Вдруг тихий, но отчетливо различимый в тишине звук достиг моих ушей. Колыхнулась занавесь, и из дверного проема, словно бесплотное привидение, выплыла мужская фигура. Лица разглядеть было невозможно, но принадлежала она явно не Вилли: во-первых, рост не тот, а во-вторых, на одежде незнакомца поблескивали металлические пуговицы, более присущие военной форме. Я плотнее вжался в опилки. Почти тотчас рядом с первой нарисовалась вторая фигура — на сей раз более напоминающая ростом и комплекцией моего недруга Вилли.

Какое-то время оба стояли молча, а затем тот, что пониже, проговорил:

— Кажется, его спугнула стрельба. Вряд ли он теперь сюда явится. Можете спать спокойно.

В ответ раздался хорошо знакомый голос:

— Должен прийти. Ему же деваться некуда! Наверняка ведь понимает, что с утра их уже будут ждать на пограничном переходе, поэтому вряд ли теперь туда сунется. Скорее всего, будет отходить со своими дружками на восток, в сторону Мапуту. Но поскольку деньги свои он обронил именно здесь, значит, непременно за ними вернется!

«Логично мыслит, собака, — подумал я. — Мне и впрямь некуда деваться. Черт, как же быстро Вилли успел организовать себе охрану! Наверное, из моих же денег и отмусолил солдатам… Что же теперь делать? Может, караул скоро снимут?»

Караул, к моему несчастью (а может, и к счастью?), всё не снимали, а время между тем неумолимо близилось к рассвету. После трех часов ночи в окошке хижины зажегся огонек, послышались приглушенные голоса, началось явное оживление. Несколько раз входили и выходили бряцающие оружием люди, слышался грохот их обуви. В довершение всех бед буквально в десяти метрах от меня расположились двое солдат, непрерывно курящих и с жаром что-то обсуждающих, поэтому ни о каких действиях с моей стороны не могло быть и речи.

Вскоре я услышал голосок Найтли, потом — характерное звяканье уздечки. Я понял, что девушку усаживают на лошадь. «Видимо, перепуганный нашим ночным налетом Зомфельд решил поскорее перебраться в более безопасное место», — догадался я.

Что можно было сделать в такой ситуации? Да ничего путного. Соотношение сил говорило не в мою пользу, к тому же при неизбежно начавшейся бы стрельбе могла пострадать Найтли… Оставалось только смирно лежать, провожая печальным взором растворяющиеся в предутреннем тумане силуэты.

Ближе к утру началось активное пробуждение животных в загонах: заблеяли овцы, замычали коровы и быки, заржали лошади. Под этот шумок я и начал отползать вниз по склону, замирая при каждом затишье, поскольку два огонька заядлых курильщиков всё еще продолжали мелькать в воздухе.

К дому, где обосновался дядя, я добрался лишь к половине пятого утра. Спрятав оружие в обширном дупле растущего во дворе дерева и не в силах более сопротивляться навалившейся свинцовой усталости, я рухнул на свободный топчан, даже не раздевшись.

— Вставай, племянничек, — услышал я несущиеся, словно из-под толстого одеяла, слова.

— Ум-м, — отрицательно замотал я совершенно не желавшей просыпаться головой.

— Давай, давай, просыпайся, — не унимался Владимир Васильевич, — а то завтрак остынет.

Завтрак?! О, это был весомый аргумент. Как ни хотелось поспать еще, но есть, увы, хотелось сильнее. С трудом оторвав одеревеневшее тело от подстилки, я принял относительно вертикальное положение и открыл один глаз. Чтобы оценить причину, по которой меня насильно подняли, этого оказалось достаточно. Низенький стол, для пущего удобства установленный рядом с полатями дяди, можно сказать, ломился от яств: миска гороховой каши, три свежезажаренные тушки речных крыс, стебли зеленого лука, соленое мясо буйвола, вареные яйца, большой жбан молока… Более уговаривать меня не пришлось.

Уговорив за один присест кашу и несколько аппетитно хрустящих стеблей лука, я принялся за крысиные окорочка. Блюдо, кстати, оказалось весьма вкусным: мясо водяной крысы, особенно хорошо прожаренное и в горячем еще виде, напоминает куриное.

— Ночью была сильная стрельба, — поведал мне дядя «свежую» новость. — Говорят, народу перебили — страсть как много!

— Это кто ж такое говорит? — поинтересовался я, воюя с яичной скорлупой.

