Жюльетта не позабыла Рене. Летом она перечитала «Мучеников» и затеяла заказать иллюстрацию к одной из сцен ученику Торвальдсена, главному римскому скульптору после кончины Кановы. Она заказала молодому Тенерани барельеф, изображающий казнь Евдоры и Кимодокеи, и сама следила за выполнением работы. (Барельеф погиб в 1944 году при пожаре в Сен-Мало: Жюльетта завещала его родному городу писателя.)

Из Неаполя она переслала бывшему министру письмо, справедливо полагая, что оно будет ему приятно: в нем говорилось о тревоге, вызванной в Греции новостью об его отставке: Шатобриан, как и все союзные державы (за исключением австрияков), поддерживал движение за независимость Греции и за ее освобождение от турецкой оккупации и состоял в грекофильском комитете, созданном в Париже в его защиту.

Несмотря на это, охлаждение все еще длилось. Мы не думаем, что после падения Шатобриана между ним и Жюльеттой продолжалась переписка или что она была уничтожена из-за возможных крайних политических взглядов, высказываемых писателем. В доказательство мы можем привести письмо, которое он написал Жюльетте 9 февраля. Балланш, живший тогда в Пизе, был немедленно о нем извещен и в своем ответе Амелии заявил об испытанном «облегчении». Вот это письмо Рене, один церемониальный тон которого о многом говорит:

Париж, 9 февраля 1825 г. Ваше предложение, сударыня, пробудило во мне тягостные воспоминания: я не могу его принять. Я не знаю, что со мною станется, возможно, что жизнь моя окончится не во Франции. Эта жизнь была слишком бурной, и то, что мне осталось, слишком коротко, чтобы строить планы. Это Вам, сударыня, у кого есть столько преданных друзей, можно вернуться к ним, чтобы больше не расставаться. Я же, не заслуживавший повстречать неблагодарных, поскольку сделал так мало хорошего, покорюсь судьбе до конца. Пусть Ваша судьба, сударыня, будет счастливой! И да воздастся Вашей доброте, щедрости, нежности и возвышенности Вашей души, как воздалось красоте Вашей!

Предложение, на которое намекает Шатобриан, возможно, было приглашением в Рим… Непосредственный комментарий Балланша Жюльетте довольно проницателен: «Дорога домой очищена от нескольких шипов…»

Ибо надо же когда-нибудь возвращаться! Жюльетта об этом подумывает… По завершении юбилейного года ничто уже не будет удерживать ее в Италии — той Италии, которую, как она пишет Амперу, она «покинет с сожалением», потому что пресытиться ее очарованием невозможно. Она только что завязала там два новых близких знакомства: первое — с остроумной госпожой Свечиной, блестящим знатоком человеческого сердца, которая окажется замечательной подругой по переписке. Жюльетта покорила эту приятельницу Адриана, хотя та и испытывала сильное предубеждение против чар красавицы из красавиц: по ее приезде, еще не будучи с ней знакомой, г-жа Свечина сделала такое обидное замечание: «Остатки былой роскоши не производят впечатления в краю руин!» Несколькими месяцами позже она заявила Жюльетте: «Я поддалась тому проникновенному, неопределимому очарованию, которое повергает к Вашим ногам даже тех, до кого Вам нет дела».

Вторая встреча не столь замечательна: речь о г-же Сальваж, дочери одного из друзей г-на Рекамье, г-на Дюморе, французского консула в Старом Городе. Чрезвычайно богатая, довольно экзальтированная, эта пылкая роялистка влюбилась в Жюльетту, а потом в Гортензию де Богарне, с которой познакомилась через ее посредство. Она свяжет свою судьбу с королевой в изгнании, сделается ярой бонапартисткой и будет вмешиваться в денежные дела клана…

В последующие недели речь наконец зашла о приготовлениях к отъезду. Матье известил Жюльетту о том, что в начале января умерла г-жа де Монмирайль: большие апартаменты второго этажа в Аббеи освободились. Все ждали, что она вернется в Париж. На г-на Рекамье обрушились новые невзгоды, и Жюльетта знала, что по возвращении ей придется взять на себя множество финансовых обязательств, уладить или помочь оздоровить порядком расстроенные семейные дела, о чем пока еще никто не подозревал…

Она с восторгом присутствовала при пасхальных церемониях. В очередной раз — последний — слушала восхитительное «Мизерере», которое на сей раз исполнялось в Сикстинской капелле. Она признается, что расплакалась.

