Вместо того чтобы ответить гневом на гнев, Ренар только рассмеялся, но его смех был совершенно лишен веселости.

— Полно, Елизавета! Королева ничего про вас не услышит, кроме плохого. Только на прошлой неделе ее величество в присутствии многочисленных свидетелей назвала вас… Дайте-ка вспомнить… О да. Она назвала вас бастардом, еретичкой и лицемеркой. И снова молилась о том, чтобы плод ее чрева навсегда избавил от вас страну.

Елизавета медленно поднялась. Ярость сжимала ей грудь.

— Именно такие, как вы, отравили слух моей любящей сестры и настроили ее против меня! Однако она — королева и может называть меня, как ей вздумается, какими бы ложными ни были эти титулы. А вот вы, посол, можете обращаться ко мне только «ваша светлость» и «миледи». И я не останусь здесь выслушивать оскорбления.

Елизавета прошла к двери и стала ждать там, спиной отгородившись от человека, который вкрадчиво захлопал в ладоши.

— Я слышал, что вы обожаете маскарады и представления. Но даже не подозревал о том, что вам удалось усвоить так много актерских умений. — Не получив ответа ни словом, ни жестом, Ренар добавил: — Полно, миледи. Может быть, мы прекратим эту игру?

— А разве мы здесь не для того, чтобы играть?

— Возможно. Но у меня есть к вам предложение… и тайна, которой мне хотелось бы с вами поделиться. Они лучше любой игры. Не желаете ли выслушать? Ну же, вернитесь на свое кресло. Полно. Позвольте мне поделиться тайной, которую в этом королевстве знают не больше пяти человек.

Дверь не откроется, пока он не даст соответствующий приказ. Елизавета сделала свой ход — и даже добилась некоторого успеха. Она снова села, и Ренар обошел вокруг стола.

— Неужели вы вдруг решили поделиться тайной, милорд?

Посол подался вперед, прижав кончики пальцев к краю стола. Глаза с тяжелыми полуопущенными веками были устремлены прямо на узницу.

— Беременность королевы — ложная. Ее жажда родить от Филиппа ребенка, получить наследника католического трона и увериться в Божьем благословении после стольких тяжелых лет так сильна, что она создала себе иллюзорный плод — иллюзию настолько сильную, что она принесла распухший живот и молоко в сосках.

Первая мысль Елизаветы, наполнившая ее сердце печалью, была: «Ох, бедная Мария!» Но она не стала открывать свои чувства этому человеку.

— А откуда это известно вам? Откуда вам известно о ложности того, что многие другие считают истинным?

— Ее ближайшая фрейлина — моя… наперсница. Она сама имеет троих детей. Врач говорит королеве то, что та желает слышать, а потом сообщает мне правду.

— И что из того? Если это так, то в конце концов моя сестра узнает печальную истину. В ближайшие два месяца, как говорят.

— Что из того, действительно. Вот тут и вступает в силу мое предложение. Хотя теперь мне кажется, что слово «ультиматум» в данном случае более уместно.

— Это не то слово, на которое я реагирую, посол.

Ренар продолжил, словно не услышав:

— Для королевы важна только ее вера в беременность, в этот ответ на ее молитвы. Она убеждена в том, что родит здорового ребенка. Как вы полагаете, что ее величество сделает с человеком, который пожелает навредить сему прелестному младенцу? Что, если она уверится в том, например, что некто практикует колдовство, направленное против нее и ее невинного нерожденного? Спасет ли что-то этого человека, кем бы он ни был?

Елизавета чуть было не рассмеялась.

— За двадцать два года моей жизни меня обвиняли почти во всем, Ренар. Но ведьмой меня еще никто не считал!

— Да, — отозвался Лис. — Но вашу мать — считали. Казалось, эта фраза лишила ее возможности дышать. На секунду Елизавета задохнулась, и вырвавшиеся у нее слова прозвучали так, словно были последними из произнесенных ею:

— Мою… мать?

Ренар увидел, как ей больно, и подался вперед, чтобы насладиться этим. Его голос был тихим и жестким.

