Так или иначе, было совсем неплохо находиться при маленьком дворе герра Креббса. Жизнь международного преступника не требует особых усилий, вот почему многие к ней стремятся. Мы вставали поздно, питались хорошо, ходили с Креббсом по художественным галереям и музеям, вечерами гуляли по городу, ели в кафе, слушали музыку и вели возвышенные беседы об искусстве.

Да, действительно, очень мило, когда тебя повсюду возят в лимузине, когда ты живешь в этой шикарной гостинице и никогда не задумываешься о том, что будет дальше. Однако после того, как началось все это дерьмо в Ираке и в мадридском метро прогремели взрывы, быть американцем в Испании стало уже не так хорошо, и я не раз становился свидетелем того, как за спинами американцев, безмятежно разгуливающих по гостинице, раздавались грубые, оскорбительные замечания.

А гостиница наша была пятизвездочная, естественно, снаружи старая, изнутри вылизанная, словно реактивный истребитель, натуральная кожа и начищенная до блеска сталь, новейшая электроника. Креббс предупредил, чтобы я никому не звонил без его разрешения, и я послушно выполнял его приказ, но про электронную почту он ничего не сказал. У нас в номере был Интернет, и я бродил по Всемирной паутине (все эти странички, посвященные памяти и безумию, хотя, судя по всему, нет такой организации, которая занимается лечением моих проблем) и переписывался со своими детьми, пространные письма от Мило со ссылками на интересные странички и видео, а от Розы я получил «пРивет ПаППочка со мной все ВПОРЯДКЕ» с прикрепленными рисунками. Лотта на мои письма не ответила.

А затем как-то вечером мы поехали на западную окраину города, за Байлен. Там, в пустующем помещении цеха, ярко освещенном переносными прожекторами, мы увидели пару знакомых лиц — Бальдассаре и Салинаса из музея Паласио де Ливия. Салинас сообщил нам, что анализы образцов краски дали замечательный результат, их химический состав полностью соответствует составу красок с картин, бесспорно принадлежащих Веласкесу. Мне показалось, он был расстроен, — быть может, он уже сожалел о своем участии в этом деле, а может быть, его вере в совершенство современных технологий был нанесен смертельный удар. В любом случае, несомненно, мы перешли к следующему этапу.

На двух больших столах со стеклянными крышками, сдвинутых вместе, я увидел свою «Венеру» и еще одну картину, в точности такого же размера, очень похожую на «Благовестие пастухам» Якопо Бассано, висящую в Национальной галерее искусства в Вашингтоне. Оба холста были сняты с подрамников и уложены на столы, работа Бассано придавлена маленькими мешочками со свинцовой дробью. Я обратил внимание на то, что поддельный Веласкес чем-то приклеен к листу толстого стекла размером чуть больше полотна. Спертый воздух в цеху пах затхлостью, скипидаром и каким-то химическим веществом, которое я не смог определить.

— Вернер, что здесь происходит? — спросил я.

— Ну, как видите, это ваша замечательная картина, но, как я уже говорил, какой бы замечательной она ни была, ее никогда не удастся выдать за подлинную без безупречной «родословной». Что вы думаете по поводу второй картины?

— Это похоже на Бассано, — сказали.

— Да, но на которого? У старика Якопо было четыре сына, все художники, однако все, что вышло из-под их кисти, не идет ни в какое сравнение с работами отца.

— История моей собственной жизни, — вздохнул я, — но эта картина очень похожа на ту, которая висит в Вашингтоне. Неплохая работа. Кстати, а как различают между собой разных Бассано?

— Сделать это практически невозможно, если у картины нет достоверной «родословной». Однако эта конкретная картина была продана в тысяча шестьсот восемьдесят седьмом году герцогу Альба как подлинная работа Якопо Бассано. С тех пор она принадлежала семье, так что лучшей истории невозможно придумать.

— Да, но какое отношение это имеет к Веласкесу… — начал было я и тут завопил от ужаса.

Бальдассаре взял широкую кисть, обмакнул ее в густую белую краску и провел ею прямо по моей поддельной «Венере», и через мгновение до меня дошло, зачем он это сделал и почему мы все здесь собрались. Подмигнув мне, Бальдассаре продолжил закрашивать обнаженную фигуру.

