– Я не брал ни одного проклятого зернышка, ты, ублюдок! Перед Богом клянусь, что…

– У нас не хватило риса, когда я вернулся! – закричал Таунсенд. – Не хватило почти полфунта, а это – целых две порции.

– Знаю, но я не…

– Гири были полновесными. Я проверил их перед твоим проклятым носом!

Ларкин прошел вместе с ними, проверил гири и убедился, что они полновесные. Не вызывало сомнений, что вниз по склону холма было отправлено нужное количество риса, потому что каждое утро нормы публично взвешивались подполковником Джонсом. Ответ был только один.

Гёбл исчез в темноте, спотыкаясь и всхлипывая, а Ларкин обратился к Таунсенду:

– Держи рот на замке.

– Даю слово, полковник, – сказал Таунсенд. – Если австралийцы узнают об этом, они разорвут его на части. И справедливо! Я не рассказал об этом только по одной причине: он был моим лучшим другом. – Глаза его неожиданно наполнились слезами. – Проклятье, полковник, мы вместе поступили на военную службу! Мы прошли через Дюнкерк и вонючий Ближний Восток и через всю Малайю. Я знал его бо́льшую часть своей жизни и готов был поставить свою жизнь на кон…

Сейчас, думая об этом снова и снова, в полусонном состоянии, полковник Ларкин содрогнулся. «Как человек мог совершить такое? – беспомощно спрашивал он сам себя. – Как?» Гёбл – один из его подчиненных, которого он знал много лет и который даже работал в его офисе в Сиднее!

Он закрыл глаза и забыл про Гёбла.

Он выполнил свой долг, а его долг состоял в том, чтобы защищать большинство. Он позволил мыслям переключиться на жену Бетти, готовящую стейк с поджаренным яйцом сверху, свой дом с видом на залив, маленькую дочь, он думал о том, что будет делать после войны. Но когда? Когда?

Грей осторожно поднялся по ступенькам хижины номер шестнадцать, как вор в ночи, и прошел к своей кровати. Он стянул брюки, скользнул под противомоскитную сетку и лежал голым на матрасе, очень довольный собой. Он только что видел, как Турасан, корейский охранник, прошмыгнул за угол хижины американцев и под брезентовый навес, видел, как Кинг воровато выпрыгнул из окна, чтобы присоединиться к Турасану. Грей недолго прятался в укромном уголке. Он проверял информацию доносчика. Еще не было необходимости хватать Кинга. Не надо. Пока не надо. Теперь известно, что осведомитель говорил правду.

Грей ворочался на кровати, расчесывая ногу. Его натренированные пальцы поймали клопа и раздавили его. Он услышал звук, с которым лопнул клоп, и почувствовал тошнотворный сладкий запах крови, которая была в клопе, – его собственной крови.

В поисках неизбежной дыры вокруг его сетки гудели тучи москитов. В отличие от большинства офицеров, Грей отказался превращать свою кровать в двухэтажные нары, потому что ему была противна мысль о том, что кто-то станет спать над или под ним, хотя нары и давали дополнительное пространство.

Противомоскитные сетки висели на проволоке, которая по всей длине делила хижину пополам. Даже во сне пленные были связаны друг с другом. Когда один человек поворачивался или натягивал сетку, чтобы плотнее подоткнуть ее под пропитавшийся потом тюфяк, все сетки слегка покачивались, и каждый чувствовал, что находится в окружении других людей.

Грей раздавил еще одного клопа, но его мысли были далеко. Этой ночью счастье переполняло его. Наконец объявился стукач, теперь можно ловить Кинга, и до кольца с бриллиантом он доберется, и до Марлоу. Грей был очень доволен, потому что разгадал загадку.

Все просто, повторял он про себя. Ларкин знает, у кого кольцо. Единственный человек в лагере, который в состоянии организовать продажу, – это Кинг, только его связи годятся для такого дела. Ларкин не пошел бы к Кингу, поэтому послал Марлоу. Марлоу должен быть посредником.

Кровать Грея качнулась, когда тяжелобольной Джонни Хокинс спросонья споткнулся об нее, направляясь в уборную.

– Поосторожнее, бога ради! – бросил Грей раздраженно.

– Извините, – сказал Джонни, пробираясь на ощупь к двери.

