Однако в Диррахии Цицерон снова колеблется. Ему хотелось бы поехать в Афины, но и там он оказался бы слишком близко к Италии; кроме того, Афины кишат бывшими сообщниками Катилины и другими врагами оратора, там, в частности, живет Автроний. А ведь после принятия второго закона Цицерон «лишен огня и воды», то есть не обладает гражданскими правами, и его в любой момент можно безнаказанно убить. Он поворачивает на север, в Фессалоники, чтобы, может быть, оттуда двинуться в Кизик.
Перед отъездом из Брундизия Цицерон отправил длинное письмо детям и Теренции, которая все время жаловалась на то, что известия от него скудны и доходят редко. Каждый раз, что я думаю о вас всех, пишет Цицерон, я чувствую всю безмерность моего несчастья, лью слезы, жалею, что не ушел из жизни. Он хотел бы просить Теренцию разделить с ним изгнание, но не решается, зная, как она «больна душой и телом». Наверное, лучше ей остаться в Риме и, пока есть хоть какая-то надежда, добиваться отмены закона и разрешения Цицерону вернуться. Кроме того, существуют еще и материальные затруднения, да и Туллию не следует оставлять без матери. Дочь может, конечно, положиться на Пизона, доброго ее мужа, который делает все возможное, чтобы помочь обеим женщинам, но Цицерону нужна Теренция именно в Риме, где ее энергия и упорство помогут ему. Письмо заканчивается выражениями нежности и доверия, Теренция названа «лучшей и самой верной из жен». Ничто не предвещает размолвки, которая вскоре даст себя знать. Цицерон глубоко привязан к семье, она остается, как пишет он, его «единственной надеждой».
В Фессалоники Цицерон прибыл 23 мая. Он беспокоился о судьбе брата, тот завершил наместничество в провинции Азии и теперь возвращался в Рим. Цицерон хотел бы встретить его на пути, но не знает, какой дорогой отправится Квинт. Об этом он получил два письма еще в Диррахии, но письма противоречили одно другому. В первом говорилось, что Квинт поедет морем из Эфеса прямо в Афины, во втором — что он избрал сухопутную дорогу через Македонию. В последнем случае он окажется недалеко от Фессалоник, и Цицерон сообщает, что будет там его ждать. Весть должен был передать Квинту мальчик-раб на словах; мальчик отправился в Афины; доверить ему письмо, которое могли перехватить враги, Цицерон не решился. В Фессалониках Цицерон не нашел никаких известий от Квинта. Он погружается в бесконечные тревоги: Аттик писал, что в Риме уже подготовлено обвинение Квинта в вымогательстве. Деятельность брата в Азии не дает к тому ни малейших оснований, но враги Цицерона стремятся очернить всю семью. Что делать? Настаивать, чтобы Квинт задержался и повидался с ним, или посоветовать ему спешить в Рим, чтобы рассеять возводимую на него клевету? Ни одно известие, посланное брату, до него не доходит. А Квинт думает, что Цицерон умышленно хранит молчание, и очень этим огорчен. Он пишет Марку, спрашивает, чем объяснить такое неприязненное к нему отношение. В июньские иды (13-го числа) Цицерон отвечает пространным письмом, уверяет брата в своей любви и преданности. Взаимные чувства братьев, которые прежде стыдливо скрывались, получают полную волю, их не могут больше сдержать ни разум, присущий каждому человеку от рождения, prudentia, ни разум, развитый и укрепленный чтением философов, sapientia. Не странное ли признание в устах человека, который столько лет отдал изучению и прославлению философии! Позже, однако, после смерти Туллии, Цицерон обратится за утешением к той же философии, и философия полностью оправдает возлагаемые на нее надежды. Тон письма к брату и других писем первых месяцев изгнания объясняется скорее всего особым настроением, которое владеет в эту пору нашим героем — своеобразной сладостью оплакивания себя и своих бед, в котором чувствуется в то же время надежда на то, что столь глубокая скорбь непременно умилостивит судьбу. Ибо, по всему судя, Цицерон, вопреки прямому смыслу его слов, явно не утратил надежд на возвращение. Не только Теренции и Квинту, по также и Аттику поручает он следить за всем, что может предвещать оборот дела к лучшему, вплоть до самых мелочей. Время от времени в нем пробуждается былая энергия. Он наставляет Квинта, какой линии поведения придерживаться, если процесс, которым ему угрожают, действительно состоится. Мало-помалу начинает строить планы на будущее. В ожидании дальнейших решении он остается пока в Фессалониках, в Македонии, которой ведает его друг Гней Планций, всегда готовый защитить изгнанника.
