В городе Ньюкасле он изображал Старика, прикрыв синяки накладной бородой. Толпа собралась немалая, Снадобья продали предостаточно. После представления Роб скрылся за повозкой, чтобы избавиться от своей личины, а потом устанавливать занавес и принимать больных. За повозкой уже стоял Цирюльник, споря о чем-то с высоким костлявым мужчиной.

– Я следую за вами от самого Дарема, где впервые увидел, – говорил незнакомец. – Куда бы вы ни приехали, всюду собирается толпа, а она-то мне и нужна. Поэтому предлагаю странствовать вместе и делиться всеми заработками.

– У тебя нет заработка, – возразил ему Цирюльник.

– Есть, – улыбнулся тот. – Мое ремесло требует нелегкого труда.

– Да ты, я вижу, куешь деньги пальцами, а жнешь кошельки. В один прекрасный день тебя схватят за руку в чьем-нибудь кармане, тут тебе и конец. Нет, с ворами я дела не имею.

– Возможно, это не тебе решать.

– Как раз ему и решать, – вмешался Роб.

Незнакомец удостоил его лишь мимолетным взглядом.

– А тебе, старик, лучше помолчать и не привлекать внимания тех, кто может тебя обидеть.

Роб шагнул к нему. У воришки от удивления широко раскрылись глаза, он выхватил из-под одежды длинный узкий нож и слегка повел им в сторону одного и другого.

Великолепный кинжал Роба, казалось, сам собой выскочил из ножен и вонзился вору в предплечье. Роб вовсе не напрягался, но удар вышел сильный, он почувствовал, как острие царапнуло по кости. Когда выдернул кинжал из раны, оттуда сразу же хлынула струя крови. Роб даже поразился тому, сколько крови может так быстро вылиться из такого тощего, словно журавль, человечка.

Воришка попятился, держась за раненую руку.

– Иди сюда, – позвал его Цирюльник. – Давай мы тебя перевяжем. Не бойся, зла мы тебе не причиним.

Но вор уже обогнул повозку и в мгновение ока скрылся.

– Столько крови, что незамеченным он не останется. Если в городке есть стражники, они его схватят, а он, скорее всего, приведет их к нам. Надо быстро уезжать, – решил Цирюльник.

Они бежали, как и в тех случаях, когда опасались смерти пациента, нигде не останавливаясь, пока не удостоверились, что погони за ними нет.

Роб развел костер и присел у огня, все еще в наряде Старика. Переодеться у него не было сил. Поужинали вчерашней холодной репой.

– Нас же было двое, – раздраженно сказал Цирюльник. – Могли спокойно от него отделаться.

– Его надо было проучить.

– Послушай меня, – сказал Цирюльник, поворачиваясь к Робу. – С тобой стало опасно.

Роб возмутился этой несправедливости – он же защищал Цирюльника! Почувствовал, как в нем снова вспыхивают гнев и память о прежних обидах.

– Со мной вы никогда ничем не рисковали. И теперь уже не вы приносите нам доход, это я его приношу. Я зарабатываю для вас больше денег, чем мог бы собрать тот ворюга своими проворными пальцами.

– Опасность и ответственность, – устало подвел итог Цирюльник и отвернулся от Роба.

Они достигли самого северного колена своего маршрута и делали остановки в приграничных деревушках, где жители и сами толком не знали, кто они – англичане или шотландцы. Выступая перед толпами зрителей, они с Цирюльником и шутили, и работали в полном согласии друг с другом, но, сойдя с помоста, замыкались в отчужденном молчании. Стоило начать разговор, и он быстро перерастал в ссору.

Давно минули те дни, когда Цирюльник осмеливался поднимать на него руку, однако язык у хозяина, особенно под влиянием хмельного, оставался все таким же грубым, обидным и не знавшим удержу.

В Ланкастере они остановились на ночевку близ пруда. В лунном свете от воды поднимался туман, похожий на слабый дымок, и тут на них напал целый легион каких-то мелких мошек, спасение от которых они попытались найти в выпивке.

– И всегда-то ты был дубиной стоеросовой, деревенщиной неотесаной. Молодой сэр Засранец.

Роб вздохнул.

– Я взял к себе осиротевшего болвана, ни на что не годного… Человеком сделал… А без меня ты остался бы полным ничтожеством.