— Анна Болейн. Шлюха, определенно. Еретичка, несомненно. Женщина, укравшая у матери Марии любовь ее отца. Анна Болейн разбила ей сердце, она расколола Церковь. И вы еще удивляетесь, что королева Мария не желает вас видеть? Всякий раз, глядя на ваше лицо, она видит запечатленную на нем причину всех ее горестей. Она до сих пор различает в вас ту чаровницу.

Наконец-то Елизавета сумела перевести дух. Никаких доказательств против нее не существует. Никому никогда не удастся ничего доказать — и только поэтому ее голова еще сидит у нее на плечах. Эту… нелепость тоже невозможно доказать.

— И что же вы сделаете? Возьмете куклу с надписью «Болейн», намазанной козьей кровью, и проткнете ей живот иголкой? Положите ее под ложе рожающей королевы, завернув в мой шейный платок? Пусть у моей сестры есть страстное желание родить дитя, но подобными обманами ее не ослепишь. Она не осудит единокровную сестру из-за такой нелепой лжи.

По мере ее речи глаза Ренара открывались все шире.

— Говорят, что вы прекрасно стреляете из лука, миледи… О, вы так близки к попаданию! Но — кукла? Полагаю, мы придумаем нечто получше. Нечто будет положено под ложе роженицы, нечто столь характерное, что оно могло принадлежать только этой шлюхе, этой еретичке, этой ведьме — вашей матери.

Голос Елизаветы снова обрел силу.

— И какой же предмет настолько характерен, что может безошибочно доказать вину персоны королевской крови?

Темные глаза Лиса сверкнули:

— О, самый символ ее волшебства! Ее шестипалая рука.

Ее желудок сжался, горло мгновенно пересохло, дыхание перехватил спазм. И одновременно с тем пришли отвращение и возмущение. Они снова пытаются использовать ее мать — женщину, которой она почти не знала, но которая продолжала жить в каждой частичке ее тела, наполнявшегося сейчас яростью.

— Вы осквернили могилу моей матери и потревожили ее кости, чтобы угрожать мне этим?

Елизавета поднялась со своего места и приблизила свое лицо к лицу Ренара. Как ни странно, он подался назад.

— И руки там не было. Это подтвердило странную историю, которая до нас дошла. Мои люди уже отправлены искать место упокоения этих уникальных… останков. Сейчас, когда мы с вами разговариваем, их, вероятно, уже везут обратно. Мы надеемся получить руку Анны Болейн еще до конца месяца. Все решится в эти дни, пока у вашей сестры еще сохраняется надежда. А потом мы можем использовать эти останки или…

— Или?

— Вы можете согласиться — с принесением клятв и подписанием соответствующих бумаг — на вступление в брак с мужем вашей сестры, Филиппом Испанским, в случае прискорбной смерти королевы.

Вот в чем заключалось все дело. Простая фраза, так просто сказанная, — она и есть центр сложной паутины. Как это ни странно, вместо того чтобы запутаться еще сильнее, Елизавета почувствовала себя почти свободной. Она проникла в центр тайны. Англия, ее Англия, через нее окажется заключенной в имперско-испанские объятия и навек утонет в лоне Святой Римской Церкви. Это и есть ультиматум. Большей опасности ей не грозит. Дыхание Елизаветы начало выравниваться, на губах появилась тень улыбки — как это бывало часто в тех случаях, когда она надевала маску.

— Ну что ж, посол, вы хотите, чтобы я это обдумала? Если Ренара и смутила происшедшая в ней перемена, он этого не показал.

— Конечно, миледи. У вас есть немного времени. Как я сказал, останки скоро будут у нас. А у вашей сестры еще остается ее надежда. Игра на данный момент приостановлена. Следующий ход — ваш.

Тут Елизавета опустила взгляд на крошечных воинов, выстроенных рядами из слоновой кости и черного дерева.

— Конечно. И я могу забрать эти шахматы с собой?

— Это — мой подарок вам, миледи, как я уже сказал. Эта же игра есть у меня на другой доске в моих апартаментах.

Елизавета протянула руку и передвинула фигуру, защищая своего коня.

Ренар наклонился к доске.

— Королева? Разумно ли выдвигать ее так рано? Елизавета улыбнулась:

— Вы ведь сказали, что у меня мало времени. А королева — самая сильная фигура на доске, не так ли?