Не пойдя по главной дороге, колонна решительно свернула влево. Толпа расступилась подобно водам Чермного моря [59], отхлынув в обе стороны волнами зыбких язычков пламени. Как только все четыре колонны соединились у костра, дружно грянуло:

Гремел могучий хор. Вздымались сотни рук с горящими свечами. На воткнутых в землю древках колыхались полотнища с эмблемами Христовых ран.

Внезапно звонко запела фанфара. Сначала никто в толпе не понял, откуда летит звук, но затем свечи развернулись, указывая на парапет над главным порталом. Едва заметный среди статуй святых и праведников, там стоял юный трубач.

— Бог ты мой! — шепнул Пауэрскорту Джонни Фицджеральд. — Не конец ли света? Не явятся ли к нам с небес четыре грозных всадника?

— Кто знает, Джонни. Быть может, это и есть обещанное в Апокалипсисе «имя зверя или число имени его» [60].

Главные двери собора распахнулись. Вышедший в сопровождении четырех служек с огромными свечами архидиакон проследовал к помосту и начал медленно подниматься. Пауэрскорт внимательно наблюдал. Архидиакон был в полном иезуитском облачении (видимо, том самом, которое он тайно возил с собой на мессы в Мэлбери-Клинтон). Когда прелат достиг верхней площадки, скромно взбиравшийся позади ассистент положил на стол перед ним набитый чем-то мешок и тут же спустился обратно. Пауэрскорт оценил четкость исполнения этой сцены, как и всего прочего, — организаторы ничего не упустили. Что говорить, спектакль великолепный. Стоило бы пригласить местных режиссеров для проведения коронации Эдуарда VII. Тем временем архидиакон, явно не намереваясь пока изумлять чем-либо публику, поднял руку. Под его медленно обводящим толпу взором люди притихли, сгрудились теснее. Наконец, торжественно осенив себя крестом, архидиакон заговорил:

—  In nomine patris etfilii et spintus sancti, Amen [61].

Пауза. Затем взрыв всеобщего одобрения. Пауэрскорту было бы очень интересно узнать, сколько тут комптонцев и сколько приехавших гостей.

Архидиакон жестом попросил тишины.

— Братья и сестры во Христе, — начал он, — мы собрались сегодня, дабы отметить великую годовщину…

Любопытно, кстати, почему на роль вождя этого митинга назначен именно архидиакон? Возможно, по причине его необычайно сильного голоса, отчетливо различимого даже в дальнем конце двора.

— Завтра, — не забывая поворачиваться к стоящей со всех сторон аудитории, продолжал оратор, — этому христианскому святилищу исполнится ровно тысяча лет!

Радостный гул, взлетающие огоньки свечей в приветственно воздетых руках.

— Шесть с половиной столетий простояло здесь аббатство, рожденное в лоне священной Римско-католической церкви и верно ей служившее…

Новая волна одобрения. Мелькание огоньков в руках, творящих крестное знамение. Многие в толпе опускаются на колени.

— Затем настали времена, когда в угоду политическим интересам английского короля это святое место отлучили от духовной отчизны…

Некто из первого ряда, схватив воткнутое в землю древко, вздымает над головой реющий символ ран Христовых.

— Но завтра, — взлетел указующий перст архидиакона, — завтра мы восстановим справедливость! Завтра мы вернем древней обители истинную веру! Завтра мы заново освятим храм! Завтра мы сделаем тысячелетний Комптонский собор вновь и навеки католическим! Завтра, впервые за три с половиной века, мы отслужим в соборе праздничную мессу!

Каждое «завтра» оратора сопровождалось взмахом его руки, простертой к недвижно темневшей в море свечных огней каменной храмовой громаде.

— Вот здесь у меня, — архидиакон вытащил из мешка увесистый сверток, — дар нашему собору от самого Его Святейшества! — Оратор начал бережно разворачивать подарок Папы Римского. — Камень для соборного алтаря — камень, в котором замурован прах святого мученика, жизнь отдавшего за возвращение своей страны к истинной вере…

Толпа затаила дыхание. Пауэрскорт предположил, что речь о мощах сэра Томаса Мора.

