Он нахмурил взмокший лоб, силясь понять. Две секунды, капитуляция:

– В смысле?

Я вздохнул так, чтобы он услышал. Огляделся, словно в поисках какого-нибудь педагогического примера, к которому до сих пор не прибегал. И, как обычно, нашел его на стене перед собой.

– Вы интересуетесь искусством, Ландер?

– Немного. Жена интересуется, во всяком случае.

– Моя тоже. Видите вон ту картину? – Я указал на картину «Сара раздевается», двухметровой высоты портрет на латексе: женщина в зеленой рубашке, скрестив руки, собирается снять через голову красный свитер. – Подарок моей жены. Художник Джулиан Опай, вещь ценой в четверть миллиона крон. У вас есть какой-нибудь предмет искусства такой ценовой категории?

– Вообще-то, да.

– Поздравляю. Можно ли при взгляде на него догадаться, сколько он стоит?

– Вряд ли.

– Вот именно, вряд ли. Эта картина состоит из нескольких штрихов, голова женщины – это овал, ноль без лица, а краска нанесена ровно, без всякой текстуры. К тому же она оцифрована и может быть распечатана в одно нажатие клавиши.

– Ужас.

– Единственное – на мой взгляд, единственное – основание для того, чтобы картина стоила четверть миллиона, – это репутация художника. Слухи о том, что он хорош, вера рынка в то, что он гений. Потому что гениальность – такая вещь, которую руками не пощупаешь, в ней никто никогда до конца не уверен. То же и с руководителями, Ландер.

– Я понимаю. Репутация. Руководитель должен внушать доверие.

Помечаю у себя: «Не дурак».

– Конечно, – продолжаю я. – Все зависит от репутации. Не только зарплата руководителя, но и биржевая цена акций предприятия. Так каким же произведением искусства вы владеете и как высоко оно оценивается?

– Автолитография Эдварда Мунка «Брошь». Цены я не знаю, но…

Я нетерпеливо махнул рукой.

– На последнем аукционе она шла за триста пятьдесят тысяч, – сказал он.

– А как подобная ценность защищена от кражи?

– В нашем доме хорошая охранная система, – сказал он. – «Триполис». У всех соседей такая.

– «Триполис» хорош, но дорог, – у меня он у самого стоит. Тысяч восемь в год. А сколько вы инвестировали в собственную профессиональную репутацию?

– В смысле?

– Двадцать тысяч? Десять тысяч? Меньше?

Он пожал плечами.

– Ни единого эре, – сказал я. – У вас резюме и карьера, которые стоят раз в десять дороже, чем картина, о которой вы говорили. Однако никто за всем этим не присматривает, никакой охранник. Потому что вы не видите такой необходимости. Вы считаете, что результат вашего руководства акционерным обществом сам за себя говорит. Ведь так?

Ландер не ответил.

– Однако, – сказал я, подавшись вперед и понизив голос, словно собираясь сообщить некую тайну, – это не так. Результат – это картина Опая: несколько штрихов и ноль без лица. Картина – ничто, репутация – все. Это-то мы и можем предложить.

– Репутацию?

– Вы тут сидите передо мной, один из шести хороших кандидатов на руководящую должность. Только не думаю, что вы ее получите. Потому что для такой должности ваша репутация слабовата.

Рот у него раскрылся, словно для протестующего крика. Которого так и не последовало. Я снова откинулся на высокую спинку кресла, оно скрипнуло.

– Господи, да вы же добивались этой работы! А всего-то и надо было, чтобы какое-нибудь подставное лицо просто указало нам на вас, а вы бы потом, при встрече с нами, уверяли, что знать об этом не знаете. Ведь за топ-менеджером надо еще охотиться, они не появляются сами, готовенькие – подстреленные и освежеванные.

Я видел, что мои слова возымели действие. Он был глубоко потрясен. Это вам не обычная анкета для собеседования, не Кюте, не Диск и не какой-нибудь еще из подобных тупых и неудобных вопросников, выдуманных психологами с более или менее выраженной психологической тугоухостью и так называемыми специалистами по человеческому потенциалу, которые сами такового начисто лишены. Я вновь понизил голос:

– Надеюсь, ваша жена не слишком расстроится, когда вы ей все это расскажете сегодня вечером. Что вожделенная работа вам так и не досталась. Что карьера в этом году пока повисает в режиме ожидания. Как было и в прошлом году…

Он вздрогнул. В десятку! Еще бы. Это же Роджер Браун в действии, ярчайшая звезда на кадровом небосклоне на сегодняшний день!