Через несколько минут Джонни проковылял обратно. Вслед ему было послано несколько сонных ругательств. Как только Джонни добрел до койки, ему надо было идти опять. На этот раз Грей не обратил внимания на то, как затряслась его кровать, потому что был поглощен своими мыслями, прогнозируя возможные действия врага.

Питер Марлоу бодрствовал, сидя на жестких ступеньках хижины номер шестнадцать под безлунным небом, пропуская темноту через свои глаза, уши и мозг. С того места, где он сидел, ему были видны две дороги: одна, которая делила лагерь пополам, и другая, огибающая стены тюрьмы. Японские и корейские охранники и военнопленные в одинаковой степени пользовались обеими дорогами. Питер Марлоу нес караул с северной стороны.

Он знал, что сзади него капитан авиации Кокс так же внимательно вглядывается в темноту, предупреждая опасность. Кокс следил за южным направлением.

Восток и запад не было нужды прикрывать, потому что к хижине номер шестнадцать можно было подойти только с севера или юга.

Из хижины и отовсюду неслись звуки, издаваемые людьми, которые спят мертвым сном: стоны, странный смех, храп, хмыканье, сдавленные полувскрики, смешивающиеся с тихим шепотом бодрствующих. Было приятно сидеть прохладной ночью на холме над дорогой. Все было спокойно.

Питер Марлоу дернулся, как собака, сделавшая стойку. Он почувствовал приближение корейского охранника раньше, чем разглядел его в темноте, а к тому времени, когда Питер действительно заметил его, он уже успел дать предупредительный сигнал.

В самом дальнем конце хижины Дейв Девен не расслышал первого свиста, потому что был поглощен своим занятием. Услышав второй свист, более настойчивый, он ответил на него, резко разъединил иголки, лег на койку и затаил дыхание.

Охранник с винтовкой на плече ссутулившись шел через лагерь, не замечая ни Питера Марлоу, ни других. Он чувствовал на себе их глаза. Он ускорил шаг и мечтал скорее убраться от этой ненависти.

Прошла вечность, прежде чем Питер Марлоу услышал сигнал отбоя, поданный Коксом, и снова расслабился, не прекращая прощупывать темноту ночи.

В дальнем конце хижины Девен перевел дыхание. Он осторожно приподнялся под плотной противомоскитной сеткой на верхних нарах. С бесконечным терпением он вновь соединил две иголки с концами изолированного провода, подключенного к сети. После поиска, потребовавшего огромного напряжения сил, он почувствовал, как иголки прошли через выеденные жучком отверстия в брусе. Эти брусья через равные промежутки шли вдоль хижины и служили главной поперечиной нар. Капли пота скатились по его подбородку и упали на брус, пока он нащупывал две другие иголки, присоединенные к наушнику, и снова после мучительного поиска вслепую нащупал отверстия, предназначенные для них, и ловко вставил иголки в брус. Наушник ожил: «…и наши войска быстро продвигаются сквозь джунгли по направлению к Мандалаю. Мы передавали последние известия. Говорит Калькутта. Коротко о новостях: американские и английские войска заставляют противника отступать в Бельгии и на центральном участке фронта в направлении Сент-Юбера в условиях сильнейших снежных бурь. В Польше русские войска находятся в двадцати милях от Кракова. На Филиппинах американские войска, наступая на Манилу, захватили плацдарм за рекой Агно. Днем американские Б-29 бомбили Формозу. Потерь нет. В Бирме победоносные английская и индийская армии находятся в тридцати милях от Мандалая. Следующие новости в шесть утра по калькуттскому времени».

Девен тихо откашлялся и почувствовал, как провод питания слегка дернулся, а потом освободился, когда Спенс на соседней койке вытащил свои иголки из розетки. Девен быстро разъединил свои четыре иголки и спрятал их в швейные принадлежности. Он вытер лицо от пота и почесал клопиные укусы. Потом отсоединил провод на наушнике, осторожно закрепил выводы и сунул наушник в специальный карман в бандаже у себя под яичками. Он застегнул штаны, сложил вдвое провод, пропустил его через петли для ремня и завязал узлом. Девен нащупал кусок тряпки, вытер руки, потом аккуратно посыпал пылью крошечные отверстия в брусе, замазывая их и маскируя.