грубость и мирясь с ним.

— Что я должен сделать, чтобы помочь им?

— Ты из своей камеры сможешь ночью выйти?

— Если будет спица, то выйду в любое время.

— Надо будет в одно конкретное время выпустить их из камер, и на этом твоя миссия будет выполнена.

— Ты знаешь, за что я сижу?

— Знаю! — заверил его Связник.

— Так вот, у меня есть шанс выкарабкаться из этого дерьма, а вы мне предлагаете, наоборот, погрязнуть

еще глубже в нем.

— Но два «лимона» — две тысячи кусков, — решил подзадорить его Связник.

— У меня, паря, этих «лимонов» хоть задницей ешь, — пренебрежительно сообщил ему Лапа, — и из-за них

я его есть не собираюсь.

— Ну, а как же наше братство, взаимовыручка, помощь? Тебе же в помощи друзья не отказывают.

— Вот ваши друзья пускай вам и помогают, как мои мне. А пользы от их помощи, как от козла молока, —

сокрушенно заметил Лапа.

— А может быть, подумаешь над нашим предложением?

— Вы мне должны помочь, чтобы я подумал над вашим предложением, чтобы я убедился, что вы те, за кого

себя выдаете, а не шушера, — покидая Связника, считая, что разговор окончен, произнес Лапа.

Он направился к своим сокамерникам, которые познакомили его с несколькими американцами, выходцами из

бывшего СССР, с которыми он мог беседовать на отвлеченную тему, не боясь осложнения от сказанного лишнего

слова.

Так, без особых осложнений Лапа вписался в тюремную жизнь. Ему пришлось сменить еще несколько камер, где были арестанты, говорящие по-русски. Их чрезмерное любопытство его персоной, интерес к тому, как было

совершено ограбление банка, показали ему, что он имеет дело с секретными сотрудниками (сексотами) фараонов. Лапа мог отшить их от себя, а во внутреннем дворе тюрьмы натравить на них зеков, учинить над ними

расправу, но он поступал с ними иначе. Он говорил то, что было изложено в его показаниях следователю, возмущался дурными американскими законами, произволом, творимым в тюрьме.

Золтан Кройнер, поняв, что Лапа его дурачит через агентов, оставил его в покое. Читатель, безусловно, понимает, что такого человека, как Лапа, с его послужным списком пребывания в тюрьме, жизненным опытом, ни

один, даже самый выдающийся агент не смог бы расколоть и выведать для себя интересную информацию.

Однако Кройнеру надо было испробовать все имеющиеся у него возможности по сбору доказательств вины

Лапы в содеянном, и, только применив их на практике и убедившись в их бесплодности, он мог позволить

отказаться от того или иного своего метода.

Лапа, как медведь, привыкший на зиму впадать в спячку, попав в тюрьму, смирился с данным фактом и

пытался наладить свою тюремную жизнь с меньшим ущербом для себя.

Друзья с воли регулярно делали ему передачи в тюрьму, да и со стороны других зеков он получал

постоянную пищевую подпитку. Такое отношение к нему со стороны сокамерников вызывалось многими

причинами. Одни поступали так, чтобы таким способом познакомиться поближе с ним, другие из уважения, как к

авторитетному вору, третьи из уважения к его возрасту. В тюрьме находилось много профессиональных воров, которые только в совершении преступлений видели свой источник существования. Они понимали, что если не

изменят свой образ жизни, то, как и Лапа, на старости лет будут вынуждены доживать свой век в тюрьме, то есть

в лице Лапы, как в зеркале, они видели свое будущее.

В силу изложенного у Лапы не было оснований высказывать недовольство условиями содержания в тюрьме, в которой у него было практически все для жизни, только не было свободы, а именно в ней сейчас он больше

всего нуждался.

Глава 23

Появлению Золтана Кройнера в своем номере Гончаров-Шмаков не был ни удивлен, ни обрадован. Он

встретил его как неизбежное, как утро или наступление вечера.

Поздоровавшись с Лесником, Кройнер через переводчика объяснил ему цель своего визита.

