А правду все равно говорить нельзя.
Иногда Василий задавался вопросом, если он скажет все как есть (пусть даже ему не поверят), откуда об этом узнают слуги Ктулху? Неужели у них есть шпионы среди высших чинов НКВД? Все может быть. И что самое страшное: этих шпионов не разоблачить. Открыть истину мог лишь Иван Иванович Троицкий. Он даже однажды попытался сделать это, но вместо этого восставший мертвец указал на слугу Ктулху. Единственное, что оставалось Василию, так это молчать, а в положенный срок принять лютую смерть или обречь себя на муки в одном из магаданских лагерей.
Вот такие печальные размышления.
Медленно перебирая детали случившегося, Василий и сам не заметил, как уснул, но сон этот не был сном крепким, как в предыдущие дни.
В первый момент Василий даже не понял, что произошло. Еще мгновение назад он лежал на грязном полу в камере-одиночке, пытаясь совладать с болью в избитом теле, а теперь… Теперь он очутился в странном месте — огромном зале без стен и потолка, с полом из удивительного полупрозрачного зеленоватого камня, пронизанного изумрудными прожилками. И не было никакой боли: он чувствовал себя совершенно здоровым. Впереди, в нескольких шагах, из зеленоватой тьмы появилась гигантская фигура — чудовище с телом человека, крыльями летучей мыши и осьминогом вместо головы. Оно восседало на огромном троне зеленого камня, который сам по себе был храмом. Однако чудовище не было в диковинку Василию. Он видел эту тварь и раньше, и судя по всему, это был сам Ктулху — древний бог, спящий где-то на дне Тихого океана в таинственном городе Р'льехе. Внимание Василия привлек человек, который стоял подле трона божества, словно муравей у ног слона.
Василий подошел поближе. Да, это был тот самый человек, увидеть которого Василий ожидал менее всего, тот, кто не раз спасал Василию жизнь и ради которого он страдал, храня молчание на допросах. Казалось, за прошедшие пару месяцев барон Фредерикс ничуть не изменился. Пока Василий стоял на месте, широко открыв рот от удивления, Григорий Арсеньевич подошел поближе. Он был в том же английском френче, как и при их последней встрече, только лицо его приобрело странный, бледный оттенок. А может, всему виной странное освещение — свет, как в подземном городе слуг Ктулху, исходил ниоткуда, порой казалось, что светится сам воздух.
— Рад видеть тебя, Василек, — улыбнулся барон, подправив изящным движением лихо закрученные гусарские усы. — Вижу, ты в полном порядке.
— Ну, я бы так не сказал, — проворчал Василий.
— Что ж, тебе полезно на своей шкуре прочувствовать, каково это быть врагом народа.
— Но вы же знаете, что я не…
— Пустое, — махнул рукой Григорий Арсеньевич. — Неужели ты до сих пор считаешь, что все, кого замучили ваши дознаватели, — агенты мирового империализма. Если среди этих людей найдется хотя бы один агент… Впрочем, и это пустое. Народ, который так измывается над собой, наверное, и не заслуживает лучшего правительства… Но не станем предаваться политическим спорам, — остановил он Василия, видя, что тот собирается возразить. — Я вызвал тебя совершенно не за этим.
— Вызвали?
— Ну, скажем, вмешался в твой сон. Собственно, даже не я. Об этом меня попросили, — тут Григорий Арсеньевич закатил глаза, указывая куда-то вверх. — Тем более, сам я не смог бы проникнуть в твои сны. Ты же это отлично понимаешь… Итак, меня прислали — выражусь яснее — для того, чтобы я поговорил с тобой. Твои злоключения скоро закончатся, и тебе предстоит дальняя поездка.
— Снова в Антарктиду?
— Нет, в этот раз много ближе.
— Много ближе? Куда?
— Ну, об этом ты узнаешь в свое время. Я же явился тебе лишь для того, чтобы кое-что напомнить. Ктулху не желает просыпаться, несмотря на все усилия твоего начальства и специалистов Аненербе. Твоя задача не допустить пробуждения Древнего.
— Но…
— Никаких но. Ни коммунисты, ни фашисты не подозревают, какого джинна могут выпустить на волю… Тем более что Ктулху будет очень зол, если его разбудят против его воли. Однако… однако тебе стоит опасаться, по-настоящему опасаться… Так как у немцев появились союзники… — и Григорий Арсеньевич замолчал, внимательно разглядывая Василия, словно ожидая, что тот скажет.
