И Анна двинулась дальше. Вошла в дом, миновав еще несколько спящих, распростертых у входа. Двери, ведущей во двор, больше не было. Тоже, наверное, сожгли. Перешагнув порог, она увидела, что великолепное каштановое дерево постигла та же участь. От него остался только пень высотой до пояса, торчавший из покрытого треснувшим кафелем пола. Он был похож на разбитую бочку, которая могла быть только пустой, но девушка все-таки приблизилась, чтобы заглянуть внутрь.

Что-то блеснуло в обуглившейся глубине. Она протянула руку, пальцем смахнула пепел. Там лежал крошечный крестик. Анна не сразу взяла его. Она узнала эту вещь, хотя крестик был теперь покрыт сажей, а серебро со временем потемнело и почернело от дыма. Крест был двойной, что делало его неповторимым. Отец привез его из Франции. Потом отдал Джанни. Мальчик сразу полюбил этот крест и не расставался с ним.

Какое-то время Жан с сыном не ладили. Анна знала, что так часто случается между отцами и сыновьями. Например, Эрика раздражали строгие правила Хакона. Но с Джанни и Жаном все обстояло совсем не так, особенно после того, как Джанни вернулся из монастыря, куда Жан и Бекк с такой неохотой отпустили его учиться. Мальчик возвратился не только с фанатичной верой в Бога, но и с болью, которая затаилась в его глазах. Безбожие отца мучило его. И подаренный крестик стал последней попыткой Жана достучаться до сердца сына.

Анна дотронулась до креста, сжала его в руке, и ночь снова наполнилась ароматом цветения и запахом очажного дыма, кафель под ее ногами вновь стал целым, и мать готовила на кухне обед, а Анна раскладывала на столе тарелки и ножи. Но мать не пела. Отец уехал в город. Торговать — как он сказал. Спрятаться — как сказала Бекк.

Джанни подошел к Анне, плача. И это случилось впервые за долгие годы, потому что он теперь был почти мужчина. Брат взял ее за руку и полез с ней на дерево, помогая себе одной рукой, а другой придерживая сестру, словно они оба были одно целое. Вот так они забирались на дерево, как делали раньше — и не делали с тех пор, как Джанни вернулся из монастыря.

Сидя высоко на ветках, они слышали, как мать зовет их. Джанни взглядом давал Анне понять, что она должна молчать. Когда Бекк снова вошла в дом, брат поднес к залитому слезами лицу крест и сказал:

— Он будет ждать меня, Анна. Когда-нибудь я вернусь за ним. Чтобы доказать, что когда-то он любил меня.

Быстрыми ударами маленького молоточка Джанни прибил крестик к дереву. А потом ушел. Ужин так и не дождался его, остыв на столе, и между родителями тоже пробежал холод. И Анна ничего не могла сделать, чтобы согреть их.

Воспоминания ушли. Крест жег ее ладонь, но Анна не могла его выпустить, ибо теперь она мысленно видела своего брата — таким, каким он стал сейчас. Перед ней стояло лицо мальчика, ставшее лицом мужчины. Он всегда был решительным, ее Джанни, но теперь в его чертах появилась настоящая страстность фанатика. Металл обжег ее. Девушка тихо вскрикнула, ибо смотрела в этот миг в глаза привидения, в черные глаза брата, и знала, что он принесет ей несчастье.

Вдруг рядом с ней заговорил голос. Видение исчезло, и крест выпал из пальцев. Анна вздрогнула, закрыла глаза.

— Для нас самих работы не хватает. Нам не нужны новички.

Анна обернулась и увидела женщину в рваной, испачканной юбке и рваной шали на костлявых плечах.

— Что? — шепотом переспросила она.

— Ты слышала! — Голос женщины звякал, как жесть, глаза глядели мертво и тупо, на щеках покраснели оспины. — Вишь, красотка… После тебя они на нас и не глянут! Думаешь заработать, да? Уходи. Иначе я помогу тебе.

Женщина подняла юбку и пальцем показала на блеснувшую сталь. Анна обошла шлюху и нагнулась, чтобы поднять упавший крест. Та протянула руку и схватила Анну за запястье.

— Что это? Что у тебя?

