- Я тоже думаю, что она ничего не знает, - сказал Ферензи.

- Может, теперь самое время избавиться от нее?

- Нет, погоди. Хватит трупов. Никогда не надо делать их больше, чем нужно. Ты нагнал на нее жуткого страху. Она будет смирной.

Ферензи еще раз прокрутил в голове сцену, которую обрисовал ему весьма довольный своей работой Федерико. В укромном месте набережной он прижал Люси Мориа к стене. Одной рукой зажал ей рот, другой задрал юбку и принялся шарить в трусиках. Ее широко раскрытые глаза были полны ужаса. Ладонью он ощущал ее слюну. Сначала он засунул ей три пальца как можно глубже во влагалище. А потом заставил ее опуститься на колени и сосать ему пенис, но она плакала, и тогда он безжалостно толкнул ее на тротуар, сказав: «То же самое я сделаю с твоей малышкой, если ты откроешь рот, сука, но сделаю по-настоящему, а тебя я не имею желания трахать». Ферензи подумал, что эта сцена была великолепной. В хорошем ритме. Забавно, впрочем, представлять себе такое под музыку Баха.

- Нет, это здорово, - снова заговорил он. - Представь, что до нее доберется полиция.

- Не понимаю, как это она до нее доберется, - немного помолчав, сказал Федерико.

- Офицер, который несколько дней назад приходил нас допрашивать, был отнюдь не глуп, уж поверь мне.

- Допустим, но неужели ты считаешь, что у этого легавого есть возможность часами разыскивать след семейства Мориа?

- Да они беспрерывно этим занимаются. Ищут иголку в стоге сена. Беспрерывно.

- В таком случае пусть лучше найдут бабу живую, чем мертвую. Ты прав.

- Вот именно. Часто мертвые говорят больше, чем живые. Спроси Жюстена!

Федерико бросил смешливый взгляд в зеркало заднего вида; в такие минуты он походил на этакого здоровяка-простака. Но устаешь от всего и даже от самого лучшего. Ферензи наскучило разговаривать с Федерико. Он велел ему сделать погромче радио и принялся размышлять о женщинах, с которыми его сводила жизнь.

Дани. Вчера она лежала с ним в постели, а Карла в это время нехотя крутила педали своего велотренажера. И эта ситуация никого не смущает. Что ж, тем лучше. У Ферензи совесть спокойна; он много раз протягивал жене руку помощи в надежде, что она как-то отреагирует, взбунтуется наконец. Когда они поженились, ей вот-вот должно было исполниться девятнадцать. Она хотела быть актрисой. Он вспоминал ее в постановке «Семейного счастья» Моравиа. Маленький любительский театр, заправлял всем совершеннейший кретин, возомнивший себя режиссером. Он считал гениальной режиссерской придумкой, чтобы Карла, свеженькая пухлая блондинка, играла зрелого мужчину, размышляющего о муках и прелестях супружеской жизни. Стоя одна на сцене, она произносила: «Я знал, что в некоторые моменты моя жена становилась некрасивой и пошлой; меня это забавляло…»

Карла была тогда живым человеком - до той поры, пока они не перебрались в Париж. Она была ласковой как кошка, ревнивой, несмотря на разницу в возрасте, ревность шла ей на пользу, один раз она даже угрожала ему ножом. Но через несколько месяцев после того, как они поселились на улице Удино, Карла затосковала. Она хотела вернуться в Италию, Франция ей наскучила. Она говорила, что французы холодны, ужины в городе невыносимы, жены клиентов высокомерны, климат ужасный. Кроме того, она начала толстеть, и, хотя была по-прежнему красива, стала, на его вкус, рыхловата. Потом алкоголь со всеми вытекающими отсюда последствиями. Он ведь не ангел-хранитель. Ему нужна женщина сильная, а не эта размазня, в какую она превратилась. Он пустил все на самотек, и тут в его жизни, в его постели появилась Дани. И вскоре сформировался своего рода мягкий консенсус - мягкий, как сама Карла. Иногда, видя выражение ее глаз, в особенности когда она смотрела на Дани, он ждал от нее какой-нибудь глупости. Причинит чего доброго зло себе или попытается причинить сопернице. Но напрасно он опасался: Карла не была способна на поступок. И Жюстену она ничего не скажет, она терпеть его не может. Карла называла его «этот французишка», говорила, что он вечно брюзжит, а его любимый вид спорта - самоудовлетворение. Марко Ферензи приходилось только следить за тем, чтобы запасы алкоголя не иссякали. Пусть Карла зайдет так далеко, как ей хочется. «Что ты на это скажешь, dottore?»

