он вновь дернул санки.

Вот она, заветная парадная. Замерзшая дверь. Так, теперь самое сложное: надо поднять Катерину. Надо было поднять ее любой ценой — он сам не сможет внести девушку наверх, на пятый этаж. Она должна прийти в себя и помочь ему. Только хватит ли у нее сил?

Запустив руку во внутренний карман пальто, Григорий Арсеньевич выудил заветную фляжку. Встряхнул. Там еще оставалось немного спирта. Только как быть? Нельзя же на таком морозе из металлической посуды.

Недолго думая, Григорий Арсеньевич запрокинул голову Катерины, попробовал открыть ей рот, а потом с высоты капнул пару капель ледяной жидкости. Девушка вздрогнула, потом содрогнулась всем телом, закашлялась. Подняла руку, вытирая потрескавшиеся на морозе губы. Потом запрокинула голову, и Григорий Арсеньевич влил ей еще несколько капель спирта.

— Давай, Катюша, приходи в себя… Мы почти добрались… Еще немного…

И перед его мысленным взором одна за другой проносились фрагменты их нелегкого путешествия по немецким тылам. Потом рывок через линию фронта — пришлось вновь использовать новообретенную способность метать огненные шары. А потом почти неделю они скрывались от чекистов в ледяном, занесенном снегом городе, без огня, без пищи. И вот последний рывок, и до конечной цели их путешествия осталось всего-то преодолеть лестницу в пять этажей.

Наконец Катерине удалось подняться. Опираясь на плечо Григория Арсеньевича, она пошла вперед, с трудом переставляя ноги. Однако самый тяжелый участок дороги оказался впереди. Старая каменная лестница с чугунными погнутыми перилами. Темные дверные проемы брошенных или ограбленных квартир.

Григорий Арсеньевич буквально тащил Катерину на себе — девушка едва могла ноги переставлять. Лицо ее осунулось, глаза запали, и видом своим она больше напоминала ожившего мертвеца, нежели живого человека.

Когда они уже поднялись на полпролета между третьим и четвертым этажами, внизу хлопнула дверь. Григорий Арсеньевич замер, вместе с Катериной прижавшись спиной к стене. Кто это: патруль, мародеры, а может, кто и похуже?

— Уверен, что они тут?

— А куда им еще деться? Небось, мародерствовать отправились, голубчики…

Григорий Арсеньевич осторожно высвободился из объятий девушки и шагнул к перилам. Осторожно заглянул в лестничный проем.

— Эй, старпер, отдай бабу! Отдашь, мы тебя не тронем.

Молчать смысла не имело. Те, что внизу, явно не были представителями власти, а раз так…

Неожиданно внизу в проеме показалось чье-то лицо, и Григорий Арсеньевич, не целясь, вскинул руку с револьвером. Выстрел эхом прокатился по пустому дому.

— Ты что ж, сука, делаешь! — взвыл тот, кто внизу. — Мы ж с тобой по-доброму хотели. А ты стрелять, гнида!

Григорий Арсеньевич отступил, подхватил Катерину и упрямо пошел дальше. Теперь те, кто их преследовал, десять раз подумают, идти за ними или нет. Даже самым отчаянным в этот холод и голод не хотелось получить пулю в лоб.

Не останавливаясь, они с Катериной миновали четвертый этаж.

— Эй, мужик, не спеши, — вновь закричали снизу. — Лучше сам спускайся. Тебе ж некуда деваться. Лестница тут одна!

Но Григорий Арсеньевич не слушал. Добравшись до площадки между четвертым и пятым этажами, он вновь оставил Катерину, а сам, задыхаясь, стал ощупывать лепной барельеф, протянувшийся вдоль всей стены. Наконец нужный узор оказался у него под рукой.

На лестнице раздались быстрые шаги.

Григорий Арсеньевич, не глядя, выстрелил. Шаги стихли. Преследователи снова затаились, однако Григорий Арсеньевич знал, у него осталось всего две пули, и те — на крайний случай, для него с Катериной. Все могло случиться. Комиссары за годы его отсутствия могли обнаружить эту тайную лабораторию. В нее могли попасть снаряды или бомба, и тогда… тогда иного пути не было. Но пока, пока оставалась надежда. Пальцы передвинули несколько витков лепного орнамента, и потом неожиданно в полукруглой нише открылась дверь. Григорий Арсеньевич толкнул в нее Катерину, а сам, на мгновение обернувшись, выстрелил куда-то вниз. Шаги разом смолкли, подарив ему необходимые для спасения минуты.

Григорий Арсеньевич снова толкнул Катерину вперед, сам протиснулся через узкий дверной проем и опустил рычаг. Стена в глубине ниши встала на свое место, закрыв вход в потайное помещение. Теперь можно было не опасаться. Кто бы ни преследовал их, им не попасть в это тайное убежище.

Все! Спасены!

Оставив девушку у входа, он прошел вперед по темному коридору и вскоре оказался в огромной зале.

Созданная на стыке четырех домов, эта зала являла собой большое тайное помещение, о котором не догадывались жильцы дома.

Григорий Арсеньевич щелкнул выключателем. Где-то в дальнем конце зала, протестуя, заскрипел бензиновый генератор. Лампочки, несколько раз мигнув, залили помещение тусклым электрическим светом…

Санкт-Петербург, 2010