– В прошлом?

– А разве нет? Вы ведь предлагались на руководящую должность в «Денья». Майонез и печеночный паштет, правильно?

– Я полагал, там все конфиденциально, – кротко проговорил Иеремиас Ландер.

– Безусловно. Но у меня такая работа – отслеживать все. Вот я и отслеживаю. Доступными мне методами. Глупо добиваться должности, которую не получишь, особенно в вашем положении, Ландер.

– В моем положении?

– Ваши бумаги, ваши профессиональные достижения, результаты тестов и мое впечатление от вас говорят мне, что все необходимое у вас есть. Что вам не хватает только репутации. А в репутации главное – эксклюзивность. Метания в поисках негарантированной работы подрывают эксклюзивность. Вы руководитель, вы ожидаете не места – но место! Ту самую, единственную работу. И она вам будет предложена. На серебряном блюдечке.

– Правда? – сказал он, снова пытаясь изобразить уверенную улыбку. На этот раз безуспешно.

– Я очень хотел бы заполучить вас в нашу конюшню. Вы не должны искать никаких других мест. Не должны соглашаться, когда вам позвонят из других агентств по подбору персонала с привлекательно выглядящими предложениями. Вы должны держаться только нас. Быть эксклюзивом. Дать нам выстроить вашу репутацию и охранять ее. Позволить нам стать для вашей репутации тем, чем «Триполис» стал для вашего дома. Через два года вы придете к жене с гораздо более хлебной должностью, чем эта, о которой мы толкуем. С гарантией.

Иеремиас Ландер провел большим и указательным пальцем вдоль тщательно выбритого подбородка.

– Хм. Это несколько иной поворот, чем я думал.

Поражение словно успокоило его. Я наклонился к нему. Развел руки. Приподнял ладони. Посмотрел ему в глаза. Исследования показали, что семьдесят восемь процентов впечатления во время собеседования создается при помощи языка тела и только восемь – того, что ты говоришь. Остальное – это одежда, запах изо рта и подмышек и то, что висит у тебя на стенке. Языком тела я владел великолепно. И в данный момент с его помощью транслировал открытость и доверительность. Пригласил наконец кандидата к огоньку:

– Послушайте, Ландер. Завтра сюда приедет председатель правления заказчика и его руководитель службы информации для встречи с одним из кандидатов. Я хотел бы, чтобы они встретились и с вами тоже. В двенадцать часов – годится?

– Прекрасно, – ответил он, не притворяясь, что ему надо сперва заглянуть в свой ежедневник.

Он мне нравился все больше.

– Я хотел бы, чтобы вы выслушали, что там у них есть, а потом вежливо отказались, поскольку вас это в настоящий момент уже не интересует, объяснили бы, что это не то предложение, на которое вы рассчитывали, и пожелали бы им удачи.

Иеремиас Ландер склонил голову набок:

– А я не покажусь им несерьезным?

– Вы покажетесь им амбициозным, – сказал я. – Человеком, знающим себе цену. Человеком, чьи услуги эксклюзивны. И это – начало истории, которую мы… – Я взмахнул рукой.

– Репутация?

– Она. Ну что, договорились?

– На два года.

– Гарантирую.

– А как именно вы это гарантируете?

Я записал: «Чуть что – снова переходит в оборону».

– Потому что я назначу вас на одно из мест, о которых говорю.

– Но как? Не вы же принимаете решение.

Я снова прикрыл глаза. Это выражение лица ассоциировалось у Дианы, моей жены, с образом ленивого льва, пресыщенного владыки саванны. Образ мне нравился.

– Моя рекомендация – это решение заказчика, Ландер.

– В смысле?

– Так же точно, как вы никогда больше не будете искать работу, не зная наверняка, что ее получите, я никогда не даю таких рекомендаций, которым бы не следовал заказчик.