В глубине души Ферензи понимал, что лучше было бы отправить Карлу в Рим, предоставить ей ренту, чтобы она вела там dolce vita. [Сладкую жизнь (ит.).] А с Дани встречаться в нормальной обстановке. В квартире, где он всегда будет ждать только ее.

Он вновь увидел, как она дважды продефилировала перед ним в расклешеной юбке и в лодочках на шпильке. Это было на вилле Везине. После ужина. Жюстен, Федерико и Карла вели вялый разговор с клиентом и его женой в гостиной. Эта пара уже собиралась уходить. Все произошло в несколько мгновений. Он и она одни в коридоре. До них доносятся голоса. На Дани не оказалось трусиков. Он овладел ею два раза подряд, этой кошкой, явившейся ему этаким искрометным подарком. О Дани, Дани.

20

Это была огромная собака с умными добрыми глазами. Помесь дворняги с босероном. Вислоухая, черный чепрак, лапы и нижняя часть тела рыжие. Она все время махала длинным хвостом, что свидетельствовало о ее незлобивом нраве. Будь она настоящим босероном, ей бы купировали хвост для улучшения экстерьера. Но этой не стоило. Брюхо у нее было толстое: наверное, пес уже был не молод. Марко Ферензи полагал, что этот зверь мухи не обидит, но Федерико все же предпочел надеть на него намордник. Кроме того, он выкупал пса, потому что от него воняло, а «ягуар» - это вам не фургон для перевозки скота. В четверг утром Ферензи и Федерико сели в машину, собака уже дремала на заднем сиденье. Накануне вместе с рубленым мясом она проглотила дозу барбитала.

По возвращении из Лиона в тот же вечер Федерико поехал в Ла Гаренн-Коломб, чтобы сориентироваться. Он наблюдал, как брат Венсана Мориа ходил в бакалейный магазин, а потом выводил погулять собаку. «Он хромает, волочит ногу и вообще у него вид местного идиота». Побродив минут двадцать по кварталу, Мориа вернулся домой. На следующий день - то же самое. Во время прогулки Антонен Мориа разговаривал со своей огромной дворнягой. До чего все-таки странная штука эта генетика, подумал Марко Ферензи, когда Федерико докладывал о своих наблюдениях. Каким образом чета Мориа смогла произвести на свет гениального ученого, а потом умственно отсталого алкоголика? Mistero. [Загадка (ит.).]

Федерико поставил машину подальше от дома. Было условлено, что сначала он вернет Антонену его собаку, а потом появится Ферензи, чтобы поговорить втроем. На этот раз Ферензи хотел прояснить обстановку до мелочей. Когда имеешь дело с субъектом вроде Антонена, жизненно важно держать в руках все нити, чтобы принимать правильные решения. И потом, разве похищение собаки может оказать такое же воздействие, как угроза похищения восьмилетнего ребенка? Мало шансов, но ничего другого в их распоряжении не было. Люси Мориа и ее дочь были единственной родней этого сумасшедшего отшельника.

Марко Ферензи закурил сигарету. Фигуры Федерико и собаки удалялись в боковом зеркале. Ощущение такое, что он эту картину уже когда-то видел. Поразмыслив, он пришел к выводу, что всякий раз, когда он смотрел на людей в зеркало заднего вида, ему открывалось нечто более истинное, чем сама реальность. Некая гиперреальность. Мимолетная, но полная смысла. Раньше это была гаденькая улыбка Федерико, потом надменная красота Дани и ее тоска. Тоска от ощущения одиночества. И вот опять Федерико в его подлинной сущности. Проявляющаяся, едва он закрывает рот. Несмотря на дорогую одежду, он смотрелся крестьянином из Медзоджорно. Эта его походка, кривоватые ноги, откляченный зад и вихляющиеся плечи. Когда рядом ковыляла неповоротливая дворняга, все это особенно бросалось в глаза.