«То же с отцом», – вспомнил он.

В последний, пятидесятый год своей жизни отец без конца повторял одну и ту же песню: «Я больше никогда не увижу лета. До следующей осени я не доживу».

Похоже, именно это пугало его в смерти больше всего: никогда больше не видеть ярких осенних красок, летнего солнца, весны; что смена времен года на земле продолжится и когда его не будет.

Свен-Эрик покосился на часы. Половина второго. До встречи с прокурором оставалось полчаса. Он еще успеет заскочить в кафе Анни и перехватить бутерброд.

Он знал, чего хочет прокурор. Вот уже три месяца, как убита Мильдред Нильссон, а они до сих пор так никуда и не продвинулись в расследовании. И это не дает прокурору покоя. А кто виноват?

Стольнакке механически нажал на педаль. Неплохо было бы посоветоваться с Анной-Марией Меллой, руководителем его группы. Она находилась в декретном отпуске, и Свен-Эрик замещал ее. Он не хотел беспокоить ее дома, это выглядело бы странно. Они тесно общались, но только по службе. Он скучал по ней, но навестил только однажды, когда уже родился мальчик. Несколько раз Анна-Мария заходила в полицейский участок, но ее тут же окружали женщины, среди которых он чувствовал себя лишним. Отпуск должен был закончиться в середине января.

Они искали свидетелей. Кто-то же должен был что-нибудь заметить! В Юккас-ярви, где женщину нашли повешенной на органных хорах, в Пойкки-ярви, где жила Мильдред. Напрасно. Потом они обошли местных жителей еще раз – и снова ничего. Странно. Ее убили возле здания краеведческого клуба, у реки, на открытом месте. Потом преступник перетащил тело в церковь. Разумеется, все случилось ночью. Но ведь было светло как днем.

О ней говорили как о конфликтном человеке. Когда Свен-Эрик спросил, имела ли она врагов, несколько наиболее активных женщин общины ответили в один голос: «Да возьмите любого мужчину в деревне!» А одна дама из епархиального управления с резкими морщинами по обе стороны сжатого в куриную гузку рта так и сказала, что убитая сама виновата. Еще при жизни она оказалась в центре внимания местной прессы. Воевала с церковным советом, когда организовывала при общине курсы самообороны для женщин. Воевала с управлением коммуны, когда созданная ею женская группа по изучению Библии «Магдалина» стала требовать, чтобы треть рабочего времени муниципального катка отдавалась женской хоккейной команде и фигуристкам. А потом начались конфликты с охотниками и оленеводами. На церковных землях объявилась волчица, и Мильдред утверждала, что община должна ее защитить. На развороте местной социал-демократической газеты красовалась фотография Нильссон и одного из ее противников, «Волкофилы и волконенавистники» – гласила подпись под снимками.

А по другую сторону реки, в поселке Пойкки-ярви, в доме священника до сих пор жил ее муж. Больной, он не имел никаких сил заниматься делами наследства. Свен-Эрик помнил, какая жалость переполняла его при встрече с этим мужчиной. «Опять вы, когда же меня наконец оставят в покое!» – будто говорил он всем своим видом. Каждая беседа бередила старые раны, заставляла заново все переживать. У мужчины были заплаканные глаза. И никаких детей, с которыми можно разделить горе.

Разумеется, у Свена-Эрика были дети, дочь в Лулео. Тем не менее он знал, что такое одиночество. Он и сам жил сейчас один в своем доме. Правда, у него имелся кот. И его жену не убивали и не подвешивали на цепях.

Любой звонок или письмо от какого-нибудь сумасшедшего, признающегося в совершении этого преступления, тщательно изучали. Но это ничего не дало. Есть люди, которые любой ценой стремятся попасть на газетные полосы.