— Комптон обретет благодать, — продолжал архидиакон, — обретя и храня мощи одного из прекраснейших слуг Божьих — Эдмонда Кэмпиона!

Толпа восхищенно ахнула. Хотя у Пауэрскорта имелось подозрение, что большинство присутствовавших услышали имя Эдмонда Кэмпиона впервые в жизни.

— В час возрождения и воскрешения нам надлежит порвать с прошлым, лишившим Англию истинной веры, а Комптон — истинной религии. Символом этого прошлого станут те парламентские акты вероотступников, что силой ввергли Комптон в пучину ереси.

Порывшись в мешке, архидиакон вытащил старинный пожелтевший свиток.

— Акт тысяча пятьсот тридцать второго года «Об отмене», отобравший у Папы Римского положенную долю церковных доходов в пользу англиканского епископата!

Продемонстрировав документ всем собравшимся. архидиакон швырнул его в огонь. Свиток с тихим шипением загорелся и, ярко полыхнув, превратился в пепел. Несколько секунд стояла мертвая тишина, затем грянул восторженный рев.

Архидиакон снова пошарил в мешке.

— Акт тысяча пятьсот тридцать третьего года «Об отделении» — утвердивший суверенитет и независимость англиканской церкви!

Еще одно свидетельство узаконенной Реформации полетело в адский костер. Очередное сожжение было встречено бурным ликованием.

— Акт тысяча пятьсот тридцать четвертого года, второй акт «Об отмене» — объявивший, что отныне епископы назначаются не папой, а королем!

Свиток заполыхал. А зрители наконец нашли вдохновенное слово, которое можно скандировать хором. «Ересь! Ересь!» — исторглось из множества глоток.

Откликаясь на дружный возбужденный крик, архидиакон достал сразу два документа.

— Акт тысяча пятьсот тридцать четвертого года «О преемстве» — аннулировавший брак Генриха VIII с Екатериной Арагонской…

— Ересь! Ересь!

— И акт тысяча пятьсот тридцать пятого года «О верховенстве» — провозгласивший главой англиканской церкви короля!

— Ересь! Ересь!

— Это и есть указ, — пояснил архидиакон, потрясая вторым свитком, — который отказался подписать, из-за которого пошел на плаху, принял мученическую смерть сэр Томас Мор!

Акты, давшие Генриху VIII законодательную базу церковных преобразований, с размаху были брошены в огонь. «Ересь! Ересь! Ересь!» — бесновались зрители. Пауэрскорт нахмурился: толпа грозила выйти из-под контроля. Леди Люси теснее прижалась к мужу. Однако архидиакон отнюдь не закончил, в руках у него белел следующий свиток.

— Злейшая ересь! — воскликнул он. — Акт тысяча пятьсот тридцать шестого года «Об упразднении малых обителей» — уничтоживший сотни монашеских общин, что славились смиренным служением Господу! Сгори, сгори дотла!

Свиток упал на самую вершину костра и несколько секунд лежал на виду среди языков пламени. Толпа притихла: не есть ли это знак Божий? жертва неопалимая? Но документ все-таки вспыхнул. «Ересь! Ересь!» — загремел над церковным двором свирепый боевой клич.

Неутомимый архидиакон уже держал над головой и, поворачиваясь, давал всем рассмотреть свиток особой важности.

— Вот он! Вот тот самый указ тысяча пятьсот тридцать восьмого года, который разгромил наше Комптонское аббатство! Акт «Об упразднении монастырей», отнявший у людей святую церковь и родную веру!

Взгляды людей были прикованы к страшному документу. Даже крики на время стихли.

— Так истребим же, изорвем его в клочья! — возгласил архидиакон, и голос его громом раскатился по всей территории собора. Наверно, даже в Ферфилд-парке слышно, подумал Пауэрскорт. Может, даже на самих небесах. — В память восставших против этого указа и принявших мученический венец — истребим! — Развернув свиток, архидиакон разорвал его пополам. — В память казненных, сожженных, растерзанных четвертованием мучеников… — руки священника яростно разодрали акт на четыре части, — изорвем в клочья и предадим огню!