Теперь голос звучал громко, и изнутри уже послышалось бормотание, поэтому Анна ударила женщину так, как мать учила ее защищаться от мужчин, — основанием ладони под подбородок. Голова женщины откинулась, но Анна поймала проститутку, не дав ей упасть. Опуская свою жертву на землю, Анна почувствовала ее гнилое дыхание. Поскольку голоса теперь звучали из дома, Анна бросилась бежать. Она подскочила, вскарабкалась наверх и перелезла через стену внутреннего двора. На улице солдаты все еще спали, поэтому она осторожно прошла между ними, выбралась из боковых ворот и присоединилась к отцу, который с нетерпением ждал ее в укрытии.

— Клянусь моими ранами, Анна, тебя так долго не было. Я слышал шум…

— Пойдем. Они проснулись.

Помогая отцу бежать через виноградник, Анна услышала скрип дверей и крики, доносившиеся из дома. Скоро они все проснутся, все, кроме женщины, которая могла бы рассказать им, что случилось. Она еще некоторое время будет без сознания — достаточно, чтобы дочь с отцом смогли укрыться в лесу.

На бегу Анна открыла свою сумку и положила туда крест. Она услышала, как звякнул он, упав на сокола Джузеппе Тольдо.

«О Джанни, — подумала она, — к каким подвигам ты сейчас готовишься?»

Они достигли Монтальчино вскоре после полуночи. В пути Жан почти не делал передышек, и Анна с трудом поспевала за ним. Она не все рассказала ему из того, что видела, но достаточно, чтобы он поспешил уйти, увеличивая расстояние между собой и своей несбывшейся мечтой. Оставалась еще маленькая надежда, но теперь не было и ее. Только движение, только преодоление постоянной боли, только бесконечное путешествие от отчаяния к желанному забвению.

Ворота были заперты, охрана его не узнала и не хотела его впускать. К счастью, Жискар, адъютант Блеза де Монлюка, делая обход, услышал спор и вмешался.

— Ты должен их извинить, — растягивая слова, произнес молодой офицер, — они все из этого города и еще не слышали историю последнего триумфа Сиены перед ее падением. О защите бастиона, о подрыве туннеля, о твоей вылазке, чтобы спасти твоих людей! Превосходно, монсеньор! Для меня было честью находиться там в то время.

Жискар шагал с ними по крутым улицам. Последний отрезок пути — до дверей дома — отнял у Жана остатки сил. В качестве привилегии ему и его семье предоставили отдельную комнату в доме рядом с монастырем Святого Августина. Обессиленный, Жан прислонился к двери. Офицер, сняв шляпу с плюмажем, поклонился.

— Командующий ждет вас завтра на военный совет. Призыв прошел по всей стране, и вскоре люди соберутся под нашим знаменем. Сиена могла пасть, но Республика жива. Нам снова понадобятся ваши умение и храбрость. Капитан Ромбо, мадемуазель…

Он поклонился, с особой галантностью улыбнувшись Анне, и ушел.

У Жана не достало сил даже пробормотать проклятие.

— Помоги мне войти, дитя, — попросил он.

Но и за дверью, которую распахнул Хакон, ему не удалось отдохнуть.

— Ромбо! — гаркнул тот, схватил француза своими огромными ручищами и перетащил через порог. — Ты не терял времени и прибыл, как всегда, вовремя, к самому началу действий. Пойдем, здесь есть вино, настоящее вино, а не тот уксус, который мы пили в Сиене. Монтальчино выдержал осаду, поэтому у них осталась выпивка!

Анна тихо прошла в конец комнаты, где одеялами была завешена кровать. Девушка даже не остановилась, когда увидела сидящих за столом ясноглазого Эрика и Фуггера. Сначала надо было задать самый важный вопрос:

— Мама, как ты?

Глаза Бекк были открыты, но взгляд их оставался отсутствующим, лоб был холодным, дыхание ровное. Ребекка крепко сжала руку Анны.

— Хорошо, дитя. Давно я так хорошо себя не чувствовала. — Она кивнула в сторону комнаты. — Они принесли мне весточку от моего Джанни.

Анна вздрогнула, услышав имя брата, и снова почувствовала ожог на ладони. Она посмотрела на руку. Очертания креста все еще были видны, на бледной коже отчетливо вырисовывалось двойное перекрестие.

Бекк с трудом поднялась на постели, Анна подложила ей под спину свернутое одеяло.

— Открой занавеску. Я хочу слышать, что они там говорят. И ты тоже послушаешь.