А журналисты будто с ума посходили. Мильдред Нильссон найдена мертвой в середине лета. Еще и двух лет не прошло с убийства в Кируне другой церковной знаменитости, Виктора Страндгорда, видного деятеля общины «Источник силы». Они рассуждали о сходстве между двумя преступлениями, несмотря на то что убийцы Страндгорда не было в живых. Тем не менее связь казалась очевидной: оба религиозных деятеля жестоко умерщвлены каждый в своей церкви. Оба они высказывались в прессе. Чувствовали ли они угрозу? Может, думали бежать? Насколько вообще опасно священнику жить в Кируне? Внештатные корреспонденты из газет, нанятые на период летних отпусков, приезжали наблюдать за работой полиции. Они были молоды, любопытны и не удовлетворялись ответами типа «в интересах следствия – никаких комментариев». Оживление в прессе держалось недели две.

– Черт знает что такое! – жаловался Свен-Эрик комиссару. – Невозможно разуться, чтобы вытряхнуть из ботинок мусор: в любую минуту к тебе может вломиться журналист!

Но поскольку следствие не продвигалось, газетчики скоро оставили город. Теперь их занимали два человека, насмерть задавленные толпой на фестивале.

В течение всего лета разрабатывалась версия об убийце-подражателе. Расправа над Виктором Страндгордом могла вдохновить кого-то на преступление. Управление криминальной полиции поначалу сомневалось, стоит ли привлекать к работе психиатра, ведь предполагать, что действовал серийный убийца, не было никаких оснований, и даже версия о подражателе пока нуждалась в подтверждении. Однако бросающееся в глаза сходство между двумя случаями и шумиха в прессе заставили в конце концов сделать это: в Кируну направили психиатра, которому пришлось прервать свой отпуск.

Это была женщина лет сорока. Однажды утром в начале июля она прибыла в участок. В комнате для совещаний сидело около десятка изнывавших от жары полицейских. Они закрыли окна из опасения, что кто-то может подслушать их беседу с улицы.

Свена-Эрика поразило, с каким спокойствием, пониманием, почти с любовью приехавшая говорила о серийных убийцах, маньяках и прочих безумцах. «Этот несчастный человек», «совсем молоденький мальчик, который…» – такие выражения употребляла она, приводя примеры из своей практики. Или: «К счастью для него, он был схвачен и осужден». А один из ее подопечных, рассказывала она, после нескольких лет пребывания в закрытом лечебном учреждении освободился и зажил нормальной жизнью: устроился маляром на полставки и завел собаку.

– Я не совсем уверена, – говорила психиатр, – что дело полиции решать, какую версию им разрабатывать. Если убийца – подражатель, я попробую нарисовать его более-менее правдоподобный психологический портрет.

Тут она в самых общих чертах описала преступника и предложила присутствующим задавать вопросы.

– Это мужчина. Возраст от пятнадцати до пятидесяти. Все. Извините, – добавила она, увидев на лицах полицейских улыбки.

– Конечно, нас больше бы устроило другое: «Двадцать семь лет и три месяца, работает разносчиком газет, живет со своей мамой и водит красную «Вольво», – пошутил кто-то.

– Да, и носит сорок второй размер обуви, – поддержала врач. – Специфика имитаторов в том, что они начинают сразу с серьезных преступлений. В этом случае нет необходимости искать того, кто уже был осужден за менее тяжкие деяния. Последнее согласовывается с тем, что обнаруженные на теле отпечатки пальцев вам так и не удалось найти в базе.

Полицейские закивали.

– Он может быть в списке подозреваемых или осужденных за мелкие правонарушения типа хулиганства, преследования или мелкой кражи, такое случается с подобными людьми. Но если он имитатор, то на протяжении полутора лет он сидел где-нибудь в своей комнате и читал статьи об убийстве Виктора Страндгорда. Они совершаются тихими людьми, эти особые преступления. До поры до времени этого было ему достаточно, но однажды он захотел, чтобы написали и о нем.

– Но все-таки есть существенные различия: Виктора Страндгорда избили и зарезали, ему выкололи глаза и отрезали руки.

Она кивнула.

– Это можно объяснить тем, что убийца все-таки новичок. Резать, колоть, наносить увечья – все это требует более тесного, так сказать, физического контакта с жертвой, чем удар длинным предметом типа лома, с которым, по-видимому, мы имеем дело в нашем случае. Здесь надо переступить более высокий порог. Очень может быть, что в следующий раз он использует нож. Может, он не выносит физической близости.