— Вы снимете Бассано с холста и наклеите его поверх «Венеры», — сказал я, чувствуя, как лицо и затылок у меня покрываются по́том.

Теперь наконец подошел черед самого настоящего мошенничества, больше никакого вздора насчет неотличимости произведений искусства, насчет того, что покупателю все равно и мы никому не делаем плохо. И вот почему мы все должны были присутствовать здесь: по той же самой причине, по которой начинающему мафиози нужно лично отправить кого-нибудь на тот свет, чтобы стать одним из своих. Я должен был испачкать руки.

— Да, совершенно верно, — подтвердил Креббс. — Только это никакой не Бассано.

— Вот как?

— Да, это работа вашего самого блистательного предшественника, Луки Джордано. Под внешним слоем краски красуется его подпись. Он обманул герцога и на этот раз не стал раскрывать правду. Картина триста с лишним лет считалась подлинным Бассано, до тех пор пока присутствующий здесь Салинас, проводя рутинную очистку, не просветил полотно рентгеновскими лучами. Тогда он увидел подпись мошенника и позвонил мне.

— Зачем? — спросил я, наблюдая за тем, как Бальдассаре скрывает мою картину под слоем, как можно было предположить, самых что ни на есть достоверных чешуйчатых белил семнадцатого века.

— Из-за «родословной». Наш куратор только что обнаружил, что картина, стоившая, возможно, четверть миллиона евро, на самом деле стоит не больше двадцати тысяч. Такое происходит в музеях сплошь и рядом. Иногда картина остается в экспозиции с исправленной подписью «школа такого-то», например. А иногда ее продают. Салинас решил, что картину лучше продать. И теперь уже он сам, этот нехороший человек, собирается совершить небольшой обман, разумеется, с ведома своего музейного начальства. Предположим, он без лишнего шума выставляет эту картину на продажу как работу Якопо Бассано. Американцы любят старых мастеров, и кому-нибудь из них обязательно захочется купить это полотно. Итак, Салинас звонит нашему другу Марку Слейду.

— Кому же еще?

— Да, и если американца удастся обвести вокруг пальца, тем лучше. Кто сейчас любит американцев? Наверное, вы тоже это уже заметили, да? Очень печально. А выбор Марка в качестве посредника хорош и еще по одной причине. Марк специализируется на очень конфиденциальной продаже богатым янки картин из музеев, которые нуждаются в деньгах. Во всех музеях мира картин слишком много, невозможно вывешивать их все сразу. Запасники забиты второсортными произведениями, однако выставлять их на аукционы никто не любит, ибо никому не хочется быть обвиненным в распродаже национального наследия или коллекции, переданной в дар каким-нибудь богатым глупцом. Так что конфиденциальность тут очень важна.

К этому времени Бальдассаре спрыснул поверхность картины Бассано чистящим веществом. Затем он осторожно перевернул холст и уложил его красками вниз на большой лист тонкого стекла, размерами на несколько дюймов больше размеров картины, и снова прижал его мешочками с дробью. После этого он кисточкой обработал обратную сторону холста каким-то химическим веществом, запах которого был мне не знаком, но который, судя по всему, был сильным растворителем. И мы стали ждать.

Я отошел подальше от ослепительного света и обнаружил, что лаборатория фальшивой живописи оснащена несколькими удобными кожаными креслами, низким столиком и большим холодильником, заполненным пивом и сэндвичами. Вся мебель была совершенно новой, еще с ценниками, а напитки и еда были высшего класса. Я вспомнил слова Креббса об инвестициях, сделанных его молчаливыми партнерами: здесь деньги тратили не считая.

Разложив на столике пиво и закуски, Бальдассаре оттащил одно кресло в тень и развалился в нем. Креббс и Салинас вполголоса разговаривали по-испански; меня к этому разговору не пригласили, да и у Бальдассаре не было желания болтать со мной. Достав альбом, я принялся набрасывать рисунок, менее драматичную версию «Кузницы Вулкана» Веласкеса, гадая, что будет, если вместо Аполлона сюда ворвутся полицейские.