«Скоро наступит день, когда я стану самостоятельно работать цирюльником-хирургом», – решил про себя Роб. Он давно уже шел к этому решению: их с Цирюльником дороги дальше разойдутся.

Днем он отыскал купца, у которого был большой запас кислого вина, купил изрядное количество и теперь старался утопить в вине этот скрипучий голос, пиливший его. Но голос не умолкал.

Вскоре Роб забрался в фургон, чтобы заново наполнить кубок, но и там его настиг тот же голос.

– Налей и мне чашу, чтоб ей провалиться!

«Сам себе наливай, пьяница несчастный», – хотел было ответить Роб, но его вдруг охватило непреодолимое искушение и он забрался в тот угол, где хранилось Снадобье из «запаса для особых пациентов».

Взял пузырек, поднес к глазам, всмотрелся и наконец разглядел нацарапанную отметину, которой был помечен этот «запас». Тогда он выбрался из фургона, откупорил глиняный пузырек и протянул толстяку.

Со страхом он осознал, что совершает гнусность. Впрочем, не большую, чем совершал сам Цирюльник, который из года в год поил этим «особым запасом» не так уж мало людей.

Роб завороженно наблюдал, как Цирюльник берет пузырек в руки, запрокидывает голову, открывает рот и подносит к губам сосуд.

Еще можно было успеть все поправить. Роб открыл уже рот, чтобы остановить хозяина. Можно было сказать, что у пузырька треснуло горлышко, и без труда заменить его таким же пузырьком метеглина, но без отметины.

Но он промолчал.

Цирюльник взял горлышко в рот.

«Глотай!» – мстительно подумал Роб.

Жирная шея задергалась – Цирюльник пил. Потом отшвырнул в сторону пустой пузырек, упал на спину и захрапел.

Отчего же Роб не испытывал никакой радости от своей проделки? Всю долгую ночь он лежал без сна и размышлял об этом.

В трезвом Цирюльнике уживались два человека: один – веселый, с добрым сердцем, другой – довольно гнусный тип, не гнушавшийся поить кое-кого Снадобьем из «особого запаса». В пьяном Цирюльнике этот второй тип, несомненно, брал верх.

И с внезапной ясностью, будто в прорезавшем тьму ночи ярком луче света, Роб увидел, что сам превращается в мерзкую ипостась Цирюльника. Мороз продрал его по коже, он ощутил какую-то безысходность и придвинулся ближе к огню.

Наутро встал с первым проблеском рассвета, отыскал выброшенный пузырек с отметиной и зашвырнул его подальше в лес. Потом подбросил в костер хворосту. Когда Цирюльник проснулся, его уже ожидал роскошный завтрак.

– Я вел себя недостойно, – обратился Роб к Цирюльнику, когда тот наелся. Поколебался, но заставил себя продолжить. – Я прошу у вас прощения и отпущения грехов.

Цирюльник только кивнул, от удивления потеряв дар речи.

Они запрягли Лошадь и добрую половину утра катили молча, только время от времени Роб чувствовал на себе задумчивый взгляд Цирюльника.

– Я долго размышлял, – заговорил наконец тот. – В следующем сезоне тебе надо ехать без меня, становиться самостоятельным цирюльником-хирургом.

Роб стал возражать, чувствуя себя виноватым – ведь только вчера он и сам пришел к тому же заключению.

– Это все выпивка проклятая виновата. Хмель делает нас обоих злыми. Нужно бросить пить, и у нас все пойдет хорошо, как раньше.

Эти слова, казалось, растрогали Цирюльника, но он лишь покачал головой.

– Отчасти дело в выпивке, отчасти же в том, что ты – выросший олененок, которому необходимо испытать в деле свои рога, а я – старый бык. Для оленя я стал слишком толстым и выдыхаюсь быстро, – сухо отметил он. – Я теперь с трудом и на помост взбираюсь, а довести представление до конца с каждым днем все тяжелее. Я бы с радостью остался в Эксмуте, грелся бы летом на солнышке, выращивал бы салат на грядках, уж не говоря о том удовольствии, которое я получаю от своей кухни. А пока ты в отъезде, я мог бы заготовить целое море Снадобья. Кроме того, я стану, как и прежде, оплачивать содержание повозки и Лошади. Ты же будешь оставлять себе весь доход от лечения своих пациентов, а также от каждого пятого пузырька Снадобья, проданного в первый год, в последующие же – от каждого четвертого.