— Так, чего встал? — Григорий Арсеньевич явно был не в духе. — Возьми человек пять и на холм, что справа.

Отогнав печальные мысли, Василий огляделся. Справа и слева от дороги поднимались холмы. Слева крутой, справа пологий. Несмотря на начало осени, вокруг зеленела трава, палило солнце, и деревья шелестели зеленой листвой.

— Давай, давай… Там на холме должны быть живые, — а потом Григорий Арсеньевич прокричал что-то немцам. Те разделились. Пятеро из них цепочкой начали подниматься на крутой холм. Остальные выстроились вдоль бронемашины, ожидая дальнейших распоряжений барона.

Василий не стал ждать, чем дело кончится. Вынув из кобуры свой любимый маузер, он не спеша направился следом за фрицами, пытаясь разогнать печальные мысли. Сейчас не время было предаваться самобичеванию…

Несколько десятков шагов, и они остановились на вершине холма у ветхого, почерневшего и покосившегося от времени забора. За забором сарай и дом — древнее сооружение, наверняка построенное еще в позапрошлом веке.

Василий махнул эсэсовцам, мол, двое справа, двое слева, один с ним. При этом он очень надеялся, что Григорий Арсеньевич в достаточной мере объяснил солдатам, с Чем им предстоит столкнуться. Зомби, как минимум, ну, естественно, тот, кто их плодит. Он был главной целью охоты.

Осторожно войдя во двор, Василий направился прямо к дому. Дверь оказалась закрыта. Маленькие окна с выбитыми стеклами забаррикадированы изнутри. Несколько секунд выждав, Василий осторожно постучал в дверь.

— Хозяева, открывайте!

В ответ раздалась немецкая речь, потом что-то загрохотало и кто-то хриплым, сдавленным голосом поинтересовался.

— Чего тебе?

— Да так, пришли вас проведать.

— А кто сам будешь…

— Вот так я и стал двери докладывать. Ты, давай, открывай, а там и побеседуем.

— Ишь, чего захотел? А может, ты из этих тварей кусучих.

— Ты давай, открывай! Меньше звездеть будешь, дольше жить станешь.

Тут подошедший немец что-то крикнул.

Из дома ему ответили по-немецки, а Василий про себя выругался. Ну почему он так и не выучил вражеский язык. Однако просить перевести было не у кого.

— Ладно, не дури, открывай!

За дверью послышался грохот, потом шорох и скрип, словно волочили по полу что-то тяжелое. Наконец, дверь приоткрылась.

— Ты, мил человек, не серчай, а чуть правее стань, шобы рассмотреть, кто ты есть на самом деле.

— Открывай, дед!

Дверь распахнулась. На пороге стоял высокий, тощий небритый старик в исподнем. На голове у него была низко надвинутая кепка, видавшая виды, а в руках большой топор-колун. За его спиной, в дальнем углу темных сеней жались два немца-солдатика. Они сидели, вжавшись спинами в бревенчатую стену и выставив перед собой винтовки, словно надеясь, что те защитят их от незваных гостей.

Дед внимательно осмотрел Василия с головы до ног, а потом кивнул в сторону солдат.

— А ты, смотрю, из ихних будешь?

— Не-а… — протянул Василий.

— Тогда полицай?

Василий снова покачал головой.

— Тебе, дед, не догадаться. Но подскажу: я твоя единственная надежда на спасение… Ну, пойдем в дом, расскажешь, что тут у вас случилось-приключилось.

Дед послушно повернулся и прошел в горницу, но Василий чуть замешкался. Повернувшись, он позвал одного из эсэсовцев:

— Ком цу мир!

И когда тот подошел, Василий кивнул в сторону немецких солдат, сидящих у стены.

— Ты бы успокоил и расспросил их.

Эсэсовец кивнул, словно понял, о чем Василий его просит. Шагнул к солдатам. Те при виде черного мундира тут же вскочили с мест, вытянув руки в нацистском приветствии. Однако Василий не стал ждать, чем закончатся их переговоры, все равно он языка не знал. Вместо этого он прошел в горницу. Темное помещение — окна были забиты досками — освещали три лампы. Одна стояла на полу у самой двери, вторая у печи, а третья на грубом деревянном столе. Из горницы вглубь дома вели две двери, но сейчас они обе были плотно закрыты. Старик уселся за стол и предложил Василию присесть на скамью напротив, но тот отказался.