— Да наш с тобой домовладелец. Смотри, кстати, какой хозяйственный малый нам достался: мало того, что сам всего наготовил и нажарил, так умудрился еще и новости для нас собрать…

— Ага, — скептически кивнул я. — Телевизора и газет здесь нет, вот местные жители сами себе новости и придумывают. И привирают наверняка с три короба.

— Не скажи, — осуждающе протянул дядя. — Здесь общество достаточно патриархальное: врать без нужды аборигенам никакой пользы нет.

— Это почему же?

— Да потому что деревенские гораздо менее зависимы, нежели мы, обитатели городов: им обманывать друг друга себе дороже. Это нашим интеллигентам — а пишущим в особенности! — давно веры нет. Они же не пашут, не сеют, как говорится, а кушать каждый день хотят. Вот неутолимое желание жить лучше всех и заставляет их врать и лизать задницу начальству, находящемуся на данном историческом этапе у власти. Недаром незабвенный товарищ Сталин выкашивал деревенское население России на корню: он отлично понимал, что смести большевиков и устроить настоящую революцию могут только крестьяне! Деревенские люди, в отличие от городских, не смотрят, откуда ветер дует, — по совести живут… Впрочем, я что-то отвлекся. Давай лучше подумаем, как нам выбираться отсюда. Что там у нас, ты говоришь, с финансами?

Пришлось рассказать дяде о событиях минувшей ночи. Владимир Васильевич погрустнел, но ненадолго.

— Деньги — дело наживное, — оптимистически заявил он в итоге. — Кое-что сохранилось, по счастью, и у меня. Давай-ка, дружок, выкладывай всё из карманов: прикинем, какими мы располагаем возможностями.

Ревизия «загашников» показала, что положение наше хотя и бедственное, но отнюдь не безнадежное: на двоих мы имели (в пересчете всех видов валют на американские доллары) чуть более тысячи зеленых. Кроме того, на алтарь победы можно было в случае чего пустить двое часов, револьвер с двумя десятками патронов, BXP, швейцарский перочинный нож и золотое обручальное кольцо дяди.

— О, да мы с тобой просто крезы, — радостно резюмировал Владимир Васильевич. — До восточного побережья точно доберемся.

— Может, лучше сразу рванем в столицу, в Мапуту? — предложил я. — Там какая-никакая, а всё-таки цивилизация: телефон, телеграф, посольства…

— Гм, — погладил дядя свою изрядно отросшую бороду, — так-то оно, конечно, надежнее, да вот только пробиваться туда придется самыми неспокойными, охваченными войной провинциями. Боюсь, подстрелят нас там при первой же оказии. Так что давай-ка, Санек, двинемся с тобой сперва на север, а потом — на северо-восток. Там относительно тише, и, значит, шансов проскочить будет поболее. Можно, кстати, попробовать даже добраться до того госпиталя, о котором нам рассказывал майор. Вдруг там и впрямь вырежут эту проклятую железку из моей спины? Чувствую, она уже почти выскочила из позвоночника, слава Аминокану, но теперь режет какие-то нервы — сил нет терпеть! Я ведь, Сань, пока тебя не было, пробовал подняться, — гордо добавил дядя. — На четвереньках могу передвигаться сносно, а вот вертикально встать, увы, не удается…

В этот момент в дверях, будто сказочный джинн, появился хозяин дома. В правой руке он держал котелок с дымящимся черным кофе, а в левой — большую сдобную булку. Предвкушая немалый гонорар за свою услугу, парень принялся делиться с Владимиром Васильевичем последними новостями. Тот едва успевал переводить их для меня, но чем дольше длилась их беседа, тем мрачнее становилось на душе. Новости были, словно на подбор, одна хуже другой.

Оказывается, из-за ночного происшествия во всей округе ввели особый режим, прервав в том числе и паромное сообщение с остальными провинциями. Поначалу я посчитал виновником этих нововведений себя, но вскоре понял, что патруль ополченцев нарвался просто вчера у реки на целый отряд каких-то повстанцев. Бой длился до четырех утра и закончился победой ополченцев, которые, правда, тоже потеряли пятерых убитыми, не считая десятка ранеными. Парень сообщил также, что все убитые повстанцы до сих пор лежат на берегу реки, и местные жители ходят на них смотреть. Полиция и пограничники, охраняющие тела, дозволяют эти «экскурсии», надеясь, видимо, на опознание хоть кого-нибудь из убитых.