Но Василий молчал. Да и что он мог сказать, когда вся его остальная жизнь теперь, после недели в застенках Первого отдела на Литейном, стала казаться ему всего лишь сном. А реальность… реальность — это боль и допросы.
— Ничего, потерпи, Василек, — продолжал Григорий Арсеньевич. — Скоро все закончится… А ты что хотел? Провалена операция ГУГБ, таинственным образом исчезла экспедиция и антарктическая станция. Ты что хотел, чтобы по возвращении тебя повысили? Вот уж вряд ли… Твое государство неблагодарно относится к своим героям.
— Это же и ваше государство, — попытался возразить Василий. — Ведь ваш старший брат…
— Ни слова о брате! — и Григорий Арсеньевич поднес палец к губам. — Это закрытая тема, и надеюсь, останется таковой навсегда. А пока я лишь должен напомнить тебе про ключ. Когда шкатулка окажется в твоих руках, забери лишь записи. Остальное, даже если ты возьмешь его себе, может лишь тебе навредить… Что же до государства… — тут Григорий Арсеньевич снова закатил глаза. Похоже, это стало входить у него в привычку. — Мы из разных государств, Василек. Ты служишь СССР, а я родился в России. Это разные страны…
— Но…
— Не будем о политике. Сейчас не время для подобных дискуссий… Да, совсем забыл. Катерина передает тебе пламенный привет и еще раз благодарит за свое спасение.
— Она жива? — встрепенулся Василий.
— Да, — кивнул Григорий Арсеньевич. — Жива, точно так же, как ваша комиссар Кошкина. Сейчас она опять где-то там у вас, в Санкт-Петербурге… Язык не поворачивается назвать этот город Ленинградом… У нее теперь иная личина, но она по-прежнему одна из слуг нашего господина, — тут он кивнул в сторону гигантской статуи крылатого демона. — Впрочем, я заболтался. Да и тебе надо отдохнуть. Скоро за тобой придут…
Василий хотел задать еще много разных вопросов, но свет стал гаснуть. Язык и губы вновь отказались повиноваться ему. Пытаясь продлить сон, Василий шагнул вперед, вытянул руку, пытаясь дотянуться до Григория Арсеньевича, но фигура барона оказалась лишь темным облаком — сгустком дыма, который через несколько мгновений слился с подступавшей со всех сторон тьмой.
— Нет! — взвыл Василий, наконец преодолев колдовские чары, сковавшие его. — Нет, не уходите!
Но было поздно, зал растаял, весь мир поглотила тьма, и в этот раз Василий погрузился в глубокий, крепкий сон, лишенный сновидений.
* * *
— Подследственный Кузьмин Василий Архипович, подъем! Подъем!
Василий резко открыл глаза, уставился на грязный каменный потолок и на мгновение замер. Где он? Что с ним? И тут же пришли ответы. Он все еще в следственном изоляторе Первого отдела НКВД.
— Подъем, Кузьмин!
И удар сапога по почкам. Так, не сильно, скорее для острастки, чем в желании причинить боль.
— Подъем!
Василий резко сел.
— С вещами на выход. Сколько еще раз повторять?
С трудом напрягая ноющие затекшие мускулы, Василий встал. Тело болело так, словно он, будто фарфоровая ваза, рухнул с пятого этажа, а потом его собрал и склеил неумелый фельдшер. Едва переставляя ноги, он за пару шагов пересек камеру и оказался в коридоре. Какие вещи? Откуда они у него? Его же доставили сюда прямо из порта…
— Лицом к стене.
Василий послушно выполнил приказание конвоира. И только тут до него дошло: «Если с вещами… Значит все… Стенка». Но ведь ему не зачитали ни обвинения, ни приговора. Тем более что он ни в чем не признался, не возвел на себя поклеп. Впрочем, если его собираются расстрелять, никто не станет соблюдать формальности. Знает он приговор или нет, все равно решение обжалованию не подлежит, и его так или иначе поставят к стенке.
Придя к такому выводу, Василий начал незаметно напрягать и расслаблять мускулы рук и ног. Как бы то ни было, вот так дать себя за спасибо расстрелять он не мог. У него была специальная подготовка, и он не позволит забрать свою жизнь по решению какой-то штабной крысы. Ему, конечно, не удастся вырваться, но парочку гадов он перед смертью прихлопнет.