— Ну, и что у вас тут происходит, дед, рассказывай.

— А ты, милок, лучше у своих фрицев спроси, — с ехидцей ответил дед, положив колун на стол рядом с лампой.

— У них другие спросят, — проворчал Василий. — Я «нихт ферштейн», так что, дед, если хочешь свою шкуру спасти, говори…

— Выходит, полицай… — вздохнул дед.

— Как выходит, так и входит, — Василий уже начал злиться. — Считай меня военнопленным.

— Пленные пистолеты на боку не носят… И за сколько серебряников ты, милок, Родину продал?

— Послушай, дед, мы здесь не меня обсуждать собрались. Я сейчас повернусь и уйду, а вы всю эту кашу сами расхлебывайте.

В глубине души Василий понимал, что дед совершенно прав. А не прав, скорее всего, Григорий Арсеньевич, но… приказ не был выполнен, архивы Троицкого не уничтожены. К тому же Катерина… Но все равно, надо было что-то решать, и то, что он разгуливал по окрестностям зоны с оружием в руках — всего лишь решение унтерштурмфюрера, которое в любой момент могут отменить. Тем более, что у Василия так и чесались руки открыть огонь по эсэсовцам. А от сводок информбюро, сообщавших о новых победах фашистских завоевателей, у него внутри все аж переворачивалось…

Какое-то время дед молчал, потом снял кепку, положил на стол, погладил себя по сверкающей лысине, обрамленной венчиком белого пуха.

— А ты уверен, милок, шо справишься?

— Ты, дед, говори, а там посмотрим.

— А у нас тут ыстория такая. Еще до войны, лет десять назад, ынститут тут какой-то построили. Ну, значит, шоб подальше от столицы, шоб нихто не узнал. Слухи про тот ынститут разные ходили. Да разве бабам верить можно? То болтали, шо коров с двумя титьками растить будут, шоб молока в два раза больше давали. То говорили, шо аппарат научный собирают, шобы всех врагов известь в один день… Не знаю. Только все им не везло. Говорили, шо их профессор главный сгинул в эхспедиции… Ну, а как немчура поперла, все свернули да укатили… Вот тут-то все и началось… Еще накануне того, как Ельск заняли, бабы слышали, будто кто по пустым корпусам ынститута бродит, воет в тоске. Потом люди стали пропадать. Бабы взвыли. Ну, Михайлыч, Архип и Николка-пришибленный — он в детстве с крыши упал, так на всю жизнь заикой остался и ходил криво… так вот собрались они, взяли ружья охотничьи и пошли смотреть, что в том ынституте воет, а заодно поискать, куда народ мог деться. Пошли они третьего дня, да не вернулись. Тут бы и шум поднять, да в округ ехать, только ж непонятно, какая нынче власть. Фронт рядом. Палят…

Дед сделал паузу, глубоко вздохнул.

— Папироску? — предложил Василий.

— А то… давай, — решился дед. — Табачку-то мало осталось, а газет и вовсе нынче не носют.

Василий достал пачку немецких сигарет, протянул деду. Тот с недоверием посмотрел на латинские буквы на коробке, осторожно грубыми пальцами вынул одну сигарету, осмотрел ее.

— Эка чудна штука. Как при буржуях.

— Да ты кури, дед, не сомневайся.

— А сам?

— Потом, дед… — Василий не курил, но сигареты всегда носил с собой. Идеальный способ разрядить обстановку в любой беседе… Чиркнув спичкой, он дал деду прикурить. — Как зовут-то тебя?

— Ерофеичем кличут, — ответил дед, затянувшись. — А ничего, хорош немецкий табачок, но против нашего самосаду слаб… слаб…

— Ладно, дед, ты табачок потом обсуждать будешь. Ты говори, что дальше было.

— А шо говорить? Народ на площади перед зданием сельсовета собрался. Только что за народ — бабы одни. Ну, постояли, покудахтали. Федотья, Архипа жена, та самогонки притащила, все баб агитировала пойти с этим ынститутом разобраться, да мужиков поискать. Но никто не пошел, потому как всем боязно было. Михалыч вон каким знатным охотником был. К нему даже из районной газеты приезжали, да что из газеты — командармы… Василевский и Блюхер его на охоту с собой брали! А и то сгинул. В общем, пока бабы базарили, ваши вон прикатили, — тут дед хитро прищурился и кивнул в сторону сеней.