20 апреля 1824 года Жюльетта, Балланш и Амелия выехали из Рима. Они останавливались в Болонье и Ферраре, где еще были живы воспоминания о семействе Эсте ^[39]и о Тассо. Наверняка они посетили больницу Святой Анны, где содержали поэта, а также замок и дворец Скифанойя… Когда 30 апреля перед ними открылась Венеция, как никогда сонная и растворившаяся в своем заливе, к ним, по счастью, присоединился Шарль Ленорман. В городе дожей отпраздновали помолвку, решение о которой были принято еще в Риме, незадолго до отъезда. И когда молодой археолог покинул небольшой караван в надежде вскоре вновь увидеться в Париже, Жюльетта была счастлива: она подвела маленькую девочку из Белле к самому порогу жизни женщины, к тому повороту, откуда возврата нет. Амелия, воплощенное самообладание, могла сама вершить свою судьбу… С проницательным умом и непогрешимым здравым смыслом будущая г-жа Ленорман готовилась твердой рукой править лодкой своей собственной жизни и жизни своей семьи.

По дороге домой тетя Амелии сначала пожелала завернуть в Поссаньо, на родину Кановы, чтобы почтить память покойного друга, а потом в Триест, на берега Адриатики, чтобы навестить друга живого, но свергнутого и изгнанного, — бывшую королеву Неаполя, Каролину Мюрат.

16 мая приехали в Милан. Потом перевалили через Симплон в очень хорошую погоду. Наконец, разделились: Балланш поехал по дороге на Женеву, откуда намеревался отправиться в Лион. Жюльетта прибыла в Париж в воскресенье, 29 мая. «Все наши мужчины поживают хорошо, — писала Амелия Балланшу. — Только г-н Бернар немного постарел. Гг. де Монморанси и Шатобриан присутствуют на коронации. Это дает нам передышку», — добавила она…

Римские каникулы продолжались девятнадцать месяцев. Жюльетта была вправе подумать о том, как будет развиваться непоправимое противостояние, ожидающее ее с Рене… В этом и была цель долгого, но необходимого отсутствия.

Глава XI

ДРАГОЦЕННЫЕ ЧАСЫ В АББЕИ-О-БУА

Г. де Шатобриан был гордостью этого салона, но она — душой его…

Сент-Бёв. Понедельничные беседы

Аббеи, эта академия в монастыре…

Ламартин. Популярный курс литературы

Из записки г-жи Рекамье г. Шатобриан узнал, что она вернулась в келью Аббеи-о-Буа. Он примчался в тот же день, в свой обычный час, словно приходил туда накануне. Никаких взаимных объяснений или упреков не последовало; однако видя, с какой глубокой радостью он возобновил прежние привычки, с какой уважительной нежностью и с полнейшим доверием к ней относился, г-жа Рекамье поняла, что небо благословило принесенную ею жертву, и уверилась в том, что отныне, когда грозы отшумели, дружба г-на де Шатобриана станет такой, какой она хотела бы ее видеть, — неизменной, потому что она была спокойной, как чистая совесть, и благочинной, как добродетель.

Этот комментарий г-жи Ленорман — единственное существующее свидетельство о встрече Жюльетты и Рене, которая состоялась во вторник 31 мая 1825 года. Сделав скидку на поучительное разглагольствование ученицы г-жи де Жанлис («спокойствие» и «добродетель» были не в характере Шатобриана!), мы узнаем то, о чем хотели узнать: об атмосфере этой решающей встречи. Она прошла гладко и красноречиво лаконично.

Жюльетте достало ловкости и душевной силы, чтобы высвободиться из-под разрушительного влияния Рене и тем самым лишить его себя. Разлучивший их открытый конфликт продлился около двух лет: менее прочная, менее подлинная связь могла бы не выдержать и распасться. Эта же, напротив, обрела второе дыхание, крейсерскую скорость, которая в ближайшие двадцать три года не переменится. Жюльетта выйдет из испытания победительницей: применив элегантную стратегию отступления, она первой усмирила хищника! У хищника было время как следует, можно даже сказать, окончательно осознать, что означала бы для него ее потеря… Отныне он будет ее щадить, а в случае необходимости — тщательнее скрывать свои «хождения налево»…