Политическое положение в Риме по-прежнему оставалось довольно сложным. Цезарь отбыл в свою провинцию и начал военные действия против племени гельветов. Было неясно, как отзовется его отъезд на положении триумвирата и на отношениях между его членами. Как раз в эти дни Клодий позволил себе выходку, глубоко оскорбившую Помпея. Помпей привез в Рим молодого армянского князя Тиграна, взятого в качестве заложника; охрану князя Помпей поручил претору Луцию Флавию. Клодий проявлял повышенный интерес к армянским делам; он пригласил юношу к себе на обед, а затем, не сказав никому ни слова, оба отправились к морю, и Тигран сел на корабль, отправлявшийся в Армению. Буря выбросила корабль на берег; Луций Флавий бросился преследовать своего подопечного, обнаружил его и направился с пленником обратно в Рим. Однако до Рима они не добрались — люди Клодия напали на поезд претора на Аппиевой дороге в четырех милях от столицы. Несколько человек из свиты претора были убиты, Тигран, по-видимому, бежал. В середине мая Аттик описал случившееся Цицерону, тот немедленно обратился к Помпею с письмом, которое, к сожалению, утрачено. Судя по некоторым замечаниям в письме к Аттику, Цицерон надеялся извлечь из этой истории пользу для себя. Помпей тем не менее пребывал в полном бездействии. В мае верховную власть осуществлял Пизон, выступить против него — значило бы задеть Цезаря, рисковать разрывом Помпей пока что не хотел. В июне фасцы оказались у Габиния, полностью преданного старому полководцу, и тогда Помпей начинает предпринимать кое-что, хоть и весьма осторожно, в пользу Цицерона. Трибун Луций Нинний Квадрат, близкий, как мы ужеговорили, к Цицерону, выступил в сенате с предложением вернуть изгнанника. Клодия в тот день в сенате не было, но другой трибун, Элий Лиг, тотчас же наложил вето на предложение Квадрата, и сенат оказался не вправе его рассматривать. Если бы не вето Лига, сенат вполне мог бы отменить второй Клодиев закон, так как он был privilegium, то есть касался лишь одного конкретного человека и, следовательно, не соответствовал нормам права.
Квадрат не отказался от своей цели и внес на рассмотрение concilium plebis (плебейской сходки), утвердившей Клодиев закон, предложение его отменить. Поскольку Квадрат был трибуном, такой шаг считался вполне конституционным. Предложение Квадрата обсуждалось 24 июня, но люди Клодия разогнали собравшихся, и замысел Помпея не удался. Несмотря на выходки Клодия, триумвиры пока что крепко держались друг за друга. Но, раз начавшись, кампания по признанию Клодиева закона не соответствующим правовым нормам уже не могла остановиться и в конечном счете завершилась возвращением Цицерона.
Когда Квинт вернулся в Рим, выяснилось, что ему ничего не грозит, и он полностью посвятил себя защите интересов брата. Вместе сГаем Пизоном, мужем Туллии, идвоюродным братом консула они убедили последнего снова поставить вопрос о Цицероне перед сенатом. Консулы пытались уклониться, уверяли, что не могут предпринять ничего вопреки Клодиеву закону, ведь он запрещает обсуждать какие бы то ни было меры, направленные на возвращение изгнанника. Ответ вызвал в сенате такое возмущение, что курия отказалась заниматься текущими делами. Это было в июне, Вскоре затем против Клодия выступил Нинний Квадрат, он утверждал, что Клодий не дает ему исполнять свои обязанности, и прибег к архаической процедуре, которая, впрочем, реального эффекта не дала: посвятил имущество противника богине Церере.
В июле между сенатом и Клодием наступило своего рода перемирие — надо было дать возможность состояться народным собраниям. Консулами на следующий год были избраны Публий Лентул Спинтер и Квинт Цецилий Метелл Непот (брат его, Целер, умер несколькими месяцами раньше). В народные трибуны оказались избранными друзья Цицерона — Публий Сестий, Тит Анний Милон, Курций Педуцеан и Тит Фадий. Но вскоре после выборов, скорее всего 23 июля, Клодий совершил некий «курбет». Созвав сходку, он призвал к ответу Бибула, бывшего коллегу Цезаря по консульству, и заставил его признать перед всем собранием, что Цезарь осуществлял консульские полномочия вопреки произнесенной в соответствии с обычаем им, Бибулом, obnuntiatio — официальному божественному предупреждению о неблагоприятных авспициях. Другими словами, все мероприятия Цезаря следует объявить недействительными. Клодий использовал ту же тактику, к которой несколько месяцев тому назад прибегли преторы Домиций и Меммий. Стоило сенату согласиться, и все препятствия к возвращению Цицерона отпадали. Передавали, будто Клодий даже заявил, что готов «на своих плечах принести Цицерона в Рим». Как объяснить столь удивительный ход? Ни о какой искренности, разумеется, не может быть и речи. Просто Клодий отлично понимал, что условие, в зависимость от которого он ставил возвращение Цицерона, неприемлемо и невозможно. О выступлении трибуна Цицерон рассказал в речах, произнесенных после возвращения из ссылки, но в письмах Аттику, написанных в самый разгар событий, он о нем даже не упоминает; следовательно, уверен, что все это не более чем уловка и провокация. На самом деле «курбет» Клодия объяснялся просто: Варрон привез из Галлии новые вести — Цезарь не возражает против возвращения Цицерона. Цезарь, так недавно вдохновлявший Клодия на пламенные речи против «Арпинского тирана», от него отступился; Клодий это понял и пустился на шантаж. Письмо Цезаря Варрону датировано июлем; Клодий, явно сбитый с толку неожиданным оборотом дела, созвал сходку 23-го числа того же месяца. Через несколько дней он решился ка безрассудный шаг, сильно поколебавший доверие к нему триумвиров.