— Скажи этому мудаку, что он мне чертовски надоел, а поэтому без своего адвоката Альфреда Скота я с ним

не желаю беседовать, — сердито обронил Лесник переводчику.

— Вы, мистер, будьте осторожней с ним. Он официальное лицо, нанесение оскорблений которому карается

законом, — предупредил его переводчик.

— Что он сказал? — спросил переводчика Кройнер.

— Он без своего адвоката Альфреда Скота не желает с вами беседовать, — опустив оскорбление, сообщил

ему переводчик.

— Почему мистер Гончаров-Шмаков стал вдруг ко мне недоброжелательным? Я вроде бы не давал ему для

этого повода.

Переводчик перевел слова Кройнера Леснику.

— Скажи ему, что он мне надоел своими подозрениями, раздражающими меня и мешающими нормально

отдыхать. Я ему не щенок, которого можно дергать за уши из стороны в сторону.

— Но он не знает даже, по какому вопросу я к нему пришел, — удивился Кройнер, выслушав переводчика.

— У меня с фараонами ничего общего нет, а поэтому и говорить нам с ним не о чем, — пояснил Лесник.

— Я инспектор ФБР, а не частное лицо, а поэтому хочет он или нет, но говорить с собой я его заставлю, —

жестко произнес Кройнер, требуя от переводчика дословного перевода своих слов Леснику.

— Возможно, — усмехнувшись, произнес Лесник, — но не так часто, как ему хочется и только с участием

моего адвоката.

Убийство Даны Шумахер им было выполнено чисто и без помарок — свидетелей. Разный камуфляж, женская

одежда, которые он использовал себе для грима, в настоящее время им уничтожены, заблаговременно

подготовлено надежное алиби. Так почему бы теперь не поиграть в возмущенного, обиженного и недовольного

господина, которого инспектор ФБР Кройнер своим посещением оскорбляет подозрением в каком-то

преступлении? Он понимал, что требует от Кройнера всего лишь исполнения норм закона, а поэтому последнему

ничего другого не оставалось делать, как пойти навстречу ему и удовлетворить его требования.

Поиски адвоката Альфреда Скота заняли у Кройнера целый день. Он приезжал к Альфреду Скоту в его

адвокатскую контору тогда, когда тот за несколько минут до его приезда успевал уехать в другое место. Все же к

концу рабочего дня Кройнер смог поймать его в суде. Раздражение и недовольство собой так рвалось из

Кройнера наружу с желанием вылить накопившееся на кого-нибудь, но это было чревато для него большими

неприятностями, а поэтому, взяв себя в руки, он по-прежнему оставался корректным и предупредительным в

разговоре со своими собеседниками.

Пока он бегал и ловил адвоката, Лариса отпечатала на машинке, конечно, с ошибками, но все равно

понятный текст записки их сообщнику, проживавшему этажом выше над ними в номере. В ней Лариса сообщала, что к ним приходил инспектор ФБР Золтан Кройнер, который скоро явится с адвокатом и будет Лесника

допрашивать. В связи с этим Лесник просил Связника в этот вечер его не беспокоить до особого сигнала.

Лесник мог не предупреждать сообщника запиской, так как тот, вставив в отверстие в потолке «жучок», отлично слышал весь разговор, который состоялся в номере между ним и Кройнером.

Присутствовавшая при данном разговоре Лариса позже с удовольствием сообщила, что в прослушанной ею

беседе не было слов, которым она не знала перевода и не поняла.

— Как, переводчик правильно переводил мои слова ему? — выжидательно спросил он ее.

— В основном правильно, только не перевел твоего оскорбления инспектора. Вообще-то наглеть тоже не

надо, — предостерегла она его.

Понимая, что поступил по-мальчишески несерьезно, он сердито бросил:

— Ну хватит болтать о нем, перемалывать ему кости, итак достаточно потрепались. Хреново то, что наши

помощники оказались нерасторопными и не замочили вторую свидетельницу. Теперь она исчезла из дома и

запрятана следователем до суда так, что вряд ли они теперь ее найдут, — выразившись нецензурной